Христиане снова оказались в языческом мире, посреди "потомственных целительниц", шаманов и ведьм. Мы уже не можем пугать их инквизицией. А они по прежнему страшат людей "порчами". Но у христиан есть формула: "Один человек плюс Бог - это уже большинство". О том, как не впускать в себя лишние страхи - эта книга.
Мы предлагаем вам новую книгу диакона Андрея Кураева - профессора Московской Духовной Академии, который умеет мгновенно переходить от сугубо научной речи к шутке, от бытовых тем - к богословию. Вас ждет разговор о постах и о собаках, о молитве и НЛО, о тревоге и надежде.
Содержание:
ПОПЫТКА БЫТЬ ОПТИМИСТОМ 1
1.РЕИНКАРНАЦИЯ ЛЕНИНА 1
2. ПОСТСОВЕТСКАЯ АРХАИКА 2
3. РЕВОЛЮЦИЯ В ЯЗЫКЕ 2
4. МОГУТ ЛИ ВСЕ БЫТЬ ВЕРУЮЩИМИ? 4
5. ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О НАУКЕ 5
6. ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О ПРОГРЕССЕ 7
7. МИССИОНЕРСКАЯ НУЖДА В КОНСЕРВАТИЗМЕ 8
8. МИССИОНЕРСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ 9
9. ЯЗЫЧЕСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ КАК УСЛОВИЕ РОСТА ЦЕРКВИ 10
10. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД 13
О ЧУДЕСАХ И СУЕВЕРИЯХ, О ГРЕХАХ И ПРАЗДНИКАХ 13
ВРЕДЯТ ЛИ ХРИСТИАНИНУ "ПОДБРОШЕННЫЕ" НЕЧИСТОТЫ? 29
ПОЧЕМУ ХРИСТИАНЕ НЕ БОЯТСЯ ПОРЧИ 35
Примечания 50
Андрей Кураев
Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче
ПОПЫТКА БЫТЬ ОПТИМИСТОМ
(Тенденции в религиозной жизни России начала нового тысячелетия)
1.РЕИНКАРНАЦИЯ ЛЕНИНА
Годы госатеизма стали для России своего рода машиной времени, точнее - машиной борьбы со временем, машиной, отменяющей историю. Все то, что было выстрадано человечеством за тысячелетия его религиозной эволюции, было смято и сдавлено. Атеизм отбросил на нулевой уровень религиозную мысль, осуществил обвал религиозной культуры .
Культура как таковая создается для того, чтобы сдерживать и преображать инстинкты человека. Любой инстинкт нуждается в воспитании и контроле. Надо воспитывать национально-патриотическое чувство (чтобы оно было созидающим, а не разрушающим), надо уметь владеть половым инстинктом, надо учить человека владеть искусством речи и мысли. Вот точно так же нужно учить человека владеть его религиозным инстинктом. Но дисциплина религиозной мысли и жизни, что в течение тысячелетия создавалась в России Православной Церковью, была в одночасье отброшена.
Религиозный инстинкт не исчез. Любой инстинкт (в том числе религиозный) является неизменным антропологическим фактором, а потому он неуничтожим. Но религиозный инстинкт в СССР остался безнадзорным. И совсем неудивительно, что он начал выкидывать странные штуки.
Прежде всего он сменил предмет своего поиска и формы своего выражения. То, что прежде считалось святыней, перестало считаться таковым. Но немедленно явились иные "нумены", иные святыньки, ритуалы и мифы…
Уже формула Маяковского "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить" отмечена печатью несомненного религиозного энтузиазма. Его же уверение, что "Мы говорим Ленин - подразумеваем партия; Мы говорим партия - подразумеваем Ленин" довольно точно воспроизводит христианскую формулу отношений Христа и Церкви. Более того - в поэме "Владимир Ильич Ленин" достаточно ясно прописывается различение Ульянова и Ленина. Ленин - это "дух Революции"; Ульянов - временное воплощение этого духа.
До вполне догматической отчетливости это революционистское верование будет доведено позднее Андреем Вознесенским:
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят времена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он - дух народа.
В этом смысле
Был Лениным - Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным
порхал огонь неукрощен.
И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
в Ульянова вселился Ленин,
так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмом
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
"Мне трудно, Ленин. Помоги!"
Когда он хаживал с ружьишком,
Он не был Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
А он - в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренные толпы,
Как партизан идет в леса…
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода.
Не говорите: "Если б жил он!"
Вот если бы умер - что тогда?
Индолог Алексей Пименов, обративший внимание на религиозную нагруженность поэзии Маяковского и Вознесенского, прочитал их строки в соответствии со своими профессиональными интересами. Он полагает, что в них имеет место воспроизведение традиционного ведического верования в периодические воплощения безличностного Абсолюта на земле: "Итак, если Ульянов-Ленин - единица, то "товарищ Ленин" с его "долгой жизнью" - это и есть "мозг", "сила", "совесть" рабочего класса, т.е. главная ценность на Земле. Иными словами: это - высшее бытие. Абсолют в рождавшейся тогда религиозно-мифологической традиции большевизма. Абсолют, называемый Ленин-партия, по существу, не персонифицирован. Его границы во времени размыты. Не вечен ли он? Маяковский не доводит до конца этот мотив, но вывод напрашивается именно такой. Безличность Абсолюта не делает его, однако, отвлеченным и расплывчатым. Настаивая на ней, поэт, собственно говоря, стремится к тому, чтобы как можно ярче выразить его неисчерпаемость, его несводимость к какой-либо "единице", пусть самой выдающейся. Между прочим, и всезнание, способность "Землю всю охватывая разом, видеть то, что временем закрыто" - тоже получает дополнительное обоснование, оказавшись присущей не просто "герою", а субстанции, имеющей много дополняющих друг друга личин. Но ее-то, эту субстанцию, образуют, в нее сливаются пальцы "миллионопалой руки", "единицы", утратившие свою единичность в сомкнутом строю. Траур превращается во вспышку энтузиазма в тот момент, когда масса приходит в движение; и когда именно марш "железных батальонов пролетариата" (выражение реального, исторического Ленина) становится ответом на вопрос: кем его заменить? Его не надо никем заменять, он по-прежнему здесь, в "страшном рывке" Красной площади и в красном знамени, развевающемся над ней. Все скорбевшие и шедшие за гробом - они и есть вечно живой Ленин. Интересно, что очень сходную трактовку образа большевистского вождя можно встретить у поэтов - современников Маяковского, но чрезвычайно далеких от него и по политическим убеждениям, и по представлениям о задачах поэзии. Характерно, например, определение, данное Есениным: "Скажи, кто такое Ленин? Я тихо ответил: он - вы" ( Есенин С. Сочинения в двух томах, т. 2. М, 1956. С. 177). Образ "безличного" Ленина мы встречаем и у собрата В. В. Маяковского по футуризму Вас. Каменского! ("Ленин - наше бессмертие" [ЦГАЛИ, фонд 14/97, опись 1])… Маяковский воспроизвел два важнейших момента, характеризующие представления о сакральном, присущие архаическим религиям; идею "всезнания" учителя и идею безличного Абсолюта… Поразительно, что, живописуя свой идеал, они, сами того не желая, совершенно бессознательно воспроизводили черты архаического религиозного мышления, важнейшие типологические особенности безоткровенных религий древнего Востока" .
К этим наблюдениям стоит только добавить, что возможна и иная, уже не восточная, а западная и исторически более близкая параллель к приведенным поэтическим текстам. Это - гностицизм, проводящий четкое различие между Иисусом и Христом. Христос - Божественный дух, подселяющийся к душе Иисуса в минуту крещения в Иордане и оставляющий его перед распятием… Впрочем, сам гностицизм есть попытка языческого прочтения христианского сюжета; попытка перетолковать "новизну" Нового Завета в категориях архаики.