Но на этом всё не кончилось. Наташка с Надькой загорали. Надька загорала в платье, задрав его так, чтобы не было видно рёбер. Ну и что, если груди не выросли – подумал я. Зато всё остальное – как у Вальки. И решил девочек развлечь. Пришли на речку купаться и скучают. Повод был. На лобке у меня вырос первый волосок. Длинный, чёрный и кудрявый. Из воды я вышел с Валькой какой-то другой. Смелый. Я сказал девчонкам, что у меня вырос волосок, и они собрались посмотреть. Окружили меня, как школьницы наглядное пособие. У них-то ещё не было такого взрослого украшения. Даже у Вальки. От неожиданного внимания то, что находилось у меня под волоском, стало опять набухать, а потом и горделиво восстало, пульсируя, во всей своей красе, перпендикуляром к девочкам. Этакая, слегка всё же нагловатая, стрела Амура. И я уже не смущался. Мне даже нравилось быть таким, и то, что все три девочки так уважительно, и – то ли заворожено, то ли с суеверным страхом, – как на кобру, смотрели на мою, явно повзрослевшую, писюльку.
А Надька-тихоня, стыдливая наша, вдруг всех ошарашила. Она присела на корточки, взяла осторожно мою кобру рукой за шею, внимательно оглядела вблизи со всех сторон и… чмокнула в самую головку. Валька сказала: – Что, Надька, – дура, что ли? Разве можно такое в рот брать? (Тогда, в пятьдесят седьмом, такое в рот не брали). Я позвал Надьку играть в "лодочку". Надька сказала: я не умею. А Валька даже подтолкнула: иди, иди, чего весь день на берегу лежать.
С Надькой у меня получилось проще. Мы вошли в речку, и я с некоторым усилием разложил вокруг себя Надькины колени, усадил её к себе поудобнее. А потом, опытный, начал водить кончиком своего возмужавшего малыша по знакомой уже ложбинке, трещинке, морщинке, складочке с провальчиком.
Надька сначала заёрзала в мокром своём платьице, а потом притихла. Я старался поймать её взгляд, я поймал её взгляд и, уставившись ей прямо в зрачки, настойчивым нажимом стал вдавливать в Надьку головку своего змея. И он вошёл вес, а Надька молчала, смотрела пронзительно, ответно на меня, и только пальчики её на моих плечах судорожно впились мне в кожу.
А меня ожидало новое открытие. Разрядка не наступила сразу, и я смог повторять жадные свои погружения в пылающее тело Надьки. Несколько минут раскачивал я девушку в длинном мокром ситцевом платье на своей "лодочке", а потом, прижавшись к ней сильно и во что-то в ней глубоко внутри упёршись, я снова, дёргаясь, проскулил своё то ли "У", то ли "О", то ли "Ы"…
Наташка всё загорала, прикрывши веки. Я, матёрый уже мужчина, с залихватским хохлом на лобке, прилёг рядом. Что и говорить, заморил червячка. Появилось настроение и на свободную лирику расслабиться. Я уже мог спокойно, без лишних волнений, порассматривать голую возле меня Наташку. Не лезть, не приставать, не канючить. Просто – прикоснуться, погладить. Рука сама потянулась к лону. Господи, опять! Вот он, розовый каньончик! Всё время перепрыгивая кончиками пальцев через какую-то кочку, я прошёлся по нему вниз – вверх. И – ещё раз. И- ещё. Наташка вздрогнула, потянулась. Бёдра растворились, распались, как лепестки на цветке. Я ещё прикоснулся к цветку. Наклонился взглянуть. Не задыхаться, не путаться в ногах девушки, не капать слюной, выпрашивая, требуя то, не знаю чего, а – просто посмотреть. Чтобы она почувствовала это. И я опять прикоснулся. Пальчиком безымянным. Без рода и племени. Иваном-Не-Помнящим-Родства. Чуть приоткрыл лепестки и – сок, нектар заструился по округлостям книзу, в горячий песок.
Такое зрелище может поднять из могилы мёртвого. Мужчину. Я – мальчик. Я снова воспламенился, вспыхнул. Я перебрался к Наташке. На. Уже не мальчиком, но – мужем я прикосновенно, требовательно, восстановился в лепестках. Открой она глаза, отстранись – и не было бы ничего.(Наташка, глупый, без мозгов, восторженный, я тебя любил тогда. Так, как уже никогда и никто из взрослых мужчин не мог тебя полюбить. Но ты просто не открыла глаз…).
Змеем, рискующим остаться без чешуи, без кожи, я жёстко вполз в Наташку. Тесно. Узко. Заскрипело что-то, затрещало. Я почувствовал то, что, вероятно, ощущает верблюд, пролезающий сквозь игольное ушко. Трудно было верблюду. Наташка вскрикнула. Муж я был уже. Не мальчик. Одеревенел. Как будто собрались кому-то зуб удалять, а вместо десны вкололи, заморозили мне самое дорогое. Я уже знал, что для того, чтобы наступила ослепительная, опустошительная, облегчающая развязка, нужно добиваться этого, биться. Я добивался себе освобождения и не замечал, что девочка в крови, что вокруг сбежались, собрались подружки. Они толкали меня, пытались оттащить, но, обезумевшая, непонятная Наташка, хотя и кричала "Нет!", "Нет!", но хватала меня сзади руками и заставляла вонзаться в себя, втискиваться, без остановки. Наверное, это длилось вечность. Я отвалился от Наташки, как мясник, в крови, чуть ли не по уши. Надька и Валька смотрели на меня, как на убийцу и насильника. Потом Наташка обмылась в речке и никаких следов от меня, злодея, не осталось.
Я даже не знаю, не уверен, остались ли воспоминания. Мы с Наташкой продолжали жить в одном совхозе, но с того дня, с того вечера, больше не виделись.
А Вальку я недавно встретил. Я хромал, ковылял потихоньку на почту за пенсией. Живот. Одышка. Непредсказуемые проявления метеоризмов. И тут – Валька. Седая. Толстая. В два с половиной обхвата. Вставные зубы. Варикоз. Ту Вальку, с речки Илек, я пытался увидеть в её глазах, когда мы разговаривали с ней о болезнях, о внуках. Помнит ли она "лодочку", всё хотел я у неё спросить. Но так и не решился. Смутился чего-то. Застеснялся.
Тогда, вечером, мы вернулись с речки, обгоревшие от непрерывного солнца. Усталые и довольные, как пионеры. Мы с жадностью пили парное молоко, заедали его свежайшим хлебом из железнодорожной пекарни. Валька. Надька. Наташка. И я. Их первый мужчина.
27-28.06.2000г. Мещеряковка
БЛЯДКИ
Валера заболел. Ему сделали операцию. Успели. Теперь ему были нужны свежий воздух, натуральные продукты, внимание и покой. В общем, всё то, чего в Германии только за большие деньги, а у нас в России – хоть жопой ешь. "Упокоился бедный стрелок" – это у нас упокоился. "Над вечным покоем" – это над нашим вечным покоем. Я написал: "Валера, приезжай, поживёшь недельку-другую – восстановишься. Молоко, яйца, сметана – всё своё, без всяких там гибридов. Воздуху – от Тузлы до Биробиджана, по самые спутники".
Вы не поверите – приехал. Вообще – убедить немца в том, что за границами Германии есть что-нибудь лучше, чем у них, что делают лучше, чем у них – невозможно. Там лучшие врачи, лучшие машины, и больше всех университетов. В них немцы, как дураки, бесплатно обучают кого угодно. А какие бабки могли бы делать!
Ну, сказать, что Валера польстился на мои слова, потому и рухнул с дуба в прекрасное далёко, нельзя. Он хорошо знал, куда ехал. Не одну собаку съел, когда в СССР коммунизм строил. Отдал лучшие годы жизни. И здоровье. А, кому всё лучшее отдашь, по тому и тоскуешь. Вот и зацепился Валера за мои слова. Про молоко, воздух. Вот и приехал.
Когда мы увидели друг друга, то вместе подумали, но вслух не сказали: "Как он изменился! Постарел-то как!". Зачем о грустном. Валера сюда поправляться приехал. Жена Мария приготовила пельмени. Я к случаю свинью заколол. На столе огурчики, помидоры со своего огорода. Самогон.
– Ну, как, Саня, привык к деревенской жизни?
– А то!
Водку нельзя, жирного нельзя, острого нельзя. Когда остались наедине, я Валеру спросил: – Ну, а баб тебе можно?
Вопрос, видимо, застал его врасплох. Ко всему он был готов, собираясь в Россию, а про баб даже и не подумал.
А я решил сделать Валере сюрприз. В молодости мы с ним часто, бывало, ездили на совместные блядки. Вот я и придумал организовать ему здесь что-то подобное, вспомнить огневые годы. Ничто так не помогает идущему на поправку больному, как полноценный половой акт.
Хорошо законспирированные блядки укрепляют семейные отношения, их цементируют. Существует парадоксальная зависимость между блядками и гармонией в супружеской жизни. Для того чтобы вас любили дома, необходимо, чтобы кто-то любил вас на стороне. Если у вас не получается – заставьте себя. Да, во имя укрепления любви в семье, иногда бывает нужно поступиться принципами, пойти на какие-то жертвы. Закройте глаза и отдайте себя какой-нибудь ветреной девчонке, и вы увидите, как обострится к вам интерес вашей законной супруги.
Блядки, как предохранительный клапан, который сбрасывает лишний пар, спасая тем самым котёл от неминуемого взрыва. Они так же необходимы в супружестве, как мелкие ссоры, как недостатки, которые великодушно прощаешь только любимому человеку. Ну, например – не так держит вилку, храпит, потеет, не ласкает после, или – неправильно выдавливает пасту из тюбика. Если любишь, то простишь. И полюбишь ещё больше.
Кроме того, блядки – это ЗОЖ – Здоровый Образ Жизни. Они выводят из организма вредные шлаки, способствуют растворению солевых отложений во всех суставах и позвонках. Известны случаи, когда, именно во время внебрачных свиданий, из почек мужчин в момент оргазма выходили песок и камни размером с куриное яйцо. (В книге рекордов Гиннеса зарегистрирован случай, когда женщина извлекла из себя яйцо партнёра. Фамилия партнёра в книгу Гиннеса не была занесена, ввиду того, что он сослался на сугубую конфиденциальность встречи).
Целлюлиту не зацепиться на теле женщины, которая периодически уступает бессовестным домогательствам посторонних мужчин. Предательский подкожный жир сгорает от её радостного страха, стыда, от страсти, от счастья.
От мыслей, что уж это, точно – в последний раз и больше – НИ! – КОГ! – ДА!