* * *
Примерно в то же время в третьеразрядной гостинице "Бристоль", что располагалась на границе Верхнего города и Подола, в скромном номере на втором этаже с окнами во двор находились двое.
Молодой человек интеллигентной наружности, с чертами лица, четко определяющими его национальную принадлежность, возбужденно прохаживался по комнате, делая при этом массу лишних движений. То поправлял очки на породистом носу, то комкал в руках носовой платок, присаживался на стул, на край стола, на подоконник и тут же вскакивал, словно ожегшись. Его взгляд блуждал, вернее, метался по стенам и обстановке, а чувственные губы кривила неуверенно-хищная улыбка.
Второй являл собою полную противоположность первому. Крепко сбитый, широкоплечий настолько, что коротковатый, по причуде моды, пиджак, обтягивавший их, едва не трещал по швам. Лет ему с виду было около сорока, и сидел он, удобно откинувшись, в старом кресле с продранным и залатанным сиденьем напротив двери, бесстрастно наблюдая за своим визави и пожевывая мундштук незажженной папиросы.
- Значит, я могу быть уверен, что мне никто не помешает? - в который раз нервно-высоким голосом спросил молодой человек, на миг остановившись перед сидящим мужчиной.
- Дмитрий Григорьевич, я не ваш куратор, слава богу, - медленно и раздельно проговорил тот. - В десятый раз повторяю: мне поручено вас проинструктировать и снабдить всем необходимым. А дальше уж вы сами.
- Н-ну, хорошо. - Молодой наконец справился с собой и остановился у стола. Налил себе полный стакан воды из графина, залпом выпил и глубоко вздохнул. - Начинайте ваш инструктаж.
- Вот и славно. - Кряжистый легко выметнул свое плотное тело из кресла и вмиг оказался рядом с молодым человеком, так что тот невольно отшатнулся и едва не выронил пустой стакан. - Итак, господин Аленский, завтра вы посетите спектакль в городском театре. Сказки любите?..
- Н-не особенно…
- Ну, ничего. Долго вы там, думаю, не задержитесь. - Кряжистый вынул из кармана пиджака бумажный сверток и припечатал к столу с глухим стуком. - Это… инструмент. А вот вам документ, - он извлек из другого кармана сложенный вчетверо лист и развернул. - Именной пропуск. Сим удостоверяется, что господин Аленский Григорий Михайлович допущен к посещению всех публичных встреч, концертов, спектаклей, собраний и прочая, приуроченных к празднованию пятидесятилетия вступления в силу "Манифеста 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права" в качестве аккредитованного журналиста харьковского еженедельника "Вестникъ". Подписано самим начальником Киевского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, его превосходительством подполковником Николаем Николаевичем Кулябко…
- Этого не может быть! - вдруг взвился молодой человек. - Это ловушка! Кулябко решил засадить меня пожизненно!
- Да бог с вами, Дмитрий Григорьевич, - презрительно скривился кряжистый. - Охота была его превосходительству об вас руки-то марать! Лучше вот, - он развернул сверток, и заблудившийся закатный луч солнца отразился от вороненой стали, - осмотрите и проверьте.
Молодой человек опасливо и восхищенно взял в руки пистолет, погладил рукоять, повертел, оглядывая со всех сторон.
- Пользоваться-то умеете? - хмыкнул кряжистый.
- Таким не доводилось…
- Тогда смотрите. - Мужчина забрал оружие, сноровисто вынул обойму, передернул затвор и поставил пистолет на предохранитель. - Это новейшая разработка господина Браунинга: модель FN 1910, калибр 7,65 мм, емкость магазина - семь патронов, прицельная дальность…
- Не надо! Я выстрелю, только если смогу подойти к тирану вплотную.
- Так вы уж постарайтесь, господин Аленский. Сами понимаете, другого случая может и не представиться.
- А… вы точно знаете, что у него не будет охраны?
- Трусите?.. Правильно. Ничего не боятся только дураки. Не беспокойтесь, человек, который будет вас страховать, позаботится о том, чтобы вам никто не помешал.
Молодой человек снова взял пистолет в руки, аккуратно вставил обойму, передернул затвор, загоняя патрон в ствол, и щелкнул предохранителем.
- Да поможет мне Бог! - дрогнувшим голосом произнес он.
- Скорее уж дьявол, - буркнул его наставник и, не прощаясь, направился к выходу из номера.
* * *
Петр Аркадьевич не очень любил музыкальные спектакли, ему больше нравились драматические. Но как поклонник отечественной литературной традиции Столыпин чтил и уважал Александра Пушкина. Поэтому постановку "Сказки о царе Салтане" оценил по достоинству - благо, и труппа в киевском театре подобралась сильная, голоса вполне профессиональные.
Он следил за действием и думал. "Занятный получается намек: государю, сидящему в ложе, показывают историю другого государя, которого обвели вокруг пальца хитрые и злые бабы. Поймет ли? Может, и поймет. Умные люди говорили, император многое видит и знает, только не хочет портить отношения с супругой, боится ее сцен, боится разлада в семье. Может, нужно нечто неожиданное, экстраординарное, чтобы государь собрался с духом?.."
Прослушав два первых акта, премьер пришел к выводу, что стоит досмотреть представление до конца. Он хотел было прогуляться по фойе во время антракта - верный Станюлис, во время спектакля сходивший в разведку, шепнул, что в буфет завезли жареные каштаны, которые так любил Петр Аркадьевич, и подают их с медом и взбитыми сливками. "Полакомлюсь! - решил Столыпин. - А то когда еще представится случай. Да и представится ли?.."
В памяти совершенно некстати всплыл текст секретной депеши, полученной референтом буквально накануне отъезда из Петербурга. Там без обиняков сообщалось, что во время киевских торжеств на премьер-министра будет совершено покушение! Узнав о депеше, Станюлис потемнел лицом и предложил патрону сказаться больным и никуда не ездить. Но Столыпин отверг трезвую мысль: работа, что отняла у него несколько месяцев жизни, была завершена и требовала немедленного одобрения императора. Ирония ситуации заключалась в том, что попасть на прием к государю премьер не смог бы, не огласив цели визита. А в этом случае Петр Аркадьевич сильно сомневался, что его допустят пред светлые очи его величества. Так что встреча во время поездки в Киев выглядела как единственный шанс донести свои идеи, свою программу возвышения и возрождения России до императора.
Перед спектаклем Столыпин от относительно надежного человека узнал, что устное разрешение на рандеву с его величеством получено, и что оно состоится 4 сентября, сразу после официального закрытия торжеств в летнем домике императора в Вышгородской пуще, в десяти верстах от Киева и в четырех от самого Вышгорода, облепленного кирпичными заводиками, как барбоска блохами.
Антракт после второго акта традиционно был длинным, минут на двадцать, поэтому публика гуляла по залу и фойе не торопясь, образовывались небольшие кучки что-то возбужденно обсуждающих театралов, кокетничали дамы, ловеласничали молодые кавалеры. Столыпин тоже поднялся со своего места в почетном первом ряду, бросил взгляд на императорскую ложу - государь отсутствовал. По-видимому, Николай Александрович, верный привычке никогда не досиживать спектакли до конца, отправился отдыхать, а Александра Федоровна последовала за супругом. Но в ложе по-прежнему оставались обе прелестные великие княжны - Ольга и Татьяна с фрейлинами. Ольга перехватила взгляд премьера, улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Татьяна же, проследив за движением сестры, тоже приветливо помахала сложенным веером.
Петр Аркадьевич в ответ слегка склонил голову и направился по проходу направо, сопровождаемый Станюлисом. Однако, не сделав и пяти шагов, Столыпин услышал:
- Ваше высокопревосходительство, умоляю, одну минуту!
Полуобернувшись, премьер увидел спешащего к нему крупного человека, облаченного в строгий черный фрак, белоснежную рубашку с галстуком-бабочкой и штучный жилет.
На его высоком, с залысинами лбу посверкивали мелкие бисеринки пота.
- Хочу засвидетельствовать свое почтение, Петр Аркадьевич, - одышливо произнес человек, останавливаясь и слегка склоняя голову: - Граф Иосиф Альфредович Потоцкий, член Государственной думы от Волынской губернии, почетный член Варшавского научного общества и ярый поклонник вашего плана преобразования сельского хозяйства в империи.
Столыпин вторично, уже с интересом, взглянул на собеседника и крепко пожал ему руку.
Премьер-министр у себя в Колноберже много возился с сельскохозяйственной техникой, совещался и с опытными агрономами, и с крестьянами, стал большим знатоком по части почв и удобрений. Имение было невелико - и то Столыпин положил немало трудов, чтобы сделать его образцовым. А тут выпал случай побеседовать с человеком, который владеет тысячами десятин хорошей земли.
- Рад, что и среди солидных землевладельцев есть понимающие люди, - сказал Столыпин.
Станюлис, чтобы не мешать, отошел в сторону, но глаз с хозяина не спускал.
- Да что ж тут непонятного?! Ведь если действительно провести массовую механизацию зерновых угодий, да правильно обустроить элеваторное хозяйство, потери хлеба при хранении сократятся в разы. Прибыток налицо!
- Эх, Иосиф Альфредович, кабы остальные ваши сотоварищи по землевладению думали так же!..
- Ну, это ведь поправимо, господин премьер-министр? - раздался рядом еще один знакомый голос. К беседующим подошел осанистый барон Фредерикс, министр Двора Его Величества. - Например, можно было бы организовать нечто вроде курса лекций для, так сказать, ликвидации пробелов в теории хозяйствования на селе…
- Вы предлагаете мне начать метать бисер, уважаемый Владимир Борисович? - недовольно приподнял бровь Столыпин. Он недолюбливал барона за самодовольство и поучающую манеру разговора.