Вообще все показатели, как только становятся формальными, сталкиваются с большой вероятностью просчета. Стоит мне только представить себе выборы по какому-то определенному показателю (ученая степень, премии, количество работ, количество ссылок и так далее), я сразу же вижу, кто, какие деятели пройдут по этому показателю первыми, и соображаю, что это не те, кому бы я мог больше всего доверять. Для меня наибольший авторитет определяется содержанием и качеством работ, а это очень редко совпадает с какими-то формальными показателями. Например, крупнейшим специалистом по бронзовому веку Европейской части России у нас и за рубежом бесспорно признается В.С. Бочкарев, степеней и званий не имеющий никаких и очень скупо печатающийся. Да и вообще тут возможны разные оценки.
Далее, ни талант, ни заслуги не гарантируют способности объективно и разумно судить о работах других ученых. Поэтому-то нередко наиболее крупные ученые вовсе не оказываются ни наилучшими педагогами, ни наиболее успешными организаторами. Например, англичанин Гордон Чайлд плохо читал лекции, мало копал, никогда не работал в музее, но для первой половины XX века его признают наиболее влиятельным археологом мира. Это ведь все разные способности. Так что наилучшими рефери окажутся те, у кого наилучшие способности быть рефери. А как их найти?
Наконец, для хорошей экспертизы нужен доступ к обширной информации, часто также требуются средства и инструментарий, не говоря уже о затратах времени. Кто это все обеспечит "корпусу независимых экспертов"? Кто будет оплачивать экспертизу?
Очевидно, что наибольшие перспективы создания такой группы имеются в том случае, если ее потребителями будут СМИ. Но тогда и успех будет зависеть от поискового таланта, опыта и кругозора тех деятелей СМИ, которые за это возьмутся, от их удачного выбора, от средств, которые они сумеют мобилизовать. И от готовности использовать такую экспертизу всерьез. Чтобы все не завяло на корню.
PS (2013 год). Мое предвидение оправдалось. Наибольший авторитет в гуманитарных науках приобрели ученые и издатели, связанные со СМИ: М.С. Гельфанд, инициатор "Корчевателя", и С.Б. Пархоменко, связанный с "Антиплагиатом" и "Диссернетом".
А как было бы здорово иметь по каждой науке круг безусловно общепризнанных экспертов, независимых и уважаемых властью! Независимых, но признаваемых и уважаемых – в этом главное. Иначе будет "как всегда".
Октябрь 2008, не публиковалось
2. Возвышение Европы и притязания Евразии
Без нормального общения между странами наука развиваться не может. Английский археолог-марксист Гордон Чайлд, которого называют лучшим археологом мира первой половины XX века, считал, что со свободной циркуляции знаний, со странствующих мастеров началось возвышение Европы над остальными частями света. Запертые наглухо двери и форточки СССР были одной из причин его отставания и краха.
Пожилые ученые помнят, как трудно было добывать "не ту" литературу (оседавшую в спецхранах) и – еще труднее – продвигать свои работы за рубеж. Приходилось преодолевать бесчисленные рогатки, проходить разные комиссии, обсуждения, получать бесчисленные подписи и печати. Даже для отправки маленькой заметки – том документации, от дюжины до полутора десятков подписей и печатей. Времени и сил это все отнимало уйму. Наши работы всегда и всюду опаздывали. Но многих еще больше сдерживал страх. Академик Б.Б. Пиотровский говаривал мне: "Вы слишком много публикуетесь на Западе. Вас посадят" (посадили, но много позже). На деле, если личных врагов не было, все сводилось к формальностям, а так как комиссий было много, то представители первой надеялись на последующие проверки, а последующие полагали, что если первая ничего не заметила, то крамолы и нет.
Я честно проходил все комиссии, но лишь с некоторыми показательными работами. Все остальное отправлял в обход. Писал длинное письмо, скажем, чикагскому редактору, которое начиналось со слов Dear Sir и кончалось сакраментальным Sincerely yours, а между ними шел собственно текст статьи или ее первая часть. Отдельным письмом шла библиография с тем же обрамлением и зачином: "Вы просили меня перечислить". На всякий случай уведомил о своих проказах своего научного руководителя – тогдашнего директора Эрмитажа М.И. Артамонова. Он лукаво ухмыльнулся и тихонько сказал: "А знаете, я делаю то же самое".
Когда напечатанных за рубежом работ у меня стало очень много, меня вызвали в первый отдел ректората (пожилые помнят, что такое первый отдел) и незнакомый чиновник "оттуда" сказал: "У вас очень много публикаций на Западе. Все ли они прошли положенное оформление?" – "Все", – соврал я. "У Вас сохранились документы?" – "Нет, конечно. Ведь вся процедура секретна, я же не имею права оставлять себе хоть что-то". Больше меня не тревожили.
Я не считал, что, обманывая эту администрацию, я поступал нечестно. Я отстаивал свои гражданские права и престиж государства. Западногерманский профессор Иоахим Вернер из Мюнхена подшучивал надо мной: "Вот Вы такой видный теоретик страны свободного труда, а не можете послать мне трех строк без проверки и разрешения, не говоря уж о том, чтобы приехать в гости. Вы привязаны, как цыпленок, за ножку на веревочке. А я в стране угнетения пишу, что хочу и кому хочу, езжу куда захочу и когда захочу. Вот и к Вам приехал". Ответить-то было нечего. Было больно и унизительно чувствовать себя на привязи и под глупым надзором.
Какое счастье, что я дожил до времени, когда обо всем этом можно публично вспоминать.
Но вот уже немало лет во главе страны стоят люди из того самого ведомства, которое осуществляло этот надзор. Конечно, они могли перестроиться и извлечь опыт из недавней истории. Но похоже, что их навыки и стиль работы остались прежними и они хотят восстановить прежний страх во человецех.
Когда я читаю сейчас одну за другой публикации о судах над учеными по обвинению в шпионаже в пользу Китая или Южной Кореи, Англии или США, то думаю о том, что, конечно, военные и экономические государственные тайны нужно беречь. И продажность ученых вещь – возможная, особенно учитывая их нищенскую зарплату. Но почему такие дела и процессы пошли косяком именно в эти годы? Сутягин, Данилов, Бабкин, Кайбышев, Решетин, Коробейников, Пасько и так далее. Почему хватают ученых и не имевших доступа к секретных данным? Почему судят и сажают за обмен с заграницей открытыми данными и обработку общеизвестных фактов? Почему список засекреченных данных сам засекречен – как же тогда ученым знать, о чем можно говорить в процессе научных контактов, а о чем нельзя? Почему вводят засекреченность и задним числом? Кто из них действительно виноват – как это узнать при нашем "басманном правосудии"? Какова вообще истинная цель всей кампании?
Стиль заразителен. И вот уже дугинский "Союз евразийской молодежи" подал заяву на директора Института этнологии и антропологии РАН В.А. Тишкова: мол, его международный мониторинг – это затея разведки США. Так что уже не только ФСБ ловит ученых. Впрочем, кажется, А.Г. Дугин – сын генерала спецслужб. Конечно, сын за отца не отвечает, но иногда воспитание сказывается. Так сказать, семейная традиция…
Сам Тишков печально констатирует: в Москве его объявляют американским агентом, а в Эстонии и Грузии – русским шпионом. Невольно вспоминается старая идея Республики Ученых – не оттуда ли он заслан во все означенные государства? Но стоило бы вспомнить и то, что наибольших успехов добиваются те страны, которые воспринимают граждан этой республики, Республики Ученых, как своих целителей, учителей и пророков, а не как опасных и чуждых колдунов, обнажающих тайные язвы.
№ 8 (27), 28 апреля 2009
3. Донос на аспиранта
Когда я был аспирантом, в обком КПСС на меня поступил донос: у меня слишком много печатных работ. Аспиранту не положено столько, и эта чрезмерность свидетельствует о моих дурных качествах: пронырливости, беспринципности, тщеславии и корыстолюбии. Можно ли такого человека держать в аспирантуре? Между тем работы были в основном безгонорарными, но обвинение в пронырливости, беспринципности и тщеславии мне было нечем парировать.
Членом партии я никогда не был, но меня вызвали в партбюро истфака и потребовали письменное объяснение, зачем я так много и продуктивно работаю. Заяву мне отказались показать (автор доноса мне остался неизвестен). Я написал объяснение 17 ноября 1960 года и сдал его главе партбюро, а копию отдал помощнику ректора, с которым был знаком, и он тотчас положил ее на стол ректора.
Как раз незадолго до того в своем выступлении перед профессурой наш харизматический ректор (Ленинградского государственного университета) Александр Данилович Александров говорил, что, так как в году 12 месяцев, то университетский преподаватель должен за год сдавать в печать минимум 12 работ, а если он работает с меньшей производительностью, то его надо немедленно выгонять. Все, конечно, поняли, что это фигуральное выражение, но что оно содержит ясную мысль, ясное требование, совершенно противоположное установке партбюро на скромность и смирение. Секретарь партбюро был вызван на ковер и увидел ректора в его знаменитом состоянии крайнего гнева – с раздутой грудью и оскалом. Мне не пришлось сокращать свою производительность.