- Да, все это достаточно странно, но больше всего меня удивляют не методы, а цель, которую преследовали. Для чего-то было нужно, чтобы вы пришли в лабораторию именно сегодня? Ведь завтра вы бы здесь оказались без всяких усилий с их стороны.
Я мрачно усмехнулся.
- Думаю, события не заставят себя ждать слишком долго. У меня такое ощущение, что все происшедшее лишь интермедия к главному действию. Подождем. А раз уж я все равно оказался здесь, не стоит терять времени зря.
Я потянулся к лабораторному журналу. Открыл последнюю страницу. Вот вчерашние записи: целые две страницы, заполненные ровным почерком Гвельтова. Он работал намного больше меня, и мне казалось это вполне справедливым, потому что и сам я, будучи ассистентом на кафедре Малеева, в поте лица трудился над диссертацией шефа. Правда, тогда насчет справедливости я думал несколько иначе. Но зато наша работа не имела к моей диссертации никакого отношения, и если вдруг нам удастся добиться успеха, то диссертаций тут хватит на всех. Механически перелистывая записи последних анализов, я искоса поглядывал на Артама и думал о том, что, в сущности, мало знаю своего ближайшего помощника. Худощав, зарос всклокоченной, неопрятной бородой, халат в нескольких местах прожжен кислотой и не заштопан. Зато в работе предельно аккуратен. Появятся заботливые женские руки, изменится и внешность, за этим дело не станет. Успеха - вот чего нам действительно не хватает. Успех - это новое оборудование, большая свобода в выборе тематики, увеличенный штат… Но до успеха пока еще далеко.
Наша задача состояла в том, чтобы соединить генетический аппарат чужих клеток с нашей "Альфой". "Альфа" охотно пожирала приготовленные для нее пакеты с чужими генами, усваивала сотни различных комбинаций ДНК, РНК ядер и хромосом чужих клеток, и… ничего не происходило. То есть какие-то изменения были - увеличился объем клетки, темп размножения. Несомненно, какая-то часть предлагаемого генетического аппарата посторонних клеток ею усваивалась, но все это было далеко от того, что мы искали. Наследственность "Альфы" продолжала доминировать надо всем. Нам же надо было использовать ее как строительный материал для качественно нового организма… Приходилось признать, что последний год мы не продвинулись ни на шаг.
Я отложил журнал и раздраженно заходил по лаборатории. Как обычно, мысли, связанные с работой, полностью овладели мной, вытеснив все постороннее, не имеющее отношения к делу. Я искал выхода из тупика, в который мы попали. Лучше всего думается, когда руки заняты какой-то механической работой. Я подошел к столу и стал разбирать образовавшиеся там завалы. Я не позволяю никому прикасаться к своему столу, и за последние две недели на нем накопилась груда колб, пробирок, печатных проспектов. Я начал подбирать весь этот хлам, механически сортировать его по группам, что-то выбрасывая в мусорную корзинку. Когда подошла очередь колб со старыми, отслужившими свой век реактивами и пробами, я механически стал снимать их одну за другой, рассматривая на свет, взбалтывал и затем медленно выливал в водопроводную раковину. Вдруг содержимое одной из колб привлекло мое внимание… Я взял эту колбу с четкой этикеткой, на которой был написан номер 130, взболтал и вместо того, чтобы вслед за предыдущими отправить ее содержимое в канализацию, понес зачем-то к столику, на котором стоял микроскоп. Я читал, конечно, о том, что многие великие открытия были сделаны совершенно случайно, но до сегодняшнего дня относился к этому с известной долей скептицизма. Все так же механически, не задумываясь над тем, для чего я это делаю, я нанес каплю содержимого колбы на предметное стекло микроскопа. Картина, увиденная в окуляре микроскопа, заставила меня отпрянуть и подозвать Гвельтова.
- Посмотри. Может быть, мне показалось… - Я не суеверен, но все же, боясь отпугнуть удачу, отвернулся, пока Артам крутил ручку настройки. Его сдавленное: "Не может быть" - заставило меня вновь броситься к микроскопу. Да, это были, несомненно, они: четыре крупных розоватых шарика - блас-топор в окуляре микроскопа не оставляли никаких сомнений. Наша "Альфа", наша одноклеточная "Альфа" наконец-то дала потомство в виде многоклеточного организма, усвоив для этого чужую генетическую информацию… Вот только какую? Я схватил лабораторный журнал и стал лихорадочно искать запись под номером сто тридцать. Общие графы, это все не то… Ага, вот, пакеты с генами червя балезуса… двадцатая серия… Мы повторяли этот опыт с генами червя балезуса сотни раз в двадцати различных сериях, все они были неудачны, что же нового в пробе сто тридцать? В графе примечаний короткая запись, сделанная две недели назад: "Проверке воздействия среды". Я сразу же вспомнил, что сюда добавлялась морская вода. Это проделывалось неоднократно. В шести сериях использовалась вода различного солевого состава.
Но только в сто тридцатой пробе через две недели неожиданно получился положительный результат. Что же это была за вода? Откуда? У нас нет, конечно, ее анализа. Если делать анализ для каждого опыта, не хватит никакого времени, чтобы закончить исследование. Но в журнале отбора проб должно быть зафиксировано место, откуда взята вода для этого сто тридцатого опыта. Что-то в ней было, в этой воде, что-то необычное, что-то такое, что позволило "Альфе" развиваться по чужой генетической программе. Только в том случае, если нам удастся выяснить, что именно там было, можно считать, что мы действительно добились успеха. Пока это всего лишь счастливый случай, не более, призрачный свет большой удачи… Ее еще нужно поймать… Я схватил серую клеенчатую тетрадку, "Журнал отбора проб" - было выведено на ее обложке ровным почерком Гвельтова.
И я нашел ее на шестой странице. Там шло четкое описание места отбора пробы, с точной привязкой к портовому бую, но, прежде чем я успел почитать колонки нужных мне цифр, тихо скрипнула входная дверь. Я поднял голову от журнала и с удивлением уставился на вошедшего. На пороге стоял руководитель нашего отделения профессор Мишурин.
- Поздновато работаете, доктор Лонгаров. Мешаете техникам, вахтерам, уборщицам, нарушаете распорядок института, подаете дурной пример аспирантам!..
Несколько секунд я оторопело смотрел на Мишурина, стараясь понять, что ему понадобилось в нашей лаборатории. Мишурин воплощал для меня тип людей, которым в наука делать совершенно нечего. Мне казалось, что даже администраторы обязаны хоть что-то понимать в деле, которым они пытались руководить. О Мишурине этого не скажешь. Внешне он чем-то напоминал мне стальной шар. Может быть, своей непробиваемой круглостью. Его невозможно было разгрызть или проломить. Его стальная обтекаемая поверхность неизменно отбрасывала тебя с дороги куда-то в сторону.
- Я просил вас подготовить отчет о завершении темы по "Альфе". Где он? И чем вы вообще занимаетесь?
Он шагнул к столу, бесцеремонно взял у меня из рук журнал проб и сунул его под мышку. Быстро прошел мимо термостата, заглянул в записи Артама и исчез. И только когда дверь за ним захлопнулась, я сообразил, как странно все это выглядит. Какого дьявола Мишурин делал в институте в час ночи? Почему вдруг нагрянул в нашу лабораторию? Обычно он вызывал сотрудников в свой кабинет и заставлял дожидаться аудиенции по полчаса… Все эти вопросы промелькнули у меня в голове, и только после этого до меня наконец дошло главное: Мишурин унес с собой бесценный теперь журнал… Я бросился к двери. Гвельтов не отставал от меня. На лестнице было пусто. При своей грузности Мишурин вряд ли успел уйти слишком далеко. Мы остановились на секунду, прислушиваясь. Внизу, в вестибюле, хлопнула дверь, Дежурный подтвердил, что профессор только что вышел…
- А что, собственно, случилось? Он же в отпуске.
- Кто в отпуске? - на ходу спросил я. - Мишурин?
- Ну да, уже неделю…
И тут я вспомнил, что это так и есть. Вчера я безуспешно пытался оставить на подпись докладную у его секретарши… Быстрее, Артам! Здесь что-то неладно!
Мы бросились во двор. Квадратная спина в клетчатом плаще мелькнула перед нами.
- Силвестр Танович! - крикнул я. Мишурин обернулся и вдруг припустился по дорожке бегом. Нелепо видеть, как от тебя убегает твой собственный начальник, воплощение административного высокомерия и важности. На секунду я остановился в растерянности. Артам дернул меня за рукав.
- Скорее, у него внизу машина!
Мы пронеслись по дорожке вниз до самых ворот, со всей скоростью, на какую были способны, и увидели, как за Мишуриным захлопнулась дверца его черного "вольво". Водителя не было, он сам сел за руль… Взревел мотор, и вдруг, ломая кусты, машина прыгнула нам навстречу. Я успел отшвырнуть Гвельтова в сторону, и от этого толчка сам каким-то чудом избежал удара сверкающего бампера. Расшвыривая вырванные с корнями кусты, "вольво" развернулся, как танк, и снова понесся к нам по пешеходной дорожке. Но теперь нас защищал высокий каменный бордюр. Машина промчалась мимо, к воротам. До них было метров сто, и, к счастью, они оказались закрыты.
"Вольво" встал и вновь у меня перед глазами мелькнул клетчатый плащ. Он открывал замок… Гвельтов рванулся к воротам, я едва успел задержать его.
- Подожди. За углом у меня машина…
Пока я заводил мотор и объезжал здание института, "вольво" у ворот уже не было. Я хорошо знал эту часть города: успел заметить, что "вольво" свернул именно в нее. Это давало нам шанс… Я остановил машину так, чтобы ее полностью скрыло угловое здание. Потом выключил фары и отпустил газ. Мотор теперь работал едва слышно.
- Он обязательно вернется. Там нет ни одного поворота, в конце тупик.
- Тогда давай перекроем дорогу!
- Бесполезно. Его машина тяжелее. Она собьет нас и уйдет, зато в скорости мы ему не уступим.
- Что же это такое, как он мог? Ведь это же…