– Нет, нет, мам… Я не смогу… Я не переживу, мам… – лихорадочно мотала головой Майя, уставившись в черноту декабрьского окна и звонко стуча зубами. – Я не смогу… Честное слово, не смогу… Ты прости меня, мама…
– Господи, да что же это… Опомнись, Майка! Не пугай ты меня! Ну что, свет, что ль, клином на этом Димке для тебя сошелся?
– Сошелся, мам… Я не знаю, что мне теперь делать…
– Как – что делать? Жить! Раз жизнь дадена, надо ее жить как-то! Ты молодая, как-нибудь с собой управишься!
– Я не хочу жить, мам…
– Ой, да что такое ты говоришь, дочка! Всяко в жизни бывает! А ты перетерпи! А лучше… Лучше знаешь что? Поезжай-ка ты к этому паренечку… Как его? Ну, который тебе письма пишет да к себе зовет! Плюнь на все и поезжай! Издалека оно быстрее все забывается!
– К Лене? Уехать к Лене? – вскинула на мать отчаянные глаза Майя.
– А что? И уехать! Он тебя любит, сам вон в каждом письме пишет… Может, около его тепла и забудешь про своего Димку? Там город незнакомый… А красивый, говорят, – страсть! Новый год скоро, там вместе его и встретите… Поезжай, Майка! И впрямь, нельзя тебе здесь оставаться, коли так все тяжко сложилось!
– Мам… А ты как же? А ребята?
– Ой, да что мы! Не справимся, что ли? Ванька помощником вырос, и Юлька с Сашкой большие уже… Юлька вон вчера и суп сама разогрела, и братьев накормила! Давай, Маечка, поезжай… Прямо с утра и поезжай! А вещички мы сейчас с тобой соберем…
– А… надолго, мам?
– Да как уж получится! Ты и не загадывай! Может, у вас там все с этим Леней и сладится? Когда бабу мужик так сильно любит – это уже для бабы полсчастья… А оно все лучше, чем беда сердечная…
– А как на работу? Мне же в понедельник на работу!
– Ничего, обойдутся! Я от тебя заявление принесу, наплету им чего-нибудь… Да не думай об этом, Майка! Пойдем лучше вещи собирать. Чует мое сердце, и впрямь тебе уехать лучше. От греха подальше. Вон как тебя колошматит…
– …Эй, мамуль! Ты что, не слышишь меня? Привет, говорю! – вздрогнула Майя от хрипловато ломающегося, но все равно звонкого Темкиного голоса. Моргнула, повертела головой, потом уставилась на маму с тетей Зиной так, будто очень удивилась своему на этой кухне присутствию. Будто вытащили ее насильно из прошлого. Так бывает – возьмет человек и уплывет в свое прошлое далеко-далеко, и берега не видно. За стеной прожитых лет его и правда не видно. А стоит нырнуть в память – и промчатся мыслью скорые воспоминания – кажется, вновь все пережил. А на самом деле и пяти минут не прошло…
– Прости, Тем, я задумалась…
– Ничего себе задумалась! Я уже минуту целую стою перед тобой, как истукан…
– Ой, да ладно! – смеясь, махнула Майина мама на внука рукой. – Уж и задуматься матери нельзя! Садись лучше, чаю с нами попей.
– Не, ба, не хочу, спасибо, – досадливо отмахнулся Темка, растянув в улыбке по-юношески пухлые губы. – Я просто зашел маме сказать, что эта звонила… Адвокатка…
– И что? Она для меня просила что-нибудь передать? – болезненно встрепенулась Майя.
– Ага. Просила ей перезвонить срочно, как придешь. Говорит, новости есть. Мне не стала ничего рассказывать. Тактичная такая, блин! Как будто я не понимаю, что речь об отцовских алиментах идет… Или не об отцовских? Или кто он мне? Во ситуация, да, мам? Отца нет, а алименты есть…
– Тема! Прекрати! Мы же договорились… – виноватым шепотом произнесла Майя, опустив глаза в чашку с чаем. – Он тебе все равно отец. Он всегда любил тебя и сейчас любит…
– Ага. Потому с тобой и судится.
– Тем, не потому! Я же объясняла тебе! Он тут ни при чем, это я, я во всем виновата!
– Ну, началась старая песня… – вздохнула Майина мать и тяжко поднялась с кухонной табуретки, опираясь о столешницу. Встав между дочерью и внуком, оттеснила Темку к двери, проговорила сердито: – Мал еще, постреленок, мать жизни учить! Сколько раз тебе говорено было – не надо при чужих сор из избы выносить!
– Это я, что ль, здесь чужая, Алечка? – обиженно пискнула у нее за спиной тетя Зина.
– Да нет, Зин, ты не чужая, сама же знаешь… – всем корпусом развернулась к подруге Алевтина Дубровкина. – Просто надо ж ему объяснить… А то взял моду – матери хамить…
– Да я не хамлю, ба! Ты чего? – покладисто протянул Темка, испуганно стрельнув в сторону матери карим глазом.
– Мам, не надо. Отстань от него. Он и в самом деле мне не хамит, – решительно вмешалась в этот диалог Майя. – И вообще, мы сами разберемся, ладно?
– Ну, сами так сами…
Вздохнув, Алевтина снова развернулась на тяжелых отечных ногах к столу, принялась собирать с него грязные тарелки, тяжело пропуская воздух через жесткие астматические бронхи. Темка подался вперед упругим мальчишеским корпусом, потерся носом об ее плечо, что означало – ну не сердись, чего ты… Алевтина лишь слегка двинула плечом, старательно сдерживая улыбку. Не умели в семье Дубровкиных долго сердиться. Не научились. Жизнь била-била, да все равно не научила.
Майя, подмигнув сыну, мотнула едва заметно головой – иди, мол, отсюда, от греха подальше. И в очередной раз залюбовалась своим белобрысым сокровищем – казалось ей, что юное мальчишеское обаяние так и перло из Темки наружу да прыгало с разбегу в ее материнскую душу, не спрашивая на то разрешения. Вот смотрела бы и смотрела на него целыми днями, глаз не отрывая. Ее сын, ее мальчик. Тонкий и гибкий, вытянутый в длину стебелек. Обаяшка с лицом юного мальчика Харатьяна…
Дина
Ксенька капризно выгнула спинку, уперев пухлую ладошку ей в подбородок, всхныкнула протяжно-страдальчески, забилась в руках верткой ящеркой. Вот же поганка маленькая. И без того руки отваливаются таскать ее туда-сюда по комнате. Не уснет никак. И положить в кроватку нельзя – такую истерику закатит, что мало не покажется. Что-то не припомнится, чтобы с Танькой такие муки были! У той ведь тоже и зубки резались, и живот болел, и всякие другие младенческие неприятности случались. Тогда все это легче переносилось, что ли? По молодости? Ночь не поспать – раз плюнуть? Господи, хоть бы Димка поскорее пришел… Вот где он шляется, интересно? Девять часов уже!
Словно испугавшись ее сердитых мыслей, тут же неуверенно зашуршал ключ в замочной скважине, сухо звякнула английским замком дверь, закрываясь. Ну наконец-то. Заявился, кормилец хренов. Может, даже и навеселе. Если так – можно раздражение выплеснуть безнаказанно, слишком уж много его на сегодняшний день накопилось. Она одна тут с ребенком целый день, слова сказать не с кем. Не с Танькой же ей разговоры разговаривать! Ей, Таньке, чего – прибежала после школы, картошки налопалась и по подружкам. Нет чтоб матери помочь. А недавно вообще заявила: "Скучная ты, мама. Не продвинутая. И разговоры у тебя скучные. Вот Майя Витальевна, подружка твоя, – совсем другое дело. Она у нас в школе факультатив ведет – весь класс на него валом валит! Основы журналистики называется. Я после школы тоже на журналистику поступать поеду, тетя Майя меня подготовит…" Тоже журналистка нашлась – Майка Дубровкина! Какая из нее журналистка? Ну, поработала немного в какой-то паршивой питерской газетенке – так когда это было… Уже четыре года с тех пор прошло… Да если бы не Ленька – видали бы ее в той газете! Он же ей все эти душевные удовольствия устраивал! Вернее, не он, а деньги его…
– Дин, а Танька где? Ее что, до сих пор дома нет?
Дина, подхватив покрепче извивающееся Ксенькино тельце, повернулась всем корпусом к мужу, злобно взглянула ему в лицо. Черт, трезвый. Надо же. И не наедешь теперь на него. Ишь, сколько строгости в голосе – Таньку он потерял… А смотрит-то, смотрит на нее как! Будто она и не жена ему, а так, посторонняя тетка…
– Дин, Танька где, спрашиваю? Уже десятый час!
– Не знаю. Придет, куда денется.
– Слушай, я тебя не понимаю… Вот живу с тобой пятнадцать лет и все никак понять не могу! Хотя бы к собственному ребенку интерес материнский у тебя должен проявиться? Нельзя же так жизнь прожить – овощем огородным! Ну ладно – учиться ты не захотела. Это понятно. Не всем дано. Работать тоже не хочешь – воспитание, говоришь, не позволяет. Ну а как мать? Ведь должна же ты была хоть в чем-то состояться, черт тебя подери!
– Слушай, ты чего на меня завелся с полуоборота? Пришел и завелся… Чем это я мать плохая? Мать как мать…
– Ага, мать… У тебя дочь раскраску наводит, как путана, в пятнадцать лет! Я недавно на улице ее увидел – меня чуть кондратий не хватил! Глаза-губы намалеваны так, будто прямым ходом на панель собралась…
– Ну и что? Я тоже в школе вовсю красилась! Не помнишь, что ли? Просто нас гоняли тогда за это, а сейчас им можно… И вообще, сейчас мода такая…
– Ой, да какая мода… Просто тебе глубоко плевать, что из нее вырастет. Не пришла вовремя домой – и ладно, и черт с ней…
– Слушай, кончай, а? Хватит наезжать! Лучше ребенка возьми, у меня уже руки отваливаются! Раз ты такой хороший отец, так и на, возьми, помучайся хоть часок!
С остервенением сунув ему на руки заплакавшую Ксеньку, она плюхнулась в старое, неудобное и жесткое кресло, сердито уставилась в телевизор. Красивая ведущая программы "Время" деловито вещала что-то с экрана, распахнув миру черные умные глаза. Дина ее не слушала. Невыплеснутое раздражение давало о себе знать – колыхалось вязкой жижей где-то внутри, подступало к самому горлу, мутило нервной тошнотой голову. Не выдержав, она резко повернулась к мужу, ласково воркующему на смешном языке с успокоившейся и даже чуть повизгивающей от удовольствия Ксенькой, проговорила тихо и язвительно:
– А позволь мне, плохой жене и плохой матери, овощу огородному, спросить: ты где был так долго?
– Работал, где же еще…
– У тебя до шести рабочий день! А время – десятый час! Опять по бабам шастал?