- А вот этих касатиков встретил, - Афоня показал головой на Ивана и Федора. - Контакт у меня с ними получился. И скажу я тебе, парень, - Афоня посерьезнел, - когда контакт с людьми есть - никуда не уезжай. Не советую. Вернешься. Никакой климат, никакая зарплата не даст тебе… В общем, ты понял. И еще я скажу тебе, коль уж разговор зашел, - нет на земле ничего, кроме человеческих отношений. Все остальное - так, одежки. Ты их можешь снимать, можешь снова напяливать - это не имеет значения. Был у меня друг… Но вот у него оказалось высшее образование, а у меня его не оказалось. И контакт поломался. Была подруга… Она любила на мужчинах узкие брюки, а у меня были только широкие. И мы разошлись как в море корабли. И жена… Помню, была у меня жена, - Афоня усмехнулся. - Из ванной часами не выпускала - заставляла чуть ли не кипятком мазут из кожи на руках выпаривать. И руки у меня большие были, красные, вот как сейчас. Из парадного костюма они, вишь ли, некрасиво смотрелись. Как клешни. Пришлось развестись. А тот самый корреспондент, которому Иван хотел голову оторвать, первым делом всегда спрашивает у наших ребят: не думаешь ли, мол, с острова уезжать? Можно себе представить, как он относится к острову. Боится он его.
- И правильно делает, - сказал Федор. - Я заметил, что у каждого приезд на остров - это целая история. Это судьба. Не меньше. Я сам в газете работал. В многотиражке. И ушел. Надоело. Суетно. Все время чувствуешь себя как на сцене - говоришь только то, что положено тебе по роли. Газета наша выходила на четырех маленьких страницах, и у нас было четыре сотрудника. Они так и назывались - первая страница, вторая страница. Я был третьей страницей. И по роли говорил только о повышении производительности труда, качестве продукции, себестоимости… Все это важно, но мне наскучило.
- Но самая интересная история у нашего Ивана, верно, Иван? - усмехнулся Афоня. - Нет, ним с ним не тягаться!
- И не тягайся, - невозмутимо ответил Иван. - Куда тебе, задохлику, тягаться.
- А что за история? - спросил Левашов, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал не слишком уж заинтересованно.
- Отсидел наш Ваня, - ответил Афоня. - И что я тебе скажу - не поверишь! Снова грозится отсидеть, если случай подвернется.
- Это как? - не понял Левашов.
- Вины он своей не осознал. И суду заявил, а перед этим следователю все толковал, что вины своей не признает. А то бы, может, и условным сроком отделался. Но больно принципиальным родился наш Иван, верно, Иван?
- Заткнись. У меня что вышло, - повернулся он к Левашову, - нарушил я пределы необходимой обороны. Есть, оказывается, такие пределы, и нарушать их никому не позволено. Вот только неведомо мне, где эти пределы начинаются, а где заканчиваются. Когда на тебя с ножом идут, с палкой, с кирпичом, тебе как-то недосуг о пределах-то, подумать, а потом, когда есть время подумать, то оказывается, что ты уже за колючей проволокой сидишь.
- Это как подойти… В конце концов, пределы обороны заканчиваются там, где заканчивается сама оборона, где уже начинается наступление на преступника.
- Ха! Ну ты даешь! - воскликнул Афоня. - Выходит, от преступника только обороняться можно, да? А как ты на него попрешь, то это уже ты вроде бы того, что закон нарушаешь? Сам преступником становишься, да?
- Да погоди ты, зачастил, - остановил друга Иван. - Тут что получается… Для Афони один предел, а для меня другой. Окажись Афоня тогда на моем месте, не было бы его с нами сейчас. Понимаешь, трое пьяных волосатиков к девчонке стали приставать. А ночь темная, пустырь, какая-то стройка. Ну, тут я проходил своей дорогой. Слышу, возня, крики сдавленные какие-то, а мне только того и надо. Я сразу туда. Как увидел… Понимаешь, сразу, мгновенно соображения во мне не стало никакого. Одна злость. И силу в себе почувствовал такую, что только всех крошить. Ну и накрошил… Двое расползлись сами, а третьего люди добрые подобрали. Да и двинул-то я его, как потом выяснилось, один раз, и то после того, как он мне кирпичом по темечку саданул. Я не зверствовал, нет. Нужды не было. Дали мне немного, можно сказать, справедливо дали. Я ведь понимаю, что судят не только конкретного человека, но вообще, для пользы дела, чтобы другим неповадно было, чтоб порядок среди людей был. Ну а как освободили, то возвращаться мне в свой поселок было неуютно. И прав я, и наказание отбыл, а все-таки что-то поперек стало… Но окажись я снова на том пустыре, - в голосе Ивана послышалась железная непреклонность, - и снова все повторится. Не задумываясь, схлопочу себе еще один срок.
- У нас в леспромхозе завелась одна такая компания, по законам тайги захотелось ребятам пожить, - начал было рассказывать Афоня, но, посмотрев на Ивана, смешался. - Пожили… Пока Иван с ними не поговорил.
- Это другая история, - сказал Иван несколько горделиво. Чувствовалось, что он доволен своим разговором с любителями таежных законов.
Левашов вышел из купе. Было поздно. Состав постепенно погружался в тяжелый и беспокойный сон. Воздух был хотя и довольно прохладный, но душный, проветривать вагоны никто не решался - в малейшую щель тут же набивался снег. Отопление работало беспрерывно, но тепла печки давали мало, надо было экономить уголь. К полуночи опустели коридоры, люди старались побыстрее заснуть, чтобы приблизить утро, которое может принести освобождение из этого затянувшегося снежного плена.
Левашов понимал, что в это время лучше всего и самому завалиться спать, а не толкаться по составу. Но он не мог заставить себя уйти в купе и двинулся по составу. Дойдя до конца последнего заселенного вагона, он так же неторопливо пошел обратно.
В своем вагоне Левашов увидел только Колю. Парнишка стоял у окна и так неотрывно смотрел в стекло, будто поезд проносился через полустанки, над речками, мимо озер и сопок. Невольно Левашов тоже глянул в окно; Нет, кроме смутного силуэта, Коля ничего не видел.
- Не спится, Коля?
- Да это я так… Подышать.
- Что-то ты поздновато дышать собрался. Оля у себя?
- А где же ей быть? У себя, в своих владениях. Хозяйка.
- Значит, поссорились? Напрасно.
- Больно много понимает о себе эта Оля, вот что я вам скажу.
- Ну, брат, этот недостаток еще ни одной девушке не мешал. Это даже хорошо. - Левашов окинул взглядом тщедушную Колину фигуру..
- Для нее это, может, и хорошо… А другим каково?
- Кому другим? - улыбнулся Левашов. - Кому? Подруги могут к этому по-разному относиться, это их дело. А мужчине, - последнее слово он проговорил, с трудом погасив улыбку, - мужчине положено вести себя достойно. Женщины к тому и стремятся - чтобы на них злились, из-за них страдали, чтобы добивались их благосклонности… А мужчина к этому должен относиться с улыбкой - он-то знает, что весь спектакль для него и дается!
- В самом деле? - Коля недоверчиво посмотрел на Левашова.
- А ты не знал? Жениться собрался, а такой грамоты не знаешь. Я тебе вот что скажу - ты за Олю держись. Это такая девчонка, что дай бог каждому.
- Да я знаю, - пробасил Коля, уставясь в собственное отражение.
- Вы где познакомились? - наконец-то Левашов мог подойти к делу.
- На улице. Я пристал к ней, через весь город топал сзади. Выпимши, конечно, был малость, с ребятами чей-то день рождения праздновали. Сзади шел и что-то вякал. А она обернулась, посмотрела так на меня, пуговицу застегнула на рубашке, пиджак отряхнула, а потом и спрашивает: "Мальчик, ты заблудился? Ты где живешь?" Так и познакомились…
- Когда свадьба? - спросил Левашов.
- Через месяц. Уже заявление подали.
- А жить где будете? Не в поезде?
- Да нет… К моим родителям поедем. Они на севере живут, в Охе.
- А как они к Оле относятся?
- Они ее не знают. Они вообще ничего не знают. Я так… сюрпризом.
- Хорош сюрприз! - рассмеялся Левашов. - А они не сделают тебе ответный подарочек, не отправят обратно?
- Нет, - уверенно заявил Коля. - Они у меня нефтяники, я тоже нефтяником буду. Оха город большой, и Оле найдется работа.
- А где твои старики в Охе-то живут? Я в городе бывал…
- Таежная, семнадцать, знаете? Как раз напротив нового кинотеатра.
- Знаю, знаю… Новый дом там построили… Квартир на сто, наверно.
- Точно, - обрадовался Коля. - У них двадцать девятая квартира.
- Ну ладно, будущий житель двадцать девятой квартиры, иди мириться. Дам тебе еще один совет - мириться нужно сразу, немедленно. Для тебя же лучше. Все равно тебе ведь придется делать первый шаг. Так вот, чем раньше ты его сделаешь, тем легче, проще. Им-то неважно, кто виноват, главное, чтобы мужчина сделал первый шаг к примирению. А потом она же десять раз покается перед тобой и признает свою вину.
- Заметано, - сказал Коля, решительно направляясь к служебному купе. Но, взявшись за ручку, остановился. Левашов подошел, легко отодвинул дверь в сторону и, когда Коля переступил порог, снова задвинул ее.
- Нет, не он, - вздохнул Левашов не то огорченно, не то с облегчением.
Два молоденьких паренька в форме милиции сидели, низко склонившись над откидным столиком. Присмотревшись, Левашов увидел маленькую, с ладонь, шахматную доску, освещенную огарком свечи.
- Так я вроде по делу к вам… Может, оторветесь на минуту?
- На минуту можно, - оба одновременно посмотрели на Левашова.
- Вот мое удостоверение… Посмотрите.
Милиционеры по очереди поднесли маленькую книжечку к свече и молча взглянули друг на друга. Один из них - белобрысый, почти рыжий, с ресницами соломенного цвета - неопределенно хмыкнул, второй - потемнее, коренастее - с сожалением отодвинул шахматы.
- Демобилизовались? - спросил Левашов, присаживаясь.
- Так точно, - ответил крепыш.
- Насовсем?