Музыканты, толпившиеся за спиной фотографа, принялись строить ей рожицы.
Энни не выдержала и расхохоталась над одной из них.
– Ну вот, так-то лучше, – просиял фотограф.
Стоявший рядом здоровенный двадцатилетний парень, ударник группы Брик, которого за глаза еще звали "кирпичом", потому что он – был крепко сложен и действительно чем-то напоминал один из крепких кирпичей, из которых обычно возводят стены, ухмыльнулся Энни, когда все остальные отошли в сторону.
– В одной книжке я читал, что у примитивных племен было поверье, будто фотография крадет душу человека. И ты так думаешь, Энни?
Брик считался штатным юмористом, поэтому окружающие сразу захихикали.
– Мне не нравится, как я получаюсь на снимках, – пробурчала Энни, одновременно прикидывая, не Брик ли звонил ей прошлой ночью, пока тот с высоты своего роста разглядывал живые зеленые глаза девушки, ее струящиеся черные волосы и маленькое треугольное личико, которое они обрамляли. В свое время некий досужий писака сравнил его с мордочкой промокшего под дождем котенка… Тогда все музыканты ее группы просто зашлись от смеха, но Энни это взбесило.
– Ну ладно тебе, не будь занудой, – тряхнул головой ударник. – Ты просто потрясно фотогенична, милочка! Тебе как раз и надо все время сниматься, твое личико, наверное, уже появилось во многих журналах.
– Брик, ты звонил мне прошлой ночью? – решилась спросить Энни.
Ударник группы удивился.
– Звонил тебе? А ты меня разве просила? Я не помню ничего, что случилось потом, после свадьбы.
Остальные музыканты дружно засмеялись. Энни также улыбнулась, но это получилось у нее кисло. Нет, вчера ночью ей звонил явно не Брик и, судя по поведению остальных музыкантов, ни один из них тоже. Она их отлично знала и, наверное, подметила бы самодовольную ухмылку, если бы телефонный шутник был из их числа.
Потом Энни и музыканты снова долго репетировали, не прерываясь даже на обед, ограничившись лишь йогуртом с яблоками, правда, несколько раз за день.
Энни не забывала, что Филипп сильно рассердится, если она растолстеет. Тогда может рухнуть ее сценический имидж, который Филипп создавал все эти годы. Он часто любил повторять своей протеже:
– В этом деле самое главное – имидж. Ты – вовсе не ты, а то, что думает о тебе публика, и тебе придется все время выглядеть так, как она полагает, что ты должна выглядеть.
И публика действительно видела в Энни то, что Филипп сделал из нее, – уличную певичку, щуплую, печальную, одинокую и в то же время очень дерзкую.
Энни носила распущенные волосы, обрамлявшие ее лицо. Макияж подчеркивал ее большие глаза и широкий рот. Ее сценические костюмы были весьма просты и преимущественно черного цвета, они подчеркивали ее стройность и хрупкость. И хотя песенный репертуар Энни с годами менялся, ее сценический образ оставался все тем же. И поклонники Энни любили ее именно такой.
Правда, иногда Энни чувствовала себя стесненной рамками сценического образа, который создал Филипп и который она уже в чем-то переросла. И это естественно, ведь ее имидж формировался еще тогда, когда Энни только начинала свою карьеру.
– Скучаешь по Филиппу и Диане? – спросил Брик, когда они вдвоем вышли из комнаты для репетиций. – Пойдем, попробуешь с нами отличный кари. Мы собираемся пообедать в индийском ресторанчике в конце этой улицы.
Но Энни отрицательно покачала головой.
– Спасибо, я не хочу переедать. Поем дома. Ладно, пока.
Вернувшись домой, Энни машинально включила автоответчик на режим прослушивания и занялась разбором почты. Почти вся корреспонденция была от ее приятелей и знакомых из музыкального мира. Например, письмо из конторы Филиппа, касающееся предстоящих гастролей и подписанное в отсутствие самого Филиппа его секретарем.