– Почему же вы не попытались помириться с моим братом?
– Вы же прекрасно знаете, что это невозможно.
– Признаю, характер у Николя еще более вздорный, нежели у меня.
– Характер Робервалей… – едва заметно ухмыльнулся аббат. – Это у вас наследственное. Ни одного из вашего рода ни достаточно сдержанным, ни, уж извините адмирал, достаточно благоразумным не назовешь. Вот в чем вам никак не откажешь, так это в безумной храбрости.
Услышав о храбрости, адмирал, который уже готов был вспыхнуть, как-то сразу присмирел и успокоился. Признание храбрости было высшей похвалой, в обмен на которую Роберт де Роберваль готов был простить признавшему ее любую дерзость.
– И все же вам следовало бы предпринять хоть какую-то попытку привлечь на свою сторону этого одного из влиятельнейших пэров Франции.
– А я и предпринял, – осклабил свои, на удивление, белые зубы тридцатипятилетний аббат. – Вначале посоветовал королю дать вам, брату моего яростного, но приближенного к монарху противника, чин адмирала и назначить его командующим эскадрой. И у короля не было причин возражать против подобного назначения, которое, к его великому удивлению, не только не давало очередного повода для столкновений между партиями Готье и Роберваля, – а они уже порядком надоели монарху, – но и примиряли их. Затем предложил назначить вас командующим эскадрой, которой предстоит заложить основы зарождения Великой Французской империи.
– Но этим своим шагом вы вряд ли сумеете заполучить в лице пэра Франции Николя де Роберваля не то чтобы своего друга, но хотя бы сочувствующего!
– Поскольку и между вами, родными братьями, отношения простыми не назовешь, – мстительно ухмыльнулся Готье. – Дважды вас еле удерживали от дуэлей.
– Вам известна даже эта семейная тайна?
– И не только эта, адмирал; не тешьте себя… А что касается Николя де Роберваля… Этим шагом я даже не пытался привлечь его в лагерь своих друзей или хотя бы союзников.
– Тогда что же вы?.. Впрочем, исходя из нашего разговора, вы сделали ставку на будущее.
И тут аббат не выдержал и рассмеялся. Де Роберваль мгновенно нахмурился и все еще держа левую руку на эфесе меча, правой ухватился за рукоять шпаги. Набыченно уставившись на Готье, он ожидал объяснений.
– Не обижайтесь, адмирал. Но то, что я вынужден буду сказать вам, говорить я уже не должен был. Вы обязаны уяснить это для себя без лишних объяснений.
– Я моряк, а не придворный интриган, – отрезал де Роберваль. Однако на аббата это не произвело абсолютно никакого впечатления.
– Что еще раз утверждает нас обоих в уверенности, что там, в Новой Франции, вам как вице-королю понадобится опытный в придворных интригах личный секретарь, влиятельный глава церкви и твердый, холодный как айсберг первый министр вашего правительства.
"О первом министре и личном секретаре раньше речи не шло", – успел заметить адмирал.
– Нет, я не собираюсь один занимать все эти должности. Но у меня есть два брата.
– Теперь понятно, – по-простецки ответил адмирал.
– Что же касается Робервалей, то я, действительно, не сумел усмирить гнев пэра Николя де Роберваля, зато получил в союзники адмирала Роберта де Роберваля, что вполне компенсирует все те финансовые и душевные затраты, которые приходится нести в борьбе с не столь уж могущественным пэром.
– Увы, я еще менее могущественен. Меня ведь не приближают ко двору, к трону, а отсылают в океан.
– Когда я делал на вас ставку, о вашем могуществе не могло быть и речи, – резко уточнил аббат. – Но теперь вы сами убедились, что я предпринял все возможное, чтобы превратить вас, почти неизвестного мне человека, в самого могущественного подданного Его Величества. Ибо могущество Франции, а следовательно, и наше личное, следует зарождать не при королевском дворе, и даже не на европейских полях сражений, а именно там, в океане. И, пока мы, адмирал и вице-король Новой Франции, вместе, мы – непобедимы! Тут уж можете мне поверить.
– Вы правы, аббат, – выдохнул Роберваль, пораженный столь дальновидной и мудрой комбинацией, задуманной человеком – как считают многие при дворе – совершенно случайно и незаслуженно оказавшимся в числе секретарей короля, и вообще, в числе приближенных к нему. Возможно, поэтому его брат, Николя де Роберваль, оставался одним из самых яростных противников этого чиновника.
– Удачного плаванья, адмирал, – молвил аббат, когда де Роберваль был уже у проема двери.
– Знаете, что меня поразило, аббат? – повернулся к нему мореплаватель. – Что в моем присутствии вы так ни разу и не произнесли имя Господа.
– В самом деле? – равнодушно переспросил Готье.
– Видит Бог.
– Но ведь и вы в моем присутствии тоже ни разу не рискнули произнести свое любимое: "Всех на рею, христопродавцы эшафотные!"
И только теперь адмирал по-настоящему понял, что ему еще только предстоит постигать истинную науку общения с людьми; совершенно далекую от той, которую он с юных лет своих постигал, предаваясь стихии моря и матросских кубриков.
5
…Она все еще слышала рыкоподобный крик отца, но уже не желала ни выслушивать его, ни, тем более, – оправдываться. Единственное, чего она опасалась, – чтобы кто-либо из подосланных отцом слуг или наемников не убил Роя д’Альби. Она знала: когда отец в ярости – а Николя де Роберваль обладал способностью приходить в сие дичайшее состояние по всякому поводу, – он может прибегнуть к любой гнусности, в том числе и к убийству. Из предусмотрительности, Маргрет уже послала гонца в Сен-Дени, дабы предупредить шевалье д’Альби, что тайна их обручения отцу уже известна и что ему следует всячески остерегаться. Однако гонец почему-то до сих пор не вернулся, а терпеть дикие выходки отца она больше не могла.
Ворвавшись в хозяйский двор, Маргрет кликнула старшего конюшего и приказала седлать охотничью лошадь, а еще – приготовить арбалет и охотничью шпагу.
– Но мы не готовились к охоте, – робко осмелился возразить слуга. – К тому же ваш отец…
– Вы получили распоряжение не от моего отца, а от меня, – твердо напомнила ему Маргрет. Рослая, статная, с широкими, аристократически развернутыми и чуть-чуть приспущенными плечами, она телосложением напоминала своего крепко скроенного отца, а смуглым, с правильными римскими чертами, лицом – мать, в жилах которой текла кровь византийки.
– Но никогда раньше вы не выезжали на охоту сами, без отца или дяди. И потом, вы не в охотничьем платье. А еще нужны слуги, которые бы…
– Ты, – прервала старшего конюшего Маргрет, указав пальцем на одного из молодых конюших, – да-да, ты… поедешь со мной.
– Слушаюсь, госпожа герцогиня.
– Куда бы я ни поехала.
– Как прикажете, госпожа герцогиня.
– Кажется, ты был солдатом.
– Что совершенно справедливо, госпожа герцогиня. Меня зовут Клод. Когда-то я служил бомбардиром.
– И умеешь стрелять из аркебузы.
– Вы хотели сказать "Из арбалета".
– Я хотела сказать "Из аркебузы".
– Но это не женское оружие. Оно слишком тяжело, его сложно заряжать и потом, при выстреле…
– А вам что, известно даже такое оружие – "женское"? – осадила его Маргрет, презрительно смерив отставного солдата с ног до головы.
– Не известно, госпожа герцогиня. Все оно, в самой сути своей, мужское.
– Но аркебуза… Стрелять из нее, да к тому же из седла…
– Будешь многословен, станешь первой моей мишенью.
Отставной солдат зачем-то взглянул на свою изувеченную глубоким шрамом правую руку, из-за которой, очевидно, вынужден был оставить воинскую службу, и растерянно улыбнулся:
– Если потерпите несколько лишних минут, принесу лучшую из аркебуз, которая имеется в арсенале герцога де Роберваля. С дворецким потолкую, ссылаясь на вас, госпожа герцогиня.
Спустившись к речке, Маргрет остановилась у старинной, давно онемевшей водяной мельницы и, присев на камень, молча уставилась на переливающийся под солнцем водопад. Она понимала, что решение обручиться с Роем д’Альби, сыном бывшего капитана, а ныне совершенно разорившегося и почти спившегося лавочника, имевшего всего лишь всеми позабытый титул шевалье, для нее, герцогини из древнего рода Каролингов, было чистым безумием. Но иначе она поступить не могла.
Узнав, что отец намерен выдать ее замуж за сорокапятилетнего генерала – вдовца Удо Верлена, она поначалу пыталась воздействовать на него через мать. Но это оказалось бессмысленным: отец давно перестал считаться с волей своей жены, которую и женой-то считал только потому, что так было записано в церковной книге, пером венчавшего их священника.