Анатолий Павлович Каменский (1876–1941) - русский беллетрист, драматург, киносценарист.
Сборник рассказов "Мой гарем". Берлин, 1923.
Содержание:
Настурции 1
Зверинец 5
Почтенный дом 8
Леда 10
Четыре 13
Женщина 18
Мимоза 22
Законный брак 23
Микроб легкомыслия 24
Хороший знакомый 26
Поэзия и проза 27
Умная книга 29
Солнце 30
Утро 30
Мой гарем 31
Анатолий Павлович Каменский
Мой гарем
Настурции
У цветка настурции два запаха: один (если понюхать сердцевину) - едкий, неприятный, напоминающий собою маринованный перец, другой - необычайно нежный, наивный, немножко грустный и притом какой-то девичий запах, с оттенком провинциального кокетства. Это - у самого края лепестков.
Вдумываться в этот второй очаровательный аромат, приблизив к лицу букетик только что сорванных цветов, лучше всего вечером, перед закатом солнца. Незаметно у вас закружится голова, и вдруг тоненькие девичьи руки ласково обовьют вам шею, ясные глазки откровенно и лукаво прильнут к вашим глазам, и вы услышите немой, настойчивый вопрос: "Помнишь свою юность? Помнишь? Помнишь?.."
Вы очнетесь… Конечно, никого нет. Сладко и тревожно бьется сердце, желтые или красные цветочки простодушно смотрят на вас.
Я еще не был юношей в принятом смысле этого слова, мне едва исполнилось 14 лет, когда родители привезли меня из Петербурга к своей бабушке, а моей прабабушке, в южный городок. Помню, созрели персики, дыни, и уже второй раз была скошена трава. Терраса бабушкиного дома, находившегося в центре городка, вплотную, до самой крыши была обвита матовой зеленью настурций. Я уже успел набегаться по улицам, поторчать на вершине холма, откуда так хорошо виднелись извилины плоского серебряного Дона, объесться персиками и сливами в бабушкином саду, сжечь себе половину лица отвесными червонно-золотыми солнечными лучами. Едва могли дозваться меня обедать на террасу.
Тут за столом я увидел, кроме своих родителей, сгорбленную, седенькую, желтенькую "бабулиньку" и высокую, некрасивую, повелительную тетю Олю, которых хорошенько не рассмотрел утром при первой встрече.
- Ну, теперь все в сборе, - сказала тетя Оля и сделала знак лакею подавать.
- А Катюша разве не выйдет? - с какой-то непонятной для меня осторожностью спросила моя мама.
- Нет, не выйдет, - коротко и тоже осторожно ответила тетя Оля.
- Можно мне зайти к ней?
- Зайди, - неопределенно сказала тетя и добавила, заметив недоумение у меня на лице: - Это твоя самая молодая тетя. Она нездорова, но дня через два ты ее увидишь. Она тебе понравится. Только ты не беспокой ее и не расспрашивай ни о чем. Ей это запрещено.
- Почему запрещено? - ребячески просто спросил я.
- У нее был тиф, и после этого… расстроились нервы. Она долго лежала в больнице, и мы решили, что лучше ей жить дома, у нас. Она ничего, добрая. Вообще ты поменьше смотри на нее. Гуляй себе. Понемногу сам увидишь, в чем дело.
И тетя Оля заговорила по-французски с моим отцом, который заинтригованно и в то же время чуть-чуть снисходительно улыбался и прислушивался к отдаленным голосам мамы и больной тети. Потом где-то стукнула дверь и быстрыми шагами вернулась мама с покрасневшим, расстроенным лицом.
- Ужасно, это прямо ужасно! - сказала она, садясь на свое место и машинально, без надобности хватаясь то за вилку, то за салфетку. - Я совсем не думала, что это так некрасиво.
- Я тебя предупреждала, - спокойно возразила тетя Оля, - и заметь, что это бывает только накануне припадка. Зато через два дня ты ее не узнаешь - будет ласковая, милая…
- Дело не в том, что она неласкова, а в этом, этом… - мама досадливо смотрела на меня, - этой откровенности, что ли. Можно самой сойти с ума от ее вопросов… Ужасно, ужасно!
- Мне не следовало тебя пускать к ней сегодня, - сказала тетя Оля.
- А по-моему, вы обе преувеличиваете, - вмешался мой отец, - ничего тут нет ужасного. И доктора, наверное, половину врут. Просто богато одаренная натура, с повышенной чувствительностью, может быть, чуть-чуть ненормальным любопытством… Самое большее - истерия…
И опять разговор по-французски, и при этом испуганные жесты мамы, очевидно описывавшей подробности своего посещения тети Кати, и любопытствующая, хотя и по-прежнему снисходительная улыбка отца, подтрунивавшего над "преувеличениями" женщин.
Из этого разговора я понял только одно: есть в болезни тети Кати, в ее так называемом нервном расстройстве нечто такое, чего не должен знать я, четырнадцатилетний Володя. "Что бы это могло быть, - минутами размышлял я, - что она - дерется, кусается, скандалит?" Но персики, яблоки, дыни и в особенности новый для меня, ужасно любопытный злак кукуруза то и дело отвлекали к себе мое внимание.
Через два дня я увидел тетю Катю. Утром, забравшись в дальнюю аллею бабушкиного сада, я только что нащупал красивую желто-зеленую виноградную кисть, как вдруг рядом со мной раздался незнакомый голос:
- Не надо рвать винограда: он еще совсем незрелый.
Из-за поворота аллеи вышла высокая, худая девушка в белом кисейном платье и тонких туфельках на босу ногу. Я навсегда запомнил цвет ее глаз, подобного которому никогда впоследствии не встречал, - прозрачный, янтарно-желтый, напоминающий стеклянные глаза стрекозы и точно пропитанный золотым солнечным светом. Из глаз этих прямо на меня, на всего меня, на мое лицо, на гимназическую белую курточку, на разорвавшиеся за эти два дня башмаки, лилась совсем до тех пор незнакомая, горячая, любопытствующая ласка. Черные волосы, вероятно начинавшие отрастать после тифа, чуть-чуть свисали локончиками около ушей. Губы, тоже никогда не виданного рисунка, какие-то незакрывающиеся, торопливые, смеющиеся губы - очень красные и влажные - говорили:
- Это и есть мой племянник Володя? Володичка?.. Я тебя совсем позабыла. Тебе было два года, когда я тебя видела в последний раз. Ну-ка, дай на себя посмотреть.
И уже одна рука ее легла мне на голову, а другая на плечо, и, совсем бесцеремонно распоряжаясь мною, отгибая назад мое лицо, проводя тонкими пальцами по моему лбу, по бровям, по губам, хорошенькая тетя стала рассматривать меня, как вещь.
- Бровки черненькие, - говорила она, - глазки веселенькие, ротик красивый. Ничего, славный мальчишечка, только волосы жестковаты, да ушки торчат немножко… А обо мне ты что-нибудь слышал? Знаешь, кто я?
Я не успел ответить на этот вопрос. Послышались озабоченные голоса бегущих к нам тети Оли и моей мамы и веселый, подтрунивающий смех догоняющего их отца.
- Катюша, Катюша, куда ты исчезла? Что случилось? Зачем ты держишь за ухо Володю?
Тетя Катя оставила мою голову, повернулась и сказала спокойно:
- Ничего не случилось. Мы просто познакомились с ним. Чем вы так взволнованы, милые сестрицы?
Она взяла их обеих под руку и пошла с ними тихонько по аллее. Несколько раз она оборачивалась назад и, ласково впиваясь в меня своими янтарными глазами, кивала мне головой. До меня донеслись слова моего отца:
- Вот видите, я вам говорил, mesdames! Никогда не надо преувеличивать опасность.
- Вы ничего не понимаете, Владимир Дмитриевич! - сухо отчеканила тетя Оля.
Я стоял на прежнем месте и тоже ничего не понимал.