Однако Олаф благоразумно промолчал, и Улафсон мстительно ухмыльнулся, резко, со скрежетом, поведя, словно жерновами, выступающей нижней челюстью. Если бы конунг назначил командиром своего войска его, а не Торстейна, все сложилось бы иначе. Во всяком случае, им не пришлось бы тайком уплывать теперь с остатками придворной дружины, спасаясь бегством. А еще – не нужно было бы молитвенно взывать к великодушию датского короля Кнуда, который только потому и не желает окончательно расправляться с Олафом, что намерен предстать перед норвежцами в роли собирателя скандинавских земель и народов, а не в роли их поработителя. Поэтому и делает вид, что не знает о приготовлениях их повергнутого короля.
Кнуд и в самом деле великодушно позволял им покинуть пределы Норвегии, отлично понимая, что это лучший способ избавиться от нескольких сотен опасных врагов, способных в любой момент поднять восстание против него; лучший способ хоть немного умиротворить завоеванную им землю воинственных норвежцев.
* * *
Улафсон многое мог бы высказать своему королю из того, что накипело у него на душе, но понимал: не время сейчас, не время. Он чтил святую традицию предков: уходя в море, все обиды друг на друга викинги обязаны оставлять на берегу. А потому, желая даже мысленно примириться с бывшим правителем, великодушно сообщил:
– Твоя жена, королева Астризесс, и твой брат, Гаральд Гертрада , присоединятся к нам на шхере Ундгана.
– Я как раз хотел спросить тебя об Астризесс, – с благодарностью взглянул на старого полководца Олаф.
Наблюдая за караваном повозок, король обратил внимание, что белой повозки королевы в нем нет. С вопросом же не спешил только потому, что помнил: тот не викинг, кто, собираясь в море, больше всего начинает беспокоиться о жене. Даже если этой женой является королева.
– Вчера вечером я приказал Эйрику Немому отправить ее из поселка, но не с обозом, а отдельно. И прямо в Ундгану. Там ее ждет судно "Одинокий морж".
– Но почему это судно ждет ее в Ундгане, а не здесь, под защитой остальных судов? – спросил король.
– Это я на тот случай, если бы датчане осмелились помешать нам уйти из нашей земли.
– Но они не собираются препятствовать нам.
– Тогда почему бежим из нашей земли так, словно не датчане, а мы пришли сюда как захватчики? – резко парировал Улафсон. Но, поняв, что не время сейчас разжигать страсти, тут же повинился, как можно спокойнее объяснив: – Даже если бы мы все погибли, конунг Гуннар Воитель, которому приказано охранять королеву, спас бы ее.
– Гуннар – достойнейший из норманнских воинов, – признал король. – Он сделал бы все возможное, чтобы спасти Астризесс.
Он мог бы добавить, что Гуннар не позволил бы дать королеву в обиду еще и потому, что был тайно влюблен в нее, но, как говорилось в одной из древних норманнских саг, "собираясь в поход, не решайся расточать яды ревности, которыми сам же и будешь отравлен".
– Тем более что вместе с ним – сотня лучших наших воинов. Впрочем, в Ундгану "Одинокий морж" подался еще и потому, что перед выходом Гуннара Воителя в море жрец решил послать "гонца к Одину" .
– Я должен был догадаться, что в Ундгану отряд Гуннара был направлен жрецом, – раздосадованно покачал головой Олаф, – поскольку там расположен высший из наших жертвенников.
Напоминать Улафсону о своем запрете на этот безумный языческий обряд жертвоприношения, во время которого жертвой, а значит "гонцом к Одину", становился лучший из воинов, избранный жребием, конунг не стал. Коль уж он не сумел искоренить этот обряд, будучи королем, то стоит ли укорять своих подданных, что теперь, когда в стране правит датский король, они, христиане, по-прежнему позволяют вести себя, как закоренелые язычники?
Правда, вину за живучесть этого языческого обряда можно было возлагать и на священников, особенно на епископа, который как наместник папы римского обязан был просвещать свою паству. Но Олаф все еще оставался достаточно трезвомыслящим правителем, чтобы понимать: так или иначе, а добиться реального запрета на этот обряд они с епископом и не смогли бы. Не провоцировать же из-за этого племенные бунты!
– Воины решились на проведение этого, запрещенного вами, обряда только потому, что жрец настоял на нем, – пощадил ярл своего повелителя.
– Но ведь зря потеряем еще одного достойного воина, которых у нас и так очень мало.
– Лучшего, только лучшего, – и себе сокрушенно покачал головой Улафсон. – Однако теперь уже ничего изменить нельзя.
– Мне давно следовало бы отправить "гонцом к Одину" самого этого жреца, – поиграл желваками король.
– То же самое сказал Гуннар: вам давно следовало бы убрать этого Торлейфа. – Они какое-то время угрюмо помолчали, чтобы как-то уйти от этого неприятного разговора, и король спросил:
– Гуннар знает, куда вести "Одинокого моржа"?
– Я велел ему идти к германскому берегу, – пожал плечами Улафсон, но, уже произнеся это, он вдруг настороженно взглянул на короля. – В конце концов, его команда поведет судно туда, куда будет приказано королем. Кстати, мы ведь пойдем в Германию, разве не так, конунг конунгов Олаф?
2
– …Вот он, жребий викинга! – расколол тишину холодного весеннего фьорда мощный бас предводителя норманнов Гуннара Воителя.
– Жребий викинга! – ритуально прохрипели-прогрохотали сотни просоленных, огрубевших на пронизывающих северных ветрах, охрипших от боевого клича глоток.
– Жребий викинга пал на Бьярна Кровавую Секиру!
– Он пал на доблестного викинга Бьярна Кровавую Секиру из рода Эйрика Кровавой Секиры, – воинственно вторил конунгу жрец Торлейф, и после каждого его слова студеную синеву фьорда рассекали лезвия мечей и боевых секир гигантов-викингов из отборной дружины короля Олафа Харальдсона.
– Жребий пал на храбрейшего из храбрейших викингов, доблестных воинов Норвегии! – поднял над головой свой огромный меч Гуннар Воитель, сжимая его за рукоять и острие. – А значит, таковой была воля бога нашего Одина!
– Один вновь избрал храбрейшего и достойнейшего из нас! – потянулись взглядами в небо увенчанные шрамами и ранней сединой пышнобородые викинги.
– Такова воля Одина и Тора! – камнепадом отозвалось эхо, возникавшее где-то в глубинах фьорда – там, где кончается узкий залив и в глубоком мрачном ущелье зарождается холодная, настоянная на пламени вечных ледников речушка.
Викинги уже расступились, и теперь избранник богов остался один – посреди неширокого, пропахшего запахом кожаных курток да мускусным мужским потом ритуального круга, у большого, слегка накрененного к заливу плоского замшелого камня. В том-то и дело, что, совершенно ошеломленный выбором жребия, воин Бьярн остался теперь наедине со своей смертью, и хотя он по-прежнему находился в плотном кольце соплеменников, но уже не мог чувствовать себя защищенным этими мощными плечами, как обычно чувствовал в бою.
Наоборот, в эти минуты кольцо воинов напоминало петлю, готовую сомкнуться вокруг него по первому жесту жреца Торлейфа, который, умолкнув, отрешенно стоял за ритуальным кругом, на высоком Вещем Камне, и, казалось, не принимал никакого участия в том, что здесь происходит. Хотя всем было ясно, что творился весь этот жуткий ритуал исключительно по его властной прихоти. И вопреки воле короля Олафа.