От этого Володиного брата – Саши много я всякого узнал, что в школах не преподавалось. Особенно по части искусства. Пикассо, Дали, импрессионисты… А даже импрессионисты тогда считались "неправильными": поскольку не соцреалисты и даже не передвижники, особенно славившиеся тогда своими картинами, обличавшими "неправильный" государственный строй до революции.
Я часто брал у Саши разные книги почитать. Главным образом по искусству. Но однажды взял Евангелие, которое, как уж стал понимать, просто стыдно было не знать.
Дома от родителей Евангелие надо было прятать во избежание скандала. И мать и отец у меня были коммунистами и даже верующими коммунистами. В коммунизм верующими.
Почитал я Евангелие, и, начался у меня период сомнений в истинности безбожной коммунистической идеологии вместе с её философией, называвшей себя "единственно верным учением".
Почему же это вся современная европейская культура лежит на ложном, как они говорят, основании? Чтобы во всём разобраться мне нужна была литература по религии, но где же её взять? В магазине, понятное дело. Там правда была только атеистическая литература. Религиозную литературу читать советскому человеку было не положено. Так полагало "родное советское правительство". Оно считало, что лучше знает, что нужно, а что не нужно советскому человеку. За это следовало быть благодарным, но я благодарности, признаюсь, не испытывал. Приходилось покупать атеистическую. И что же? Оказалось, что если читать её достаточно серьёзно, то много интересного можно узнать и о религии и о так называемом "научном атеизме". В это время я уже учился на химфаке МГУ, и мне просто полагалось уметь отличать "научное" от "ненаучного". Да это было и несложно, необязательно было учиться для этого в МГУ. Понятно, что откровенная ложь, искажение текстов научными быть не могут. Ну и так далее… Короче, ничего "научного" в атеизме не обнаруживалось. Зато легко обнаруживалась полная несостоятельность аргументов, фальсификации и произвольность утверждений. Партийная установка была на атеизм, и этого было достаточно. И всем настоящим советским людям полагалось верить "уму, чести и совести нашей эпохи", а не копаться в аргументах и фактах. Поэтому составители книжек этих и не очень-то напрягались. Да и кто стал бы их критиковать в печати и оспаривать. Понятно, что такое положение дел, когда критика отсутствует, а личная совесть заменяется совестью партии, такое положение развращает автора безмерно и делает его абсолютно безответственным. Что и объясняет ничтожность советского "научного атеизма".
Действие атеистической литературы оказывалось прямо противоположным её назначению.
А ведь были и ещё книжки дореволюционного, да и некоторые советского издания, которые можно было прочесть. Достоевский, Толстой. "Исповедь" Толстого произвела достаточно сильное впечатление. Я окончательно пришёл к выводу, что без Бога жизнь не только бессмысленна, но и унизительно абсурдна.
Но вот искусство, живопись, музыка, церковная архитектура, которая мне очень нравилась, говорили другое. И это всё обман и следствие обмана? Чушь какая-то…
И тут попадается мне книга Бердяева "Sub specie aeternitatis (Под знаком вечности). Опыты философские, социальные и литературные".
Книга произвела на меня потрясающее впечатление. После официальной идеологии было такое ощущение, что из грязного вонючего сортира ты вдруг выходишь на широкое поле, покрытое цветами, над тобой голубое небо и солнышко светит и птички поют. Воздух свежий, живой. Я почувствовал, что здесь – моё, родное". И с тех пор это отношение к русской религиозной мысли, и, главное, к Православию, питавшему эту мысль, продолжало только укрепляться. Особенно, когда, наконец, я пришёл в Церковь.
Нас в семье было два брата. И у нас была прекрасная няня, тогда говорили "домработница". В те времена мои родители, инженер и учительница, оба работавшие могли себе позволить нанять домработницу. Она была у нас как член нашей семьи и любила нас с братом, как родная. Звали мы её тётя Таня. Она была православной верующей. И вот однажды, не спрашиваясь у родителей, отнесла моего маленького тогда брата в Елоховский собор, и там его окрестили. А я оставался некрещёным. И вот что интересно. То, что я не крещён, меня как-то постоянно беспокоило, и в тот период, когда я считал себя в Бога неверующим. Почему я говорю "В тот период"? До школы у меня были религиозные и переживания и вопрошания, хотя не всегда осознанные, а иногда и осознанные. Лето мы с братом проводили в Старой Рязани – бывшей когда-то, до сожжения её Батыем в 1237 году столицей Рязанского княжества. Там, где стояли городские укрепления, сохранились валы, а близ реки, под холмом, где находилось кладбище, сохранилась полуразрушенная, разорённая церковь. Само место напоминало об истории, да и местные мальчишки рассказывали обо всём, что здесь происходило в 13 веке так, как будто они сами, или по крайней мере их родители всё видели. Я любил бывать на кладбище, рисовать памятники и любил заходить в церковь. Да, там всё было разорено, но было так таинственно. Оставалось какое-то ощущение, что там есть то, чего нет в другом месте. И представлялось, что когда-то, не так уж и давно, вот здесь разжигали кадило, и плыл по церкви кадильный дым. И люди стояли и молились, и священники служили в своих облачениях…. И вот мы с местными обсуждали: может Бог всё же есть?
Потом бабушка переехала в Москву, мы перестали ездить в Старую Рязань. А тут ещё школа со своими заботами, олимпиады разные и прочие детские и юношеские увлечения и дела. О Боге не очень вспоминалось до тех пор, пока я не перешёл в новую школу, и началось всё то, о чём я уже написал. Хотя любовь к Старой Рязани была всегда и остаётся. И это сильное чувство.
У меня была ещё одна бабушка, украинская, православная. Редко, но она говорила нам о Христе. Жалела, что я не верил в Христа, но спрашивала: "Но ты на Него не плюёшь"? Так вот она спрашивала. И я решительно отвечал, что, конечно, нет! Помню, она даже картинки какие-то показывала на евангельские темы. И это отложилось в памяти. Это и её молитвы сыграли, конечно, роль в моём приходе в Церковь.
К двадцати годам я решил креститься. Перед этим мы с друзьями ездили на студенческих каникулах в Углич, Кириллов, Ферапонтов, Кижи. Поездка была чудесная. Особенно сильное впечатление произвели Кижи. Лежим мы себе на траве, серый такой денёк, дождик мелкий моросит, а над нами высятся дивные кижские храмы. А внутри храмов внезапный праздник ярких красочных икон. Потрясающе. И это всё – ошибка, ложь? Да не может быть! Вот отчасти под впечатлениями от этой поездки, я почему-то решил, что креститься буду где-нибудь там, на севере, в одном из деревенских храмов. Да, ещё может из соображений конспирации: в семье и в университете надо было всё это скрывать во избежание скандалов и возможного вылета из университета.
Была весна, мне недавно стукнуло двадцать лет. Приближалась Пасха. Я не знал, есть ли кто-то ещё верующий из моих друзей, но предполагал, что нет. Но вот Саша Юликов – художник, у которого я брал Евангелие, а потом и некоторые книги по религиозной философии, спрашивает меня: "А ты на Пасху в Церковь пойдёшь?" Я говорю: "Да, пойду". Он предлагает: "Пошли вместе".
Можно было догадываться, что он верующий, но прямо я его об этом не спрашивал. Кто знает, думалось тогда, может быть, он просто разной философией увлекается.
И вот на Пасху поехали мы с ним вместе в церковь. Я уже знал, что у него есть знакомый священник. Туда и поехали. В Тарасовку по Ярославской дороге. Идём ночью от станции. Темно, звёзды, снег кругом. И вот впереди показывается церковь, в окошках тепло горят огни. Нас провели на хоры. Народу много. Но что поразило меня тогда, так это то, что рядом с нами на хорах ещё молодёжь. Значит я не один, мы не одни. И все крестятся. И я тоже крещусь с радостью, а не потому, что не хочу выделяться. Пошёл крестный ход, в храме зажгли свечи. Я чувствую себя как бы охваченным этим морем огня, радости, единения со всеми. И, конечно, потрясающая служба. Из слов мало что понимаю, но "Христос воскресе!" и "Господи помилуй" – уж это-то понятно. Читают Евангелие на разных языках. Один из священников читает по-гречески. Это, как я узнал потом, о. Александр Мень. Он-то и был, оказывается духовником моего приятеля Саши, и книги-то по религиозной философии, которые я читал, как это уже впоследствии оказалось, были из его библиотеки.
В субботу перед праздником Св. Троицы о. Александр и крестил меня, там же на хорах тарасовской церкви. Крёстным моим стал Саша. О. Александр Мень стал моим первым духовником.
У о. Александра в это время было несколько духовных детей примерно нашего возраста. Почти все – студенты: гуманитарии, естественники, художники. И все недавно пришедшие в Церковь. О. Александр для нашего образования и общения предложил нам создать кружок по изучению Евангелия. Взять Евангелие от Марка и читать его постепенно с параллельными местами из других Евангелий и с найденными комментариями, выясняя и по возможности обсуждая возникающие при этом вопросы. Собирались мы раз в неделю, по субботам. И целый почти учебный год были для нас эти встречи необыкновенно желанным праздником. Мне как-то досталось там сделать доклад на тему толстовского учения о непротивлении злу насилием и тому, как относится к этому церковь… О. Александр вручил мне свою соответствующую книжку, уже не помню какую именно, и толстый коричневый карандаш. "Подчёркивай, не стесняйся. Книги надо читать, подчёркивая". Подчёркиваю с тех пор, или выписки делаю, или ссылки на последнем, чистом листе. За время наших субботних встреч, все мы очень сблизились, подружились, и неудивительно, что потом несколько участников этого кружка обвенчались.