Так вот и живёт, богатеет государство славов. Прибавляется население с каждым днём, растут новые грады и селения, строятся мастерские и промыслы. Нет уже прежнего Совета племён. Все племена добровольно руку славов приняли. Дружескую, не господскую. Ибо куда лучше иметь твёрдую уверенность в завтрашнем дне, не зависеть от каприза богов и жить, познавая новое каждый миг своей жизни! Приходили целыми племенами – кто защиту искал, кто знания, кто силу. Никому славы не отказывали, лишь одно условие ставили: уважай ближнего своего. Ибо равен он тебе, несмотря на цвет кожи и рождение. И потому за пять сотен прошедших лет теперь одна на земле этой держава, единый народ, одно хозяйство. Даже диких кипчаков, коих пришлось спасать от мечей неведомого народа, в попытке спастись рванувших не в сторону славянских земель, а за Каменный Лоб, и тех у луров выкупили да сюда привезли.
Теперь кипчаки также живут у славов, растёт их народ не по дням, а по часам. Пасут они стада несметные туров, овец и прочей живности на самом полудне державы, став неким щитом между племенами дикого материка, перешейком узким соединяющимся с освоенным, и тем, на котором сама держава привольно раскинулась. Но дружат крепко с прочими народами и не ссорятся, считают себя хоть и кипчаками, но славами одновременно. Никого огнём и мечом под свою руку славы не загоняли. Дружбу получали торговлей да ласкою, добрым словом да умением. Потому и прекратились ныне войны, растёт население, процветают ремёсла. Сыт и доволен народ, богата и могуча держава.
… – Княже!
Распахнулись массивные створки красного дерева, и на пороге вырос юноша лет четырнадцати, склонил голову, приветствуя хозяина покоев. Мужчина, тридцати лет от роду, светловолосый, но с карими глазами, выдающими то, что в его роду была меднокожая прабабка, повернулся от открытого окна, выходящего во двор детинца, вопросительно взглянул на вошедшего. Глаза мужчины потеплели.
– Что такое, Дар?
Подросток молча подошёл, протянул князю небольшой кусочек тончайшего пергамента. Мужчина быстро пробежал его глазами, вздохнул:
– Значит, конец… Спасибо. Скажи там внизу, пусть седлают Ярого. Сейчас буду…
Юноша кивнул, вышел, закрыв за собой двери. Мужчина остался один, тяжело вздохнул: пала Аркона. Последняя связь с землёй предков оборвана. Впрочем, последнее время она становилась всё тоньше и тоньше. Когда новое славянское государство росло и богатело, Руян и земли под его рукой беднели и уменьшались. Пять сотен лет назад совершили жрецы Святовида страшное предательство и измену Славянским землям, заперев богов, оберегающих племя своё, в небесных чертогах. И обрадовался Трёхликий, Проклятый истинными, стал набирать силу, дав невиданные возможности своим слугам. Быстро появились новые государства на Старом материке, разбогатели, стали многолюдными. Плодились верящие в Распятого, словно кролики дикие. Проклятому нужна была сила, чтобы окончательно стереть славян с лица земли, подчинить их землю, заставить веровать в себя, уничтожить богов племени. И он этого добился. Из жадности да зависти совершили жрецы неискупимое предательство. Потому и нет больше Арконы благословенной, стёрта с лика Руяна она. Лишь пять тысяч беженцев доставил флот под командованием младшего брата его, Добрыни. И теперь славы и государство их сами по себе. Где-то скрываются ещё истинные славяне, верующие в изначальных богов, да только с каждым днём их всё меньше и меньше.
После того как Владимир-предатель окрестил Киев и пошёл огнём и мечом по землям славянским, сжигая идолов, разоряя капища и молитвенные места, убивая без разбора старого и малого, скоморохов, гусельников, всех тех, кто людей словом ободрял, стали чахнуть племена, слабеть. Высасывал их силу Трёхликий неуёмно, делясь малой толикой с франками и даками, саксами и германцами, и именно потому стали те цари и короли набирать силу свою, захватывать исподволь, ничем не брезгуя, исконные земли лютичей и пруссов, полабов и венедов. А с полудня да с восхода пришли на славянские земли новые напасти – тысячи тысяч кочевников нового племени, хазарами и печенегами прозывающиеся, уничтожающие народ и города с селениями без всякой жалости и пощады. Горели нивы, пылали города, тысячами люди убивались без всякой жалости лишь за то, что возделывают они землю, за светлые волосы, за глаза голубые да ноги ровные. Сотни уводились в полон и исчезали бесследно, и полнились рабские торжища в Аравии, Персии, подсчитывали барыши константинопольские купцы. Вроде бы и окрепла Русь, как теперь славянские земли стали называть, да толку? В сяк князь под себя гребёт, соседа норовит обидеть. Сам за себя лишь стоит. Варяги и нурманы с севера подступают, тоже знак Распятого несут, славян в рабство обращают. Теперь лишь страна славов единственной осталась, где Триглав воли не имеет и куда ему путь пока заказан…
Всё это князь обдумал, сбегая по лестнице на крыльцо детинца, возле которого уже бил копытом могучий вороной. Легко, не касаясь стремени, взлетел в седло, вперёд выехал воин с княжеским символом, коротко в рог прогудел, и рванулся десяток охраны следом за всадником на вороном коне по мощёному двору, к воротам открытым.
Улицы Славграда были многолюдны, как обычно, но завидев реющий над кавалькадой бунчук алого цвета, жители и приезжие спешили расступиться, давая проехать спешащим всадникам. Подковы лёгкие, из металла особого, искры рассыпают, гривы полощут, хвосты развеваются у коней. Плащи багряные из ткани льняной, плотной колышутся от скорости. Красив князь воинский Ратибор и холост. И потому краснеют девушки и молодки, глядя на сильного мужчину в доспехе ратном лёгком, гордо сидящего на коне неслыханной красы. Силён он на диво, добр к людям и уважением пользуется за разумность и рассудочность. Да и двор его богат, так что замуж за такого выйти – счастье невиданное обрести. Вот и думайте теперь, отцы невест, как бы молодца такого под венец со своей дочерью отвести…
Через два часа выехали за городские стены, добавили ходу – до Торжка, как первый град, основанный на Старом океане, назвали, сутки пути. Спешить надо. Завтра должны корабли Добрыни пристать, привезти людей. Хлебнули те горя. Обогреть каждого нужно, пристроить, обучить порядкам да обычаям нашим. А самое главное – пусть тайники, потомки Крута-ясновидца, что души людские видеть могут и читать, проверят каждого. Коли есть душа у беженца – принять. Ну а коли подсыл…
Дёрнулись губы князя в зловещей улыбке.
Выехали к Торжку рано утром, когда первые лучи Ярила океан бескрайний осветили, заиграли на волнах безбрежных искрами драгоценными. Поднёс к глазам трубу дальнозоркую – нет, не видать ещё парусов корабельных. Значит, время есть ещё. Можно и отдохнуть, и посмотреть, как готовятся к приёмке новых гостей…
Пустил Ярого шагом – пусть остынет конь добрый. Теперь уж спешить некуда. Жеребец понял заботу, мотнул головой, всхрапнул ласково. У стены, окружающей город, встретила стража – здесь службу несут на совесть. Не только торговый это город, но и место, где весь флот боевой славов обитает. Место, где строят корабли, мастера живут, на верфях работающие, воины, что в наряде боевом службу несут, и те, кто управляет кораблями. Князя увидели – поприветствовали, как равного. Все ведь воины.
По ещё спящему граду едет князь со своими воинами, искры так и летят из-под копыт, цокот раздаётся конский лёгкий, когда едет небольшая кавалькада по мощённым камнем, чисто выметенным улицам вдоль домов богатых. Славы бедно не живут. Этим всё сказано…
Приехали на пристань. Там уже встречают. Тайники на причалах, куда корабли пристанут, возвращающиеся из похода, уже цепью стоят, чтобы ни один из приезжих не прошмыгнул мимо их взгляда зоркого. Оно вообще-то не страшно, если пустая оболочка явится вместо человека. Но нечего таким среди чистых людей делать. Будет пустота внутри несчастного точить и точить человека, лишать его сна и здоровья, зависть и злобу плодить-разжигать к окружающим его. И начнёт он стремительно чернеть, становиться тем, кто высасывает силу людскую да Трёхликому отдаёт, приманивать начнёт Проклятого на эти земли. Так что лучше уж сразу такого… в поруб, а там и либо голову с плеч, либо позорной казни через удавление предать…
Ратибор спрыгнул с Ярого, устало пошатнулся вперёд, выпрямился. Ноги гудят чуть. Последнее время ездил мало, потерял сноровку немного. Пора отдых брать да в лагерях воинских силу потешить. Слишком много за пергаментами сидели… К нему уже спешил старший пристани, склонил голову, приветствуя, качнулись перья металлические, его шелом украшающие, – воин тот из меднокожих происхождением. У них обычай такой – на шеломы венки из стальных перьев ставить. За каждого сражённого – перо. Орлов-то на всех не наберёшься… Улыбнулся старший, руку к груди приложил:
– Здрав будь, князь Ратибор!
– И ты будь здрав, Анджиги, храбрый воин!
Обнялись, и сразу же князь за дело взялся: всё ли готово к прибытию кораблей, к приёмке беженцев? Старший доложил, что все на местах, собраны повозки. В городе в специальном лагере, который построили, когда корабли на Аркону пошли, уже всё тоже сделано. Занимаются всем определённые люди. Топят и бани для помывки, и пищу для людей кухари варят. Одежда тоже со складов выдана, и списки составлены тех, кто принимать новичков будет. Все они извещены, согласие дали.