- Проваливай! - рявкнул на коротышку второй палач и даже замахнулся на него розгами. Свободной рукой он бросил на избитого принадлежащую ему куртку и поманил кого-то пальцем. - Отвезёшь его домой, как распорядился его милость прелат…
Ван Хель свернул в проулок.
- Выливаю! - послышался над головой предупредительный крик, и кто-то выплеснул из окна содержимое ночного горшка.
Ван Хель остановился, дожидаясь, чтобы вонючие брызги благополучно пролетели мимо, и двинулся дальше, ловко перепрыгивая через лужи.
Выйдя на рыночную площадь, он пробрался между лотками и тряпичными навесами, миновал шумное многолюдное пространство и вскоре приблизился к городским воротам, располагавшимся в основании круглой каменной башни, вправо и влево от которой тянулась высокая каменная стена. Деревянный мост, поднимавшийся на ночь над глубоким рвом, сейчас был опущен, и по нему с грохотом катили повозки, ненадолго останавливаясь перед стражниками, проверявшими у возниц разрешение на въезд в город. Под сводами башни было мрачно и душно, затхлый запах нестерпимо бил в нос. Выйдя из ворот за городскую стену, Хель сразу почувствовал, что здесь было значительно холоднее из-за гулявшего на просторах ветра. На каменном мосту сидело с десяток нищих, подложив под себя для тепла охапки сена. В город их не пропускали. По эту сторону стены тоже стояла городская стража, облачённая в начищенные панцири и вооружённая копьями. Со стены за мостом наблюдали лучники, иногда отпуская сверху какие-нибудь грубые шутки в адрес своих товарищей, топтавшихся на каменном мосту. Чуть в стороне от башни с воротами на самом верху стены виднелась нависавшая крохотная кабинка, где стражники справляли нужду. Из-под кабинки тянулся вниз по стене густой тёмный след.
В сотне шагов от моста находилось лобное место. Здесь всегда вилась огромная стая птиц, оглашая окрестности неугомонным криком. Два тёмных тела, обклёванные воронами, поворачивались на ветру, скрипя промёрзшими верёвками.
В нескольких минутах ходьбы от города находилась деревня, от которой тянулся терпкий запах навоза. По мере приближения к деревне становился слышен гомон домашних птиц и хрюканье свиней.
- Братец, - окликнул Ван Хель одного из крестьян.
- Слушаю, сударь.
- Подскажи-ка мне, где я могу купить повозку. Самую бесхитростную…
Крестьянин поскрёб себе шею грязными пальцами и неуверенно сказал, что на другом конце деревни у кого-то была телега.
Хель быстро разыскал хозяина, осмотрел товар и заплатил требуемую сумму. Там же он нашёл и подходящего мула и велел хозяину подержать их у себя.
- Завтра или послезавтра я привезу вещи. Может, это сделает мой приятель. А затем мы избавим тебя как от телеги, так и от этого доходяги-мула. Только не вздумай перепродать всё это кому-нибудь ещё, иначе я отсеку тебе голову. А если ты вычистишь эту колымагу получше, чтобы в ней можно было сидеть, не задыхаясь от навозной вони, и хорошенько наполнишь её соломой, чтобы мы не отбили себе бока, то я прибавлю ещё несколько монет.
- Премного благодарен, ваша милость. - Крестьянин торопливо поклонился несколько раз.
Хель ещё долго бродил по окрестностям, размышляя о чём-то. А по дороге в город он увидел, как из ворот выехали несколько крытых повозок в сопровождении десятка всадников, трое из которых были рыцарями.
"Должно быть, это и есть обоз, направляющийся в замок графа Робера де Парси", - предположил Хель и ускорил шаг, дабы получить возможность взглянуть на повозки вблизи. Однако, как ни старался он, так и не смог разглядеть, была ли там Изабелла…
- Мы приедем к графу де Парси в удачное время, - с удовольствием доложил Толстый Шарль, когда Ван Хель возвратился в его дом.
- О чём ты говоришь?
- Я слышал, что он собирается устроить турнир. Он уже разослал герольдов. Ты сможешь проявить там своё умение, обратить внимание графа на себя. И тогда уж денежки потекут рекой в наши кошельки!
- Для начала раздобудь где-нибудь тачку, чтобы мы могли допереть твой чёртов сундук до нашей телеги.
- Разве ты не пригонишь её сюда?
- А кто мне даст разрешение на проезд в город? Ту полагаешь, что у меня в кошельке позвякивают лишние монеты, чтобы я разбрасывался ими на ненужные бумаги? Нет, братец, мы погрузим сундук на тачку и отвезём его туда. Затем ты вернёшь тачку хозяину, и мы сможем отправиться в путь.
- Я облачусь в монашескую рясу, как всегда делаю это во время переезда с место на место, - сказал мечтательно Шарль. - Странствующий монах вызывает у людей доверие и участие.
- Вернись на землю, Толстяк, - одёрнул его Ван Хель. - Ты знаешь, где можно добыть тачку? Вот и отправляйся за ней. Это твоя забота.
Шарль недовольно фыркнул.
* * *
День их отъезда совпал с торжествами в городе. Накануне перед церковью появились заграждения, от храма до королевского дворца вдоль всей улицы по обе стороны на стенах домов были развешены покрывала, растянуты ткани, на дороге толстым слоем лежала солома.
- Смотри, какое пышное прощание устраивает нам Париж! - засмеялся Ван Хель.
- Ах, если бы это было в нашу честь, - вздохнул Толстый Шарль.
- Похоже, намечается чьё-то крещение? Кто-то из королевской фамилии?
- Я слышал, что у его величества гостит герцог Прованский. Поговаривают, что герцог привёз из Испании иноземную красавицу и хочет взять её в жёны, но она исповедует магометанскую веру. Может, её хотят крестить?
- Всё может быть… Что ж, придётся нам подождать, пока вся эта процессия доберётся до баптистерия. Всюду стражники, нас не пропустят сейчас с нашим скарбом… Ладно, поглазеем на это великолепие…
Из дворца двигался кортеж, возглавляемый духовенством со святыми Евангелиями, крестами и хоругвями. Над городом разносились песнопения. За священниками следовал в богатых одеждах король со своей огромной свитой и многочисленной охраной.
- Похоже, я был прав, - сказал Шарль. - Глянь-ка на ту особу. Это Орабль, та самая сарацинка, привезённая герцогом из Испании. Видишь, епископ ведёт её за руку? Это её будут крестить.
Народ толпился возле украшенной лентами и коврами церкви, ожидая приближения процессии.
- Хоть бы разок побывать в обществе этих шикарных господ, - проговорил Шарль, облизываясь. - А как бы я хотел потрогать ручки и ножки этих благородных дам!
- Ты же монах! - удивился Хель.
- Монах я по одежде, а в душе я философ и искатель истины. Ты же сам требуешь от меня, чтобы я мыслил широко, а как можно рассуждать, скажем, о первородном грехе, ежели не проникнуть в тайны женских прелестей.
- Трепло толстопузое, - засмеялся Ван Хель.
Место, откуда они наблюдали за процессией, находилось довольно далеко от церкви, поэтому видели они немного, а слышали и того меньше. Но когда по окончании службы те немногие из пышной королевской свиты, кто был допущен внутрь, вышли наружу и король произнёс несколько слов, толпа восторженно взревела, замахала руками, вверх полетели шапки. Герцог Прованский отвязал висевший у него на поясе кошелёк и, насыпая в ладонь монет, принялся швырять их в толпу. Народ ринулся подбирать деньги, отталкивая друг друга. Началась давка, поднялся крик, стражники опустили копья и пытались оттеснять толпу, но люди не отступали. Слышались вопли: "Нет, это моё! Не уйду! Убирайся прочь со своим копьём!"
- Вот она, государева щедрость, - почти равнодушно заметил Ван Хель.
- А ведь там непременно раздавят кого-нибудь, - заволновался Шарль. - Из-за презренного металла…
- Что люди ценят превыше всего, из-за того и гибнут, - ответил Ван Хель.
- Ты так спокойно говоришь об этом, - возмутился Толстяк. - Неужели в тебе нет ни капельки сочувствия к этим несчастным?
- Почему я должен сочувствовать им? Смерть бросила им приманку в виде серебряных монет, они с готовностью заглотили эту наживку. Нет, я никогда не сочувствую дуракам.
- Ты называешь тех несчастных дураками?
- Да.
- Они же просто пришли посмотреть на красивых людей.
- Они пришли развлечься и поживиться на дармовщинку. Я таких презираю. Хлеба и зрелищ! Всё это уже было. И всё это будет всегда. Если опыт ничему не учит людей, почему я должен сочувствовать их глупости?..
- Ты слишком суров к людям, - пробурчал Толстяк.
- Суров, но не жесток. У меня есть такое право. Я повидал больше, чем ты можешь себе представить, даже если твоё воображение разыграется не в меру.
- Я бесконечно уважаю тебя, Хель, - сказал Шарль очень печально, - но там, - Толстяк указал на кишащую толпу, - есть и старики. А они тоже кое-что знают о жизни. Ты не настолько стар, чтобы быть мудрее всех.
- Некоторые проживают очень долгую жизнь, но так и не понимают ничего.
- Пусть так. Но всё же нельзя настолько равнодушно взирать на человеческую боль, как это делаешь ты, - с горечью ответил Шарль. - Жизнь даётся нам всего один раз.
Хель усмехнулся.