Научно-исследовательское судно "Богатырь" встречает в открытом море покинутую командой шхуну без каких-либо повреждений. Пытаясь разгадать эту загадку, ученые вспоминают аналогичные случаи, известные науке, и предлагают несколько объяснений: огни святого Эльма, отравление ядом, встреченная мина и т.д. Разгадка судебного следователя, подтвержденная последующими фактами, оказывается гораздо прозаичнее.
Глеб Голубев
Секрет "Лолиты"
Давненько мы что-то не испытывали никаких приключений, - сказал мне Волошин. - Вы не находите, Николаевич? Жизнь становится пресной и скучной.
Я не хочу показаться суеверным, но, честное слово, иногда мне кажется, будто Сергей Сергеевич наделен чудесным даром накликать удивительные события… Так произошло и теперь, хотя в тот момент, когда Волошин произносил эти слова, решительно ничего вокруг не предвещало никаких приключений.
Мы с ним стояли на полубаке и любовались, как острый форштевень нашего "Богатыря" вспарывает голубовато-зеленую воду, и она оживает, вскипает, вздымается белоснежной пеной.
Этим можно любоваться часами. Так же как стоять на корме и провожать взглядом убегающие вдаль, к горизонту, пенистые, постепенно успокаивающиеся валы, наконец растворявшиеся в безбрежном океанском просторе. За таким занятием нередко я заставал даже капитана Аркадия Платоновича. Поставив одну ногу на перекладину леерной стойки, облокотившись на колено и подперев подбородок рукой, он мог стоять долго, погруженный в какие-то думы, известные лишь ему.
Где-то за краем неба остались остров Пасхи, Маркизские острова, воспетые Мелвиллом, остров Питкерн, где основали знаменитую колонию мятежники с "Баунти". Так же останутся за горизонтом острова Общества с их прославленной жемчужиной - Таити. А мы идем мимо, деловым и строго размеренным курсом.
Наш "Богатырь" - настоящий плавучий институт с двадцатью шестью лабораториями. У нас есть собственный вычислительный центр с новейшей ЭВМ, три вертолета и даже маленький дирижабль, в сложенном виде хранящийся в трюме. Есть мезоскаф, способный погружаться на глубину до километра и брать со дна пробы грунта стальными клешнями. Есть великое множество всяких хитроумных приборов. Они позволяют ученым сорока с лишним специальностей изучать одновременно и глубины океана, и волны на его поверхности, и течения, и все, что творится в атмосфере на высоте до нескольких десятков километров, куда, если надо, взлетят ракеты, запущенные со специальной площадки.
Мы заняты наукой и потому плывем в пустыне, в стороне от проторенных морских путей. Плывем, делая остановки на так называемых океанографических станциях - здесь "Богатырь" ложится в дрейф или встает на плавучие якоря, и ученые отправляют в глубины океана приборы, или запускают в небо метеорологические ракеты, или со шлюпок, отплывающих от судна на различные расстояния, бросают в воду особые глубинные бомбы, чтобы по распространению звука от их взрывов, как бы с помощью искусственного землетрясения в миниатюре, больше узнать о строении океанского дна.
Потом вновь длинные дни размеренного плавания в пустынном океане.
Ученым, конечно, скучать не приходилось. Каждая станция приносила столько материалов, что обработка их занимала все время до позднего вечера, К обеду и ужину в кают-компанию, похожую на зал ресторана, ученые выходили с отрешенными лицами, настолько погруженные в свои мысли, что подавальщицам Настеньке и Люде приходилось по нескольку раз переспрашивать:
- Вам котлеты или шашлык, Иван Андреевич?
- Куда же вы, Геннадий Петрович? А второе не кушали.
Только вечером, когда поднималась над океаном огромная, какая-то первозданная луна и звезды усыпали небо, повеявшая прохлада выманивала всех на палубу, и ученые мужи снова становились обычными людьми. Смотрели в десятый раз одни и те же фильмы. А часто просто бренчали на гитарах, тихонько напевали всякие романтические баллады собственного сочинения. Или заводили бесконечные разговоры, торжественно именовавшиеся "Клубом рассказчиков".
Конечно же, и Сергею Сергеевичу Волошину было вовсе не скучно колдовать целыми днями в своей лаборатории новой техники. Да и вечера у него все заняты, поскольку именно Волошин являлся почетным председателем и главным повествователем "Клуба рассказчиков". Однако такой уж характер у Сергея Сергеевича, что всего этого ему было мало и душа его ненасытно жаждала приключений.
Так что его фраза о том, что "давненько мы не испытывали никаких приключений", вполне могла послужить призывным сигналом…
Засмеявшись, я повернулся к Волошину, чтобы сказать ему об этом, но не успел, с удивлением вдруг увидев, что Сергей Сергеевич, забыв обо всем, так и впился глазами в окуляры своего превосходного бинокля, которым весьма гордился.
В том, что человек, плывущий по Тихому океану, смотрит в бинокль, не было, разумеется, ничего удивительного. Удивило меня, куда именно направил бинокль Сергей Сергеевич: на ходовую рубку. Правда, на "Богатыре" это сооружение довольно величественное, высотой с девятиэтажный дом, а то и побольше. Но все-таки не Монблан, на вершину которого стоило бы наводить сильный морской бинокль, чтобы рассмотреть, что там происходит.
Между тем Сергей Сергеевич озадаченно хмыкнул и быстро перевел взгляд туда, где океан незаметно переходил в небесный свод. Не отрывая глаз от бинокля, он недоуменно пожал плечами и опять начал рассматривать ходовую рубку.
- Странно, почему они засуетились? - пробормотал он.
- Кто? - спросил я.
- Да там, на мостике. Что-то увидели на горизонте со своей верхотуры, а мне отсюда не видно.
Я взял у него бинокль и посмотрел, что происходит на мостике. Капитан и вахтенный секонд, как зовут на морском жаргоне второго штурмана, мой хороший приятель Володя Кушнеренко, были чем-то встревожены. Капитан смотрел в бинокль куда-то правее нашего курса. У Володи тоже в руках был бинокль. Секонд что-то объяснял капитану, беззвучно шевеля губами в окулярах моего бинокля, как на экране немого кино.
Я посмотрел в бинокль туда же, куда глядел с таким вниманием капитан, - и тоже ничего не увидел, как и Волошин.
Он зашагал по палубе. Я поспешил за ним.
В общем-то "посторонним" - а таким Аркадий Платонович считал всех, кроме вахтенных, - на мостике появляться запрещалось. Наш капитан, проплававший по всем морям и океанам почти полвека, был человеком прекрасной души, деликатным, отзывчивым, добрым, а на вид даже весьма добродушным - полный, круглолицый, лысый, с ленивой походочкой вразвалку. Но ни малейших отступлений от морской дисциплины он не терпел и порядочек на "Богатыре" держал крепко - "как на крейсере", по лаконичному, но выразительному определению Володи Кушнеренко, в недавнем прошлом военного моряка.
Правда, нам с Волошиным постепенно удалось Аркадия Платоновича "приручить" и добиться для себя некоторого послабления, чтобы иногда заглядывать на мостик: Волошину - как начальнику одной из важнейших лабораторий, мне - как представителю прессы. Ее наш бесстрашный капитан все-таки в глубине души, видимо, побаивается (подозреваю, что какой-то журналист доставил ему однажды хлопот, так что он зарекся связываться с нашим братом…).
Вошли мы в ходовую рубку тихонечко, стараясь держаться совсем незаметно. Но нас поначалу и так никто не заметил. Рулевой, окаменев в присутствии капитана, не отрывал глаз от компаса. А капитан и вахтенный штурман наблюдали за чем-то, что нам не удалось рассмотреть с палубы.
- Или они все перепились там и спят, или черт его знает что, - с непривычной неуверенностью в голосе проговорил капитан, не отрываясь от бинокля.
- Да, идут пунктиром, словно пьяные, - озабоченно подтвердил штурман. - И ведь не в дрейфе лежат, Аркадий Платонович, идут под парусом.
- Непонятно, - пробурчал капитан.
- Там вроде второе судно, Аркадий Платонович, - добавил секонд. - Видите, чуть подальше и правее градуса на три.
- Где? Это в глазах у тебя двоится. Хотя верно. Нет, но оно подальше мили на три и уходит, идет курсом сто двадцать. На вызов все не отвечают? - спросил капитан, опуская на миг бинокль и мельком скользнув по нашим лицам озабоченным и сразу еще больше помрачневшим взглядом.
Секонд взял телефонную трубку, спросил:
- Рация? Не удалось связаться? - послушал и, положив трубку, доложил: - Нет, Аркадий Платонович, не отвечают. Да у них вряд ли и рация есть на борту. Я эти суденышки знаю. Вроде шхуна, только что у них с парусами творится, вы посмотрите, Аркадий Платонович. Поставлен лишь один грот, даже грот-топсель не поднят, а передняя мачта вовсе голая.
Капитан ничего не ответил.
- Что случилось, Володя? - тихонько спросил я штурмана.
- Суденышко какое-то болтается. Идет под парусом, словно пьяное, такие вензеля выписывает, - так же тихо ответил он.
- Пятнадцать градусов право, - негромко и властно скомандовал капитан.
- Есть пятнадцать градусов право! - повторил рулевой, нажимая кнопки на пульте управления.
На таких больших современных судах, как "Богатырь", традиционных штурвалов давно нет и в помине. Их заменяют рулевые колонки с рычажками и кнопками.
Секонд тут же, глянув на большие часы, висевшие на переборке, сделал пометку в судовом журнале об изменении курса. Володя у нас аккуратист, сказывается военная выучка.