Удивили его какие-то давно позабытые интонации в голосе женщины и немножко печальные, не то задумчивые синеватые глаза, привычка чуть прикусывать поблекшую нижнюю губу. Память настойчиво ворошила воспоминания, и вдруг инженер остолбенело воскликнул:
– Лена… Сторожева!
У женщины как-то жалко вздрогнуло все лицо, и она чуть ли не со слезами воскликнула:
– Павлик… Павлик, милый мой! – Они отошли в сторону и долго, радостно улыбаясь, рассматривали друг друга. Он было прижал ее к себе, но так и не поцеловав, отпустил:
– Ленка, да сколько лет прошло. Мы же с тобой в первые дни войны здесь на Кашгарке расстались. Я тогда в летное уехал доучиваться, а ты потом уже на фронт мне письмо прислала, что медсестрой на войну уходишь… Ой, какая же это радость – так встретиться. – От резкого движения синий его плащ распахнулся, и бывшая одноклассница увидела на лацкане пятиконечную звездочку.
– Ты даже Герой? – спросила она с гордым удивлением.
– Да, было, – ответил он небрежно, – все-таки девятнадцать самолетов гитлеровских за мною числится. Но это все детали. Рассказывай, как ты, где и что?
Синие глаза потухли, и рот жалобно вздрогнул.
– Расскажу, – сказала она решительно, – обязательно расскажу, Павлик, иначе ты, чего доброго, подумаешь, что я заправской торговкой стала.
– Да нет, – усмехнулся Столяров. – Я уже понял, что ты по коммерческой части не преуспеваешь, иначе зачем бы бесплатно столько сирени решила мне отдать.
– Я после войны учительствовала, Павлик, литературу в старших классах преподавала. А сейчас на пенсии. И муж у меня на пенсии.
– Уж не за кого ли из наших одноклассников ты выскочила? – оживился инженер, но она отрицательно покачала головой.
– Нет. Он из Ферганы родом. В войну башенным стрелком был на танке. Я его почти безнадежного выходила в сорок четвертом, с тех пор и живем. А сирень я не продаю, мы ее просто так знакомым раздариваем. Это вот только исключительный случай.
– Какой же, Лена?
– Несчастье у нас случилось, Павлик. У моего Рустама осколок в теле сдвинулся и нерв повредил. Муж мой уже полтора года лежит прикованный к постели. А какой он у меня хороший, ласковый, уважительный, добрый. Ни за что ни на кого бы не променяла.
Яркий день разгорался над ними. Солнце сверкало на широких стеклах аэровокзала, голубое небо слепило глаза, по нему еле-еле перемещались маленькие облака с розовыми нежными подпалинами. День сиял, и было странно, что под этим солнцем может оказаться убитый горем человек с заплаканными глазами. Скорбно утирая их платком, бывшая одноклассница сказала:
– С ремонтом мы поиздержались немного, а сегодня у Рустама день рождения. Вот и решила я хотя бы на трояк сирени продать, чтобы ему торт купить именинный. Вот и взялась за коммерцию, как ты тут заметил.
– Лена, послушай, – горячо перебил ее Столяров, – да ведь это же дело поправимое. Мы тут коллективную премию за одно усовершенствование получили, так я бы…
Она решительно подняла руки:
– Да ты что, Павлик, и не думай об этом, да я ни за что. И свой трояк забери. Не позволю себя опозорить. Не хватало еще, чтобы я тебе за них сирень продала. Учились, учились вместе и вот…
– Да иди ты к шутам, Ленка, – взорвался вдруг инженер, – тебя мы еще с пятого класса за редкостное упрямство осликом звали. Некогда мне твоим перевоспитанием на старости лет заниматься. Давай мои три рубля и жди, не сходя с места.
– Чего ты задумал? – вырвалось у пожилой женщины.
Ни слова не сказав в ответ, Столяров быстро скрылся в толпе. Через минут семь он вернулся веселый и запыхавшийся с большим тортом в руках, бутылкой шампанского и коробкой шоколадных конфет.
– Все-таки Звезда Героя иногда помогает, – сказал он хвастливо.