– Олеся! – окликнул ее откуда-то сбоку до боли знакомый голос. Она дернулась и застыла на месте, как взнузданная на бегу лошадь.
Мужчина стоял, наполовину скрытый дверью одной из многочисленных комнат, и, вытянув шею, разглядывал ее во все глаза. Невысокого роста, по-спортивному стройный, субтильный, он даже ногу вторую не поставил на пол, как будто сыграл партию в "Море волнуется" и теперь ждал решения ведущего. Губы по-детски округлились, как будто он готовился снова произнести ее имя. Олесе захотелось упасть в обморок. Она понимала, что происходит нечто необыкновенное и не имеющее никакого реального объяснения. Словно, заплутав в коридорах этого дворца иллюзий, вдруг попала в сказку. Но кажется, даже в сказках такого не случается.
А мужчина выпустил из рук дверь, вяло хлопнувшую о косяк, сделал шаг в сторону Олеси и слегка прищурился.
– Узнаешь меня? – спросил он уже с нотками недоверия, смущенный ее молчанием и неподвижностью.
О, конечно, Олеся его узнала. Узнала своего Гамлета, своего Дон Кихота, своего несчастного солдатика, потерявшего в горниле отечественной войны святую веру в правое дело. И, заметив нетерпение в его широко распахнутых серых глазах, кивнув, пробормотала:
– Узнаю.
Он уже стоял рядом, рассматривал ее с жадным интересом. Олеся втянула живот и почувствовала, как горячая волна заливает ее лицо.
– Ты что, москвичка? – спросил он каким-то странным голосом, как будто обижался на нее за что-то.
– Нет, ленинградка, – ответила она, не замечая, что называет свой город так, как назывался он в пору ее детства. – В командировку сюда приехала.
– У тебя работа связана с телевидением? – Пальцем правой руки он описал просторный круг.
– Нет, – пробормотала Олеся и покраснела еще больше – если, конечно, такое было возможно. – Просто заглянула на одно ток-шоу. Подружка… попросила.
– А я был на записи утреннего эфира, – сообщил мужчина и вдруг улыбнулся своей неповторимой, на всю страну знаменитой улыбкой. – Потом встретил товарища, и мы с ним крепко заболтались. В какой-то момент глянул на часы, спохватился, бросился бежать – и вдруг ты.
Олеся молчала, не делая даже попытки поучаствовать в разговоре. Еще несколько секунд – и волшебная сказка закончится сама собой. Зачем же своими репликами торопить конец? Ясно, что он перепутал ее с другой женщиной, которую, подумать только, тоже зовут Олесей.
– Ты помнишь нашу "Радугу"? – вдруг спросил Он.
Олеся встрепенулась, разлепила пересохшие губы и хрипло спросила:
– Лагерь?
– Ага. – Он радостно закивал, зачесанные назад волосы сперва встали дыбом, а потом упали на лицо, потешно закрыв ему правый глаз.
– Помню, – ответила Олеся почти машинально, любуясь этой веселой прядью и пытаясь навсегда запечатлеть ее в своем сердце.
Удивительное дело, но лагерь она и впрямь помнила. Даже много лучше помнила, чем последнее десятилетие своей жизни. В лагере она пережила первую любовь. Жаль только, что не одна пережила, а со всем девчачьим коллективом за компанию. Ошеломительно красивого парня, гитариста и драчуна, определили в их среднюю группу, хотя по возрасту он явно относился к старшим. Кажется, в старшей группе закончились места. А он бурно бастовал, попав к "малявкам". Боролся за свой перевод, даже когда осознал, каким буйным спросом пользуется у женской половины отряда. Честно говоря, от этого девчоночьего интереса он и пытался смыться в первую очередь. Не нравились ему "малявки"! Олеся до сих пор помнит имя этого парня и помнит поименно всех своих соперниц. А вот имена и лица живших за стенкой других мальчишек напрочь забыла.
И вдруг шальная мысль пронзила ее несколько помутненный рассудок. А вдруг среди безликой массы тех самых, толком не замеченных мальчишек был Он? Ведь они ровесники, она давным-давно выяснила это из газетных публикаций. А мальчишек было так много, безликих, мелких, приставучих, вечно пытающихся на дискотеках вытащить ее на танец, а наутро в столовой облить компотом. Постоянно получающих отлуп, а порой даже хорошую трепку. А вдруг Он был среди них?
– А когда ты первого сентября появилась на пороге нашего класса, я просто глазам своим не поверил…
Слабенькая надежда скончалась на месте. Нет, Олеся никогда не меняла школу и никак не могла появиться на пороге Его класса. Господи, какая же она дура! Он родом из Воронежа, об этом она тоже сто раз читала. Просто где-то под Воронежем тоже был пионерский лагерь "Радуга" и была другая девочка по имени Олеся, возможно чем-то похожая на нее.
– Слушай, ты ведь не торопишься? – спросил Он.
Она помотала головой. Время умерло, перестало существовать, и вопрос Его был начисто лишен всякого смысла.
– Здесь прямо в телецентре есть одна кафешка, – негромко продолжил Он и заглянул ей в лицо. А потом она почувствовала легкое пожатие его пальцев на своем запястье. – Там спокойно, можно немного поболтать. Пойдем?
– Да, – ответила она и пошла за Ним следом.
Кафешка оказалась совсем крохотной, просто комнатка с несколькими столами, спрятанная в веренице коридоров. Здесь все были "только свои". Краем глаза Олеся успела заметить несколько давно примелькавшихся с экранов лиц. Официант, грудастый мужчина с хвостом тонких обесцвеченных волос, при виде нового посетителя не понесся ему навстречу, а со значительным лицом нырнул за прилавок. Через секунду появился вновь, неся на вытянутой руке поднос с кофейником. И, устанавливая его на столике, спросил негромко и значительно:
– Может, дама желает пирожное?
Но Олеся смотрела мимо официанта. Кажется, Он что-то заказал для нее, потому что официант вновь исчез. А Он посмотрел внимательно на ее красное перепуганное лицо и спросил совсем тихо, таким голосом, словно извинялся за что-то:
– А ведь ты не узнала меня, правда?
Олеся поняла, что все кончено. Он ее разоблачил. Она до боли закусила губу и кивнула.
– Я так и понял, – произнес Он. – Я Женя Дорохов, мы с тобой учились вместе в восьмом классе.
– В Воронеже? – пискнула она.
– Точно! У тебя, наверно, от постоянных переездов все школьные годы перемешались в голове.
– Теперь понемногу все становится на свои места, – выдавила Олеся улыбку облегчения. – Нет, я помню, что у меня был одноклассник Евгений Дорохов. И когда видела вас на экране, всякий раз вспоминала школу в Воронеже. Но как-то два образа в моей голове никак не хотели соединяться в единое целое.
– О, я знаю, я тогда был совсем другим! – чуть не опрокидывая движением руки хлипкий столик, воскликнул Евгений. – Естественно, ты не можешь меня помнить. Мне самому мерзко вспоминать, каким неприятным идиотом я был в школьные годы!
– Не-ет! – перепугалась Олеся. – Ничего подобного!
– Не спорь, Олеся, я же себя помню!
Перед таким напором Олеся сдалась, пожала плечами. В самом деле, откуда ей знать, каким он был в школе? Она машинально отхлебнула кофе и закашлялась от обжегшей рот горьковатой жидкости. И чуть отодвинула от себя чашку, решив больше не рисковать. В минуты волнения ей ничего не лезло в горло. А тут еще Дорохов не сводил с нее изучающего взгляда.
– А знаешь, я часто тебя вспоминал. Особенно в перестроечные годы. Волновался за вашу семью. Все думал: а вдруг вы оказались в какой-нибудь горячей точке. А молодец все-таки твой папа! Он же говорил, что хочет после отставки поселиться в Питере или в Москве. Так и вышло. В Питере даже лучше, чем в Москве.
– Так вы и с отцом моим были знакомы? – изумилась Олеся.
– Нет, с какой стати? Просто услышал однажды, как ты пересказываешь подружкам отцовские планы.
Олеся замешкалась на секунду, а потом собрала все свое мужество и сказала, глядя ему прямо в глаза:
– Ты так все помнишь обо мне, столько всего знаешь. Ты что, влюблен был в меня, что ли?
И она заранее улыбнулась, готовясь принять шутейный ответ. Но без тени насмешки, как нечто само собой разумеющееся, Женя в ответ произнес:
– О, конечно, я был в тебя влюблен, Олеся! Еще с лагеря. Я тогда просто умирал, горел на костре собственной страсти!
– А я как реагировала? – спросила она осторожно.
– А ты никак не реагировала, – пожал плечами мужчина.
– Может, не знала? – чуть не плача от волнения, допытывалась Олеся. – Или ты делал мне соответствующие признания?
Дорохов, отставив чашку, стремительно замотал головой:
– Ну, на признания у меня тогда не хватило пороха. Я пытался выразить свои чувства иначе. Швырял в тебя бумажками на уроке, обзывался, прятал портфель. Все как положено.
– Не так уж мало, – вздохнула Олеся. – Почти объяснение в любви.
– Может, ты и догадывалась о чем-то, – у девочек особый нюх на такие вещи. Но уверен, тебе это даже не льстило. Я же был маленький, дурной, вечно ходил с надутой физиономией, – пояснил Евгений и тут же изобразил, какая именно у него была физиономия.
– Я помню тебя! – вскинулась Олеся. Она вдруг ощутила в крови давно забытый кураж и понеслась, едва успевая оформлять в слова проносившиеся в голове образы. – Ты же хорошо учился, правда? Тебя посылали на все олимпиады. Но ты был такой зажатый, педантичный, смотрел на всех как на придурков. Ни с кем не дружил, тебе казалось, что все кругом вечно смеются над тобой. Ты был ужасно обидчивый…
– А еще патологически жадный, – с радостной готовностью поддержал ее Женя, – корчился, когда кто-нибудь касался моей вещи, мог потом даже выкинуть ее, как безнадежно загубленную. А все свои обиды записывал в дневник и потом ночи напролет терзал себе душу его перечитыванием.