Маленький столик весь заставлен: початая бутылка рома, пустой стакан, алюминиевая помятая кружка с засохшими остатками недопитого кофе, спиртовка, а рядом с ней электрическая плитка, залитая кофейной гущей и пригоревшим салом. Тут же лежали золотые часы, а возле них на жестяной тарелке какая-то странная металлическая лепешка неправильной формы.
- Кажется, олово, - озадаченно произнес Волошин, - но за каким чертом понадобилось его расплавлять и держать на столе в капитанской каюте?
В столе нашлись растрепанная книжка с хозяйственными записями, судя по бесконечным колонкам цифр и каким-то условным пометкам, немного мелочи в монетах самых различных валют да помятая и совсем истершаяся на сгибах бумажка, какое-то удостоверение на французском языке с полуотклеившейся фотографией хмурого толстяка с опухшим лицом, растрепанными усами и злыми глазами, выпученными, как у игрушечного мопса.
- Шкиперское удостоверение владельца шхуны "Лолита", капитана Луиса Френэ, - перевел секонд. - Выдано в Папеэте на Таити, шестого января шестьдесят третьего года.
- Ну хоть имя капитана выяснили, - сказал Волошин. - И знаем даже, как он выглядит. Не сказал бы, что симпатичен. Надо взять удостоверение с собой. А впрочем, положите его обратно, Володя. И шарить по столам, тем более по карманам, не станем. Не наше дело. Пусть этим занимаются детективы.
Судового журнала мы нигде не нашли.
В углу каюты здоровенными болтами был привинчен к палубе небольшой железный ящик с огромным замком. Видимо, он заменял сейф. На крышке ящика виднелось несколько глубоких вмятин, словно по нему били чем-то, пытаясь взломать. Но замок был цел.
Мы многозначительно переглянулись.
- Веселые дела, видимо, творились на этой шхуне, - покачал головой Волошин.
Возможно, судовые документы и другие бумаги хранились в этом ящике. Но взламывать мы его, разумеется, не стали.
- Ладно, отметим некоторые особенности, - сказал Сергей Сергеевич, жестом показывая, чтобы я придвинул микрофон поближе. - На столе лежат золотые часы швейцарской марки, остановившиеся в четыре часа двенадцать минут. Судового журнала не обнаружено. На полочке над койкой лежит хорошо обкуренная пеньковая трубка с надкушенным кончиком чубука и прорезиненный кисет с трубочным табаком.
Ловко отломив пинцетом кусочек от металлической лепешки, Волошин деловито добавил:
- Все предметы и деньги оставлены на тех местах и точно в таком положении, в каком обнаружены. От металлической плитки взят небольшой образец для уточнения его состава.
Сергей Сергеевич еще раз внимательно осмотрелся вокруг, чтобы проверить, не упустил ли чего, и вдруг, нахмурившись, с видом настоящего Шерлока Холмса - не хватало только традиционной трубки в зубах, но тут уж ничего не поделаешь, ибо Волошин не курит, - начал рассматривать грязное стекло иллюминатора.
- Так, - многозначительно произнес он, приближая к губам микрофон. - В стекле иллюминатора отверстие с трещинами вокруг и оплавленными краями диаметром, - он на минуту замолчал, вынимая из кармана штангенциркуль, с которым никогда не расстается, и тщательно измеряя отверстие, - диаметром шесть и семь десятых миллиметра. Судя по его виду, - добавил Волошин торжественно, - вполне возможно, отверстие является пулевой пробоиной. Надо бы поискать пулю, - добавил Волошин, выключая микрофон и озабоченно озираясь вокруг. - Она или застряла в переборке, или валяется где-нибудь на полу.
- Сергей Сергеевич, ну что мы - сыщики, что ли? - взмолился штурман. - Не наше это дело пули искать. Пусть этим детективы занимаются, вы же сами сказали. А мы должны только составить акт о том, что экипажа на шхуне не обнаружено и куда он делся - неизвестно. И поскорее, - добавил он многозначительно, - а то кэп с меня голову снимет, да и вам не поздоровится.
Упоминание о вполне вероятном капитанском разносе подействовало даже на Волошина. Еще раз окинув ястребиным взглядом каюту, он с явным сожалением сказал:
- Ладно, пошли дальше.
Мы осмотрели две другие такие же крошечные и грязные каютки. В одной, видимо, жил суперкарго - помощник капитана, ведавший грузами, потому что в ней, были грудой навалены в углу новенькие спортивные тапочки, пузырьки с одеколоном и несколько свертков пестрой материи - остатки нераспроданного товара.
Другая каюта предназначалась, наверное, для привилегированных пассажиров, но была совершенно пуста и мрачна. Даже лампы в ней не оказалось, а незастеленная койка напоминала гроб.
Потом мы заглянули в еще более мрачный и грязный кубрик команды, в крохотное машинное отделение, где густо воняло бензиновым перегаром. Тут Волошин, наоборот, задерживаться совсем не стал, буквально с одного беглого взгляда определив:
- Мотор старенький, "Рено", порядком запущен, но в исправности. Вполне может работать. И динамка в порядке.
Я не стану перечислять все, что мы увидели и подробно записали, чтобы потом составить обстоятельный акт. Отмечу лишь то, что показалось странным и подозрительным.
Во всех каютах рундуки были закрыты, из них явно ничего не доставали в спешке. Чемоданчики, сумки, так же как одежда и приличные вещи, оказались в сохранности.
В каютке для пассажиров, куда едва пробивался свет сквозь грязное и к тому же до половины закрашенное белилами стекло единственного иллюминатора, а лампы вообще не было, лежал на столе листок бумаги, небрежно, наспех вырванный из блокнота. На нем было написано по-английски: "Моя дорогая женушка! Скоро…" - на этом начатая фраза обрывалась. Было совершенно очевидно, что дописать ее помешало какое-то внезапное происшествие. Тут же валялись шариковая ручка и не докуренная до конца трубка, набитая прогоревшим табаком.
В кубрике над столом, кроме электрической, висела такая же лампа, как стояла на палубе, но в ней керосина немного осталось, он не выгорел до конца. Значит, ее потушили перед уходом.
На столе перед дешевеньким зеркальцем с отбитым уголком стояла алюминиевая чашечка с засохшей пеной, лежали безопасная бритва и тюбик с кремом.
На другом конце стола мы увидели две оловянные миски с остатками какой-то еды. Сергей Сергеевич под нашими брезгливыми взглядами взял ложечкой понемножку из каждой тарелки, положил "пробы" в баночки с притертыми крышками и многозначительно пояснил:
- Надо сохранить в холодильнике. Для экспертизы.
Штурман обратил внимание на то, что компас как будто пытались выломать из нактоуза, но бросили.
Никаких навигационных приборов и вахтенного журнала обнаружить не удалось.
Продуктов на судне оставалось вполне достаточно. Не только всяких консервов, но и жестянок с пивом. В танке - ржавом баке - оказалось достаточно пресной воды, хотя и гнусной на вкус.
Что же заставило команду буквально бежать с корабля? Что напугало их?
- Бегом небось убегали. Даже трубки оставили. Какой же моряк забудет трубку? - покачал головой боцман.
Мы опечатали двери всех кают и кубрика, носовой трюм. А крышку кормового так и оставили приоткрытой - в том виде, в каком нашли ее, только прикрыли брезентом, так же как и карты, валявшиеся на палубе вместе с аккордеоном и гитарой, чтобы все осталось в целости и неприкосновенности, если вдруг поднимется ветер или пойдет дождь.
- А как же с курами, со свиньей, Владимир Васильевич? - спросил боцман. - Ведь передохнут тут, жалко. И попугай.
- Оставим их тут, - сказал секонд, - а то, если заявимся на "Богатырь" с таким зверинцем, кэп нам ту еще продраечку устроит. Да и нельзя их трогать, пусть сидят на месте, - добавил он, взглянув на Волошина. - Пришлем потом матроса на шлюпке.
Волошин одобрительно кивнул и сказал:
- Попугая-то можно взять. Редкая птица, жалко, если погибнет. А где висела клетка, покажем детективу, если надо. Крючок-то на месте останется. Да и сфотографировали мы, как она висела.
Вернувшись на "Богатырь", секонд и Волошин вкратце доложили капитану, что мы увидели на покинутой шхуне.
- Все записано, составим, если надо, подробный отчет, - закончил Волошин.
- Надо, - кивнул капитан.
- Что же с ними могло случиться - как вы думаете, Аркадий Платонович? - спросил я.
Капитан пожал плечами и туманно ответил:
- В море все бывает.
Мы смотрели с высоты мостика на лениво покачивающуюся совсем рядом на волнах "Лолиту".
- Н-да, еще одна из загадок океана, - задумчиво сказал Волошин.
Но донесшийся с покинутой шхуны неистовый визг помешал нам настроиться на философско-мистический лад.
- Эк она надрывается, - болезненно поморщившись, сказал Аркадий Платонович. - Словно режут ее.
И, не оборачиваясь, только изменив тон, твердо уверенный, что его услышат все, кому следует, приказал:
- Отправить туда матроса. Свинью и птиц накормить, напоить. Завести буксирный конец. Матросу стоять на руле, чтобы шхуна не рыскала.
- Есть отправить на шхуну вахтенного! - ответил чиф - заступивший после Володи на вахту старший помощник, и спросил у капитана: - Значит, будем ее буксировать, Аркадий Платонович?
- Придется. Надо начальству докладывать. Как решит.
Первый и второй штурманы обменялись мрачными понимающими взглядами.
Пауза, видно, непозволительно затянулась, потому что капитан повернулся и выразительно посмотрел на чифа: дескать, в чем дело, почему мешкаете?
Тогда тот, покосившись на нас с Волошиным, с некоторым смущением сказал:
- Может, двух матросов пошлем, Аркадий Платонович?
Капитан посмотрел на него, усмехнулся и разрешил:
- Ладно, пусть несут вахту по двое: людей хватит.
- Есть! - чиф направился к двери.