— Так как на счет подарка красивого для Насти моей? — напомнил гость.
— Ну, это у нас несложно, Константин Алексеевич, — кивнул Толбузин. — Нынешним летом два ювелира венецианских лавки возле Кремля открыли. Дивной красоты вещицы чеканят. А самоцветы так в золото и серебро ставят, что непонятно, на чем и держатся. В Китай-городе мастерскую кружевную немцы какие-то открыли. Из Лиона, сказывают, приехали.
— Может, французы? — засомневался Росин.
— Немцы, немцы, — уверенно мотнул головой опричник. — Языка нашего не разумеют, а соседям-купцам сильно жаловались, что в стране у них одни схизматики других начали резать со страшной яростью, ни детей малых, ни стариков не щадя. Страсти жуткие, бают, сказывали. Татары краше схизматиков от рассказов тех кажутся, хоть и басурмане.
— Это да, — кивнул Росин. — Мусульмане хотя бы никогда и никого не убивали во имя веры. По крайней мере, сейчас. А здесь, у нас что происходит, боярин Андрей? А то тоже слухи ползут странные…
— Много чего происходит, Константин Алексеевич, — тяжело вздохнул опричник, разлил по рюмкам водку из третьего кувшинчика, поднял свою чарку и поднес к глазам. — Государь указом своим продажу вина и водки во всей Москве запретил, разрешив сие лишь в одной слободе. Ныне смерды ее только так уже и называют: Наливки. А по Руси наказал запретить отрокам и женщинам входить в кабаки под любым предлогом, дабы к зелью сему не приучались…
Боярский сын опрокинул чарку в рот и тут же наполнил ее снова.
— Еще государь задумал силы страны нашей преумножить, самый корень ее укрепив. Воевод, на кормление в волостях посаженных, он от власти отстранил, наказав людям вместо них самим себе старост на местах выбирать. Чтобы верили им, в корысти не обвиняли, а коли воровать начнут — так и снимали сами, до государя дела сего не доводя. Школы приходские открывать приказал… Ну, это ты, Константин Алексеевич, знаешь… В войске русском местничество запретить решил. Потому, как перед лицом ворога страшного бояре нередко споры затевали, чей род старше, и кому ратями командовать, а кому подчиняться покорно… И пока споры сии шли, рати наши биты не раз бывали — потому, как власти в них не имелось, и один воевода другому помощи оказывать не желал. Суды вершить запретил без советчиков, честными людьми, смердами и ремесленниками, из своих рядов избранных. Смердов запретил на любые работы с земли уводить, а на дела иные только вольных работников указал нанимать. Из вольных же людей государь стрельцов набирает, огненным боем воевать наученных, и всех их под свою руку берет, на волю боярскую или княжескую передать не желает. А потому в последние годы тяжко Ивану Васильевичу нашему приходится, ох как тяжко. Ненависть вокруг себя видит, одну только ненависть, предательство и ярость дикую!
Толбузин снова выпил.
— Но почему же ненависть? — не понял Росин. — Дело-то нужное делает, святое. Землю русскую закрепляет.
— А потому ненависть, — хмуро сообщил опричник, — что укрепляет царь корень земли русской, основу основ страны нашей: смердам-пахарям воли и защиты своей добавляет, да простым боярам, кровь на рубежах проливающим, прибавляет спокойствия за уделы свои. А отнимает волю эту он от князей родовитых, да бояр думских. Не могут они ныне на волости сидеть, и царским именем чужие судьбы решать, за мзду, лихоимцами данную, чужое добро и землю из рук в руки отдавать. Не могут, дураками уродившись, полками стрелецкими или боярскими командовать только благодаря храбрости предков далеких. Ныне государь от них самих храбрость эту и ум выказать требует. От того и бесятся князья и думцы наши. Дошло до того, что волю царскую признавать не хотят. Убить его несколько раз пытались, царицу Анастасию отравили.