"Старец был глуховат на одно ухо, - рассказывает один из его посетителей, - потому говорил немного наклонившись. Во время разговора он или ходил по келье, заложив пальцы правой руки за пояс, как это делают почти все военные, или стоял прямо, повернувшись спиной к окошку". Вышеупомянутый JI. И. Савостин часто навещал старца; в беседе между ними, "которая велась иногда на иностранных языках", обсуждались вопросы государственные, политические и общественные: всеобщая воинская повинность, освобождение крестьян, война 1812 года.
Традиция о Федоре Козьмиче упорно подчеркивает, что он обнаруживал большое знание высшего петербургского света и закулисной придворной жизни конца XVIII и начала XIX века. Он знал всех крупных государственных деятелей, давал их характеристики: с глубоким уважением отзывался о митрополите Филарете и архимандрите Фотии; рассказывал об Аракчееве, его деятельности и военных поселениях; вспоминал знаменитого Суворова, а также Кутузова. "Эти люди, - замечал он о них, - были не простые воины, а благодатные". Об императоре Павле I старец никогда не упоминал, об Александре I - редко. "Когда в 1812 году входили французы в Москву, - рассказывал старец, - император Александр приходил к мощам Сергея Радонежского, помолился ему со слезами, и вдруг слышен был глас от угодника: "Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы французов"".
Уходя в воспоминания далекого прошлого, старец весь преображался, глаза у него блестели, он весь оживал. О войне с Наполеоном, о двенадцатом годе он рассказывал с такими подробностями, которые явно изобличали в нем человека, лично принимавшего участие в этих событиях. "Когда Александр I в 1814 году въезжал в Париж, - рассказывал старец, - под ноги его лошади постилали шелковые платки и материи, а дамы на дорогу бросали цветы и букеты. Александру это было приятно. Во время этого въезда граф Меттерних ехал справа от Александра и имел под собой на седле подушку".
О масонстве старец рассказывал, что во время распространения масонской ложи особенно в высших кругах оно проникло и ко двору. Александр I созвал во дворце собрание из высших духовных и гражданских лиц. Почти все согласны были вступить в масонскую ложу. Вдруг входит приглашенный на это собрание архимандрит Фотий и сказал только: "Да заградятся уста нечестивых". После этих слов все собрание не могло и говорить. Так и разошлись. И секта осталась как ложная. Старец при этом добавил, что "Фотий был муж благодатный; Александр Благословенный не был в этой секте, хотя тогда об нем и говорили".
Существует несколько рассказов, устанавливающих якобы тождественность Федора Козьмича с Александром I. Так, в селе Краснореченском сапожник Оленьев, бывший солдат, увидя в окно проходившего мимо старца, спросил: "Кто это?" Затем бросился навстречу старцу с криком: "Это царь наш, батюшка Александр Павлович". И отдал ему честь по-военному. Старец его остановил: "Мне не следует воздавать воинские почести: я бродяга. Тебя за это возьмут в острог, а меня здесь не будет. Никогда не говори, что я царь". В другой раз занятые работой недалеко от кельи Федора Козьмича крестьяне запели известную песню про Александра I:
Ездил русский белый царь,
Православный государь,
Из своей земли далекой
Злобу поражать.
Старец, сидевший на завалинке своей кельи, взволновался до слез и ушел в свою келью, а после просил не петь больше песен об Александре I. Согласно третьей версии, Федора Козьмича "узнал" один из бывших царских истопников, которые жили в качестве ссыльных там же, где старец. Когда один из них заболел, другой пошел к старцу с просьбой помолиться за больного, причем опустился перед старцем на колени. Старец приблизился и, поднимая его, сказал: "Успокойся". При звуках "знакомого" голоса проситель поднял голову и, взглянув на старца, потерял от волнения сознание: в старце он якобы узнал самого Александра I. Утверждают, что в часовне в деревне Зерцалы до сих пор хранится оставленный старцем раскрашенный вензель - "буква "А", с изображением короны и летящего голубя". Однако на фотографии этого вензеля, в украшении над литерой "А", сходства с короной совершенно не заметно. По преданию, Козьмич завещал хранить этот вензель "пуще своего глаза", а по другой, еще менее вероятной версии, сказал: "Под этой литерой хранится тайна - вся моя жизнь. Узнаете, кто был".
За время своего пребывания в Сибири Федор Козьмич ни разу не открыл тайны своего происхождения, всячески избегая разговоров на эту тему. Изредка высказывал он неопределенные замечания, наводившие на мысль, что он человек не простого происхождения. А. С. Оконишникова, дочь Хромова, любимица старца, рассказывает: "Однажды летом (мы жили в Томске, а старец - у нас на заимке, в четырех верстах от города) мы с матерью приехали на заимку к Федору Козьмичу. Был солнечный день. Подъехав к заимке, мы увидели Федора Козьмича гуляющим по полю по-военному, руки назад, и марширующим. Когда мы с ним поздоровались, то он нам сказал: "Панушки, был такой же прекрасный солнечный день, когда я отстал от общества. Где был и кто был, а очутился у вас на полянке"". Старец как-то заметил о себе, что носил он "шпорные" сапоги: с этим намеком на его прежнюю военную службу вполне согласуется известие о том, что не раз наблюдали, как старец один в лесу "командовал". Вопреки известию о том, будто старец намеками давал понять, что он Константин Павлович, более надежный биограф старца (Мельницкий) решительно утверждает, что Федор Козьмич не обнаруживал никаких признаков самозванства и ни Константином, ни Александром себя не называл.
Загадочная личность старца, однако, не раз побуждала его почитателей к нескромному любопытству. Старец обыкновенно на все подобные вопросы отвечал уклончиво. На просьбу назвать имена его родителей, чтобы помолиться за них, он ответил: "Это тебе знать не нужно: святая церковь за них молится. Если открыть мне свое имя, то меня скоро не будет. Тогда небесная восплачет, а земная возрадуется и возгремит… И если бы я при прежних условиях жизни находился, то долголетней жизни не достиг бы".
В другой раз дал несколько загадочный ответ: "Я родился в древах, если бы эти древа на меня посмотрели, то без ветра бы вершинами покачали". Хромов, который спрашивал серьезно заболевшего старца, не откроет ли, кто он, получил такой же отрицательный ответ: "Нет, это не может быть открыто. Об этом спрашивали преосвященный Иннокентий и Афанасий, и им тоже не открыто".
Совершенно невероятен и даже смешон рассказ о том, что одной томской мещанке старец назвал себя "залетным воробышком, царским властелином". Так же малоправдоподобен рассказ, якобы со слов самого Хромова, о том, что последний накануне смерти Федора Козьмича прямо спросил старца: "Молва носится, что ты, дедушка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?" И старец ответил: "Чудны дела твои, Господи, нет тайны, которая бы не открылась". А в день смерти сделал будто бы полупризнание: "Панок, хотя ты знаешь, кто я, но ты меня не величь, схорони просто". По другому варианту, Хромов спросил старца: "Вы, батюшка, - государь Александр, скажите, как это свершилось". И Козьмич резко остановил назойливость Хромова: "Оставь. Я знаю: Александр - вещь высокая".
Старец внушил к себе такой почтительный страх, что Хромов едва ли осмелился бы поставить вопрос так открыто. Кроме того, невероятно, чтобы о такой исключительной беседе он забыл упомянуть в своих "Записках". Мало того, этот рассказ противоречит "Запискам" Хромова, который передает дело иначе: и перед смертью Федор Козьмич не открыл своей тайны. Заметив, что старец болен и жизнь его угасает, Хромов просил благословения у старца; при этом на просьбу жены Хромова: "Объяви хоть имя своего ангела" - старец дал неизменно уклончивый ответ: "Это Бог знает". А еще раньше он просил Хромова: "Панок, ты меня не величь", то есть не хорони пышно. В этой передаче многознаменательная фраза "хотя ты знаешь, кто я" отсутствует, что, конечно, более правдоподобно. Раз только Федор Козьмич сказал о себе определенно: "Я не монах", но это, разумеется, не указание на то, кем он был.
В январе 1864 года Федор Козьмич очень сильно заболел и стал заметно слабеть. За день до кончины он сам почувствовал ее, заметив Хромову: "Видно, близок конец". 20 января в продолжение всего дня Хромов и другие посещали старца. Видно было, что он боролся со смертью. Когда все посторонние вышли, старец, указывая на висевший на стене маленький мешочек, сказал Хромову: "В нем моя тайна". 20 января 1864 года старец скончался, унося тайну своего происхождения в могилу, и "никому на спрос не сказал, кто он был".
После смерти старца в его келье осталось несколько вещей: пострадавшая от времени икона Почаевской Божьей Матери в чудесах с инициалом "А", еле заметным, но которому придавалось особое значение, суконный черный кафтан, деревянный посох, чулки из овечьей шерсти, кожаные туфли, две пары рукавиц из черной замши и черный шерстяной пояс с железной пряжкой. Все остальное в келье - новейшего происхождения, в том числе много икон, пожертвованных почитателями, и два портрета Александра 1; один изображает его в коронационном облачении, другой - копия с известной работы Доу. Лет десять с лишком тому назад некоторые из вещей Федора Козьмича были похищены. Ввиду незначительной ценности вещей самих по себе почитатели Козьмича убеждены, что похищением руководила влиятельная рука и что похищенные предметы якобы проданы по весьма высокой цене за границу. В настоящее время из вещей старца сохранились деревянный посох и складной аналой. Для исследователя некоторую ценность могут представлять только рукописные остатки старца, но о них будет речь ниже.