Один из работников просто отпер тюремную конуру и пинками выгнал из нее ослабевшего от голода и побоев еврея. Тот, подобрав полы своего свалявшегося, некогда блистательного халата, медленно побрел по дороге, ведущей прочь от столь нерадушно принявшего его Карабаса. Уже порядком отойдя от селения, ростовщик, коего звали Авраам Клейнер, обернулся и погрозил измазанными грязью и останками разлагавшегося трупа поросенка кулаками.
– Проклинаю тебя! И тебя, и род твой до последнего колена! – воскликнул он, произнеся старинное иудейское заклятие. – Проклинаю и клянусь Яхве, что отомщу всеми известными способами за это унижение.
Еврей тут же очертил вокруг себя круг и произнес еще одно, еще более могущественное заклинание.
В это же самое время, покуда ростовщик, выйдя за селение, клялся в мести, Хуан грезил наяву. Ему виделся распятый на огромном кресте черный бык, с которого прожорливые мухи с золотистыми брюшками заживо снимают кожу. Бык глядел в небо мученическими голубыми глазами, из которых на землю вместо слез падали ослепительно белые жемчужины. Видение было настолько прекрасным, что, очнувшись, мальчик еще долго не мог прийти в себя от восторга. Он решил, что картина, пригрезившаяся ему наяву, обязательно должна значить нечто важное, что вскорости произойдет в его жизни.
А дон Карлос тем временем почти совсем сошел с ума. Он наконец-то нашел образ нового креста, которому посвятил большую часть своего времени и который просто обязан теперь спасти папскую католическую церковь от нахлынувших на нее со всех сторон еретиков, иудеев и мусульман. Надо сказать, что к тому времени король Фердинанд и королева Изабелла Кастильская повели великую войну за освобождение южных земель Испании от мавров, что не могло не отразиться на взглядах дона Карлоса. Едва осознав всю важность открытия, маркиз громогласно позвал единственного слугу, старого Хорхе, и велел ему одеть себя в праздничный камзол и седлать лошадь.
– Я еду в Севилью! – заявил дон Карлос оторопевшему слуге и прибежавшему на шум сыну. – Мне необходимо срочно видеть архиепископа, дабы испросить у него рекомендательное письмо к Папе, – добавил он таинственным полушепотом, старательно сворачивая в тонкую трубочку листок бумаги, над которым он корпел последние три года и где был изображен новый католический символ – крест в виде разложенного циркуля.
Достойный кабальеро уже давно не сиживал на коне, преимущественно оседлывая табурет, а потому он долго не мог взобраться в седло, которое расторопный Хорхе укрепил на спине старого рысака. Конь прядал ушами, покорно стоя у топчана, с помощью которого маркиз на него садился. Наконец дон Карлос кое-как взгромоздился на рысака, выглядевшего не менее старым, чем Хорхе, помахал слуге и сыну и выехал за ворота имения.
Больше Хуан и верный старый Хорхе уже не видели его в добром здравии. Достойный гранд вернулся в следующее воскресенье, но не на коне, а пешком и без своего хоть и старого, но еще хорошего выходного камзола. Это было еще не так ужасно, как то, что дон Карлос окончательно потерял рассудок. После беглого осмотра, проведенного тут же приглашенным Хуаном в дом викарием, последний признал маркиза де Карабаса сумасшедшим. Причем дон Карлос во время осмотра сильнейшим образом возбудился и начал кидаться на окружающих, а потому викарий объявил его буйным и потребовал сей же час посадить маркиза под замок.
Вот и сбылось пророческое видение Хуана. Его отца посадили не просто под замок, а прибили к стене в одной из комнат длинную цепь, окончание которой надели маркизу на талию. Вид отца, посаженного на цепь и без конца бормочущего что-то себе под нос, был ужасен.
Так юный Хуан де Карабас потерял обоих родителей.