И еще одно!.. Один из них сказал слово "успеет". Значит, речь шла о ком-то, кто в ограблении участия не принимал, но на помощь которого они рассчитывали. Выходит, сами они скорее всего остались в городе. А в поезде, разумеется, должен ехать человек, не вызывающий никаких подозрений.
Левашов зябко поежился, вздохнул и вышел в коридор. Пора было что-то предпринимать.
Поезд выбился из графика с самого начала. Снежные заносы не позволяли набрать скорость, состав шел медленно, и даже в вагонах, казалось, слышался скрип снега под колесами. Через маленькие снежные бугорки легко можно было перешагнуть, но стальные колеса вязли.
Первый час пути у проводников всегда уходил на растопку печей. И они грохотали жестяными ведрами, совками, занимали друг у друга раскаленные угли и перебегали с ними из вагона в вагон, покрикивая на нерасторопных пассажиров. Все радовались скорому теплу, когда можно будет раздеться, вытянуться на полке и уснуть до утра.
Именно в первый час пути, такой неудобный и холодный, завязывались знакомства, исчезала отчужденность, которая еще на вокзале казалась естественной. Возникало ощущение, будто на время, то ли в шутку, то ли всерьез, люди начинали новую жизнь, и чище и добрее прежней, оборвавшейся где-то там, за стенами вагона. Там оставались неудачи, разочарования, усталость, поступки, о которых не хочется вспоминать. В силу вступали новые законы - законы дороги. Они-обязывали быть добрым и откровенным.
А еще - ты немного гордишься тем, что глубокой ночью несешься по самому краю промерзшего острова. Ты смотришь на себя широко раскрытыми глазами родственников и друзей, оставшихся на большом уютном материке, и думаешь о том, что поезд опаздывает, что холодно, черт возьми, и что деревянная, дребезжащая на ветру гостиница будет переполнена, и тебя уложат в коридоре на продавленной раскладушке, а ночью, проснувшись от скрежета снега за стеной, ты будешь долго лежать без сна и блаженно улыбаться, зная, что утром тебе придется откидывать снег от подъезда, что потом опять где-нибудь занесет дороги, и командировка твоя продлятся на неделю-вторую, а вернувшись в Южный, ты будешь в самых неожиданных местах встречать новых друзей, с которыми мерз в кузове грузовика, в вагоне поезда, в кабине вертолета, "голосовал" на причале, в аэропорту, на таежной дороге…
А между тем на острове встречаются люди, которые говорят о ненависти к этому краю, отнявшему у них здоровье, лучшие годы и еще что-то очень ценное. Они верят, что ненавидят долгую зиму, бесконечные сопки, затянутое дымкой небо, летние туманы, обволакивающие чуть ли не весь белый свет. И наступает момент, когда кто-либо из них устраивает шумное прощание, а услышав рев самолета над головой, доверительно показывает билет на завтрашний рейс. А другие уезжают потихоньку, вроде бы случайно, или попросту не возвращаются из отпуска. Мол, обстоятельства сложились, мол, жена против, мол, здоровье…
Но проходит полгода. И по ночам, когда затихает все вокруг и становится слышен гул бурана на далеком острове, шум прибоя, течение тумана по сырым улочкам поселка, они пишут письма на остров. Неважно, приходит ли ответ - эти письма отправляются самому себе.
И некоторые возвращаются - растерянные, не понимая, что с ними происходит, зачем они уезжали и почему вернулись. И только пришедшее спокойствие говорит о том, что все получилось как нужно, все правильно. Нельзя прожить здесь год, а потом вычеркнуть его из своей жизни как потерянный. Даже уехав и оставшись на материке, со временем ты замечаешь, что этот год светится в твоем прошлом. И полузабытые разговоры, обычная поездка в сопки или по мокрому песку вдоль моря при отливе, прощальный взгляд из иллюминатора самолета на таежный поселок - все приобретает значение, а из воспоминаний об этом ты возвращаешься, как из тревожного сна…
Бригадир поезда Дроздов собрался поужинать, когда в дверь купе постучали. На столе были разложены колбаса, нарезанная тонкими кружочками, очищенное яйцо, стояла бутылка с "Горным воздухом"… Бригадир посмотрел на вошедшего Левашова хмуро и нетерпеливо.
- Поговорить надо, - сказал Левашов, задвигая за собой дверь.
- Прям счас? Сию минуту?
Левашов показал удостоверение.
- Вон оно что, - протянул Дроздов. - Что-нибудь случилось? - Он настороженно глянул на Левашова.
- Пока нет. Извините, как вас зовут?
- Дроздов. Федор Васильевич, Дроздов.
- Вы постоянно на этом рейсе?
- Да… Уж лет восемь… Сначала проводником, теперь вот до бригадира поднялся, - Дроздов улыбнулся. - Если так дальше пойдет, глядишь - и управляющим стану.
- Сегодня все идет нормально?
- Если не считать опоздания… Уже полчаса набежало.
- Но когда что-то случается, ведь вы всегда знаете, верно? Я попрошу вас вот о чем… Если появится… ну, подозрительный человек, произойдет какой-нибудь случай из ряда вон… Вы уж, будьте добры, скажите мне, ладно? Федор Васильевич, и еще вот такой хитрый вопрос… Где обычно выходят пассажиры из купейных вагонов?
- Из купейных? Ну где выходят… В Тымовском. До Тымовского редко кто сойдет. Нет смысла брать купейный билет, чтобы проехать несколько часов. Вы заметили, наверно, что на острове люди получают много, но тратят деньги осторожно. Вот командировочные всегда в купейных едут, им один черт. - Заговорив на близкую тему, почувствовав значительность своих познаний, Дроздов оживился, стал доброжелательнее.
- Выходит, в купейных вагонах пассажиры на всем протяжении рейса не меняются? - спросил Левашов.
- Бывает, конечно, что какой-нибудь крохобор до Тымовского в общем махнет, но это редко. Тут какое неудобство… В общие, плацкартные вагоны пассажиры на каждой станции садятся, через две-три остановки выходят. Других-то дорог нет. Так что мы здесь на положении троллейбуса или трамвая в городе.
- Нет, я не о том. Я спрашиваю, случается ли, что в купейных вагонах меняются пассажиры?
- Бывает. А чего не бывает? Все бывает… Вы, к примеру, друга встретили, а у вас в купе есть свободное место. Что же, мне запретить вашему другу перебраться к вам? Могу. Но зачем? Или человек впопыхах купил билет в плацкартный вагон, а потом, умишком пораскинув, решил ехать в купейном. Добро пожаловать!
- Но все эти перемещения происходят с вашего разрешения?
- Такое правило. Но проводники и сами могут, как говорится, по собственной инициативе решить вопрос.
- А вы можете запретить перемещения?
- Еще и как! - усмехнулся Дроздов.
- Тогда я вас вот о чем попрошу… Запрещать категорически не надо, просто накажите проводникам - пусть они всех пассажиров с просьбами такого рода отправляют к вам. А я как-нибудь подойду, и вы мне об этих просьбах расскажите. Чего не бывает, - подмигнул Левашов бригадиру.
Некоторое время Левашов и Пермяков стояли в тамбуре молча и, только убедившись, что никто к ним не идет, что они могут поговорить без помех, вопросительно взглянули друг на друга. И улыбнулись, сразу поняв, что похвастаться нечем ни тому, ни другому. Слишком это было бы просто и легко вот так сразу получить какие-то результаты, найти какие-то следы преступника. Оба работали в уголовном розыске не один год и прекрасно знали, что чаще всего так и бывает - начинать приходится с пустого места.
- Знаешь, Серега, - сказал Пермяков, - я вот, глядючи в окно, попытался прикинуть, что мы вообще можем сделать, предпринять… Знаешь, оказывается, почти ничего. Повальный обыск? Незаконно. Трудоемко. Бесполезно, в конце концов. Ходить, смотреть, слушать? Уж больно пассивно, мало надежды на успех. Нет, что ни говори, а задачку нам подсунули на славу. Уж лучше бы остаться снег от управления отгребать.
- Снег ты будешь отгребать в любом случае, - усмехнулся Левашов. - Задержим мы преступника или нет, а от этой работы нас никто не освободит.
- Нет, послушай, что у нас есть? Отпечатки пальцев? Нет. Словесный портрет? Нет. Какие-то признаки одежды, вещей, повадок? Ничего подобного. Серега, у нас даже нет поддержки родного коллектива.
- А приказ начальства? А горячее желание оправдать оказанное доверие?
- Да ну тебя! Боюсь, что эта поездка не прибавит нам лавров. Мы, конечно, выполним свой долг и сделаем все от нас зависящее, мы, конечно, живота не пожалеем…
- Хватит причитать, Гена. Все, что ты говоришь сейчас, побереги для объяснительной записки, когда тебя спросят о причинах невыполнения задания. Как по-твоему, в каком вагоне его надо искать?
- Ясно, в купейном! Где же еще… Задвинул дверь - и никаких гвоздей. Ни мелких воришек, ни любопытных глаз, ни нас с тобой… Я бы на его месте вообще закупил все купе.
- И сразу попался бы. Гена, как ты себе его представляешь?
- Очень просто… Высокий, рыжий, на щеке бородавка, на безымянном пальце левой руки кольцо с красным камнем… Примерно так. А ты?
- Я вот думаю - как ведет себя человек, у которого в чемодане пятьдесят тысяч рублей? Причем добытые грабежом всего два часа назад… Он спокоен, уравновешен? Нет. Он только пытается выглядеть спокойным и уравновешенным. Он весел и беззаботен? Нет. Торчит в коридоре, слушая бесконечный треп о буранах и тайфунах? Может быть, шутит с проводницей? Ищет партнера в картишки переброситься? Бродит по поезду в поисках знакомых? Возмущается неудобством места, бедностью буфета, холодом? Нет. Ничего этого он не делает.
- А чем же он занят? - спросил Пермяков.