Тот внимательно изучил документ и передал рядом сидящему. Бумага пошла по рукам, производя на всех сильное впечатление. Торговец зерном Кальман считался не только хорошим дельцом, но и весьма прижимистым, осмотрительным человеком, сумевшим сколотить одно из самых хороших состояний в Шиофоке. Взгляды, которыми обменивались присутствующие, свидетельствовали о том, что "прожектерство" Кальмана открылось в ином свете.
Кальман в самом деле был хорошим коммерсантом с раскидистым умом и тонким нюхом. Но было у него одно ненужное деловому человеку достоинство: на дне души, за роем цифр, расчетов и подсчетов таился поэт. Он все правильно высчитал про Шиофок, вскоре ставший модным курортом, прелестным озерным городком с парком и множеством увеселений, но ошибся в отношении себя самого: в то время как все окружающие обогатились на расцвете Шиофока, Кальман разорился и, почти буквально, пошел по миру. Его погубило тайное поэтическое безумие, порожденное безоглядной влюбленностью в Шиофок. Перед этим пали все расчеты и даже врожденная прижимистость. Но кто знает: не будь этого тайного "порока" у отца, глядишь, не прозвучала бы музыка сына, который по внешности, манерам, всем замашкам был куда большим дельцом, нежели отец; из безумств разорившегося коммерсанта возникли "Княгиня чардаша", "Марица" и бессмертное танго "Наездника-дьявола".
И вот лед тронулся, хотя и с меньшим шумом, чем на Балатоне: один за другим шиофокские коммерсанты писали на бумажках какие-то цифры и передавали Кальману, чье округлое, добродушное лицо расцветало от удовольствия. Наконец, стукнув кулаком по столу, он воскликнул:
- С такими деньгами мы превратим Шиофок в новую Ниццу!
- Да, Кальман - это голова из чистого золота! - подхватил дородный усач.
- Высшей пробы! - поддержал заезжий негоциант.
То был звездный час папы Кальмана…
- Надо отметить начало новой эры Шиофока! - прозвучало предложение.
И было принято с энтузиазмом.
Компания отправилась по тихим, пустынным улицам в единственное ночное заведение - бедный мужской рай, чей слабый свет не потухал рачительностью тетушки Жужи.
Хотя час был непоздний, в заведении находились всего два посетителя: дантист, возможно призванный в помощь "ночной жизни", и железнодорожный служащий, отупевший от гудящей тишины рельсов. Появление "большого света" оживило мертвое царство и дремлющую за стойкой бара увядшую рыжеватую блондинку, мадам Жужу. Зажглись огни, захлопали пробки шипучих вин, поспешно взбодрила перед зеркалом останки былой красоты хозяйка и кинулась занимать знатных гостей; и вот уже появились нераспечатанные колоды карт, освобождались столы для жарких баталий, извлекались из тайников: задних карманов брюк, из широких поясов, из набрюшников, даже из сапог - заначенные от жен плоские пачки денег. Запенилось вино в бокалах, зазвучали тосты за процветание жемчужины Европы - Шиофока, за здоровье Кальмана, и вот как из-под земли возник горбоносый, лезвиеликий цыган с неизменной скрипочкой, и звуки чардаша подняли патриотическое чувство до степени экстаза. Лишь иноземец, верный своей малой заботе, настаивал на появлении "ночной жизни".
- Объясните ему, - попросила мадам Жужа, - что у нее лезет зуб. И чего он беспокоится? Коль на то пошло, у меня давно прорезались зубки.
Но настырный иностранец, оглядев мадам Жужу, с полного лица которой пудра осыпалась, как штукатурка со стен старой сельской церкви, потребовал, чтобы ему показали больную.
В конце концов из двери, ведущей в кухню, выглянула одутловатая физиономия с подвязанной шерстяной тряпицей щекой. "Ночная жизнь" Шиофока выглядела крайне непрезентабельно, но опытный глаз приезжего проглянул скрытую прелесть Манечки.
- Тут есть дантист, - вспомнил он. - Ну-ка, любезнейший, покажите свое искусство.
Манечка замотала головой.
- Не дам рвать зуб мудрости. Я хочу умной стать.
- Марица! - строго сказала хозяйка. - Самое умное, что ты можешь сделать, это хорошо развлечь нашего гостя. А для этого зуб мудрости не обязателен.
Дантист раскрыл свой чемоданчик со страшными инструментами, и рыдающую Манечку увели на кухню для операции.
А цыганская скрипка, чуждая житейской пошлости, томилась о небе…
* * *
…Рано утром зерноторговец и зиждитель славы Шиофока нетвердой походкой возвращался домой. Его встретили звуки скрипки - играл постоялец, профессор Лидль, - и багровое от гнева лицо жены.
- Доброе утро, женушка! - воскликнул глава семьи. - Похоже, я сделал лучшее дело своей жизни.
- Сомневаюсь, - сказала жена, глядя на его опухшее лицо.
- Поверь мне, душа моя. Мы заложили фундамент нового Шиофока.
- Если это фундамент, - покачала головой мадам Кальман, - то хороша же будет вся постройка.
Ее муж сделал вид, будто не понял намека.
- А где Вениамин нашей семьи, радость моих слабеющих очей, мой Имрушка? - переведя этим патетическим восклицанием разговор на другую тему, спросил он со слезой умиления.
- Заперт в чулане, - спокойно отозвалась мадам Кальман, в числе многих добродетелей которой не последнее место занимала отходчивость.
- Что он опять натворил? - грозно спросил строгий родитель.
- Профессор Лидль пожаловался на него. Он хулиганит под окнами, когда тот занимается.
- Н-нет, - чуть подумав, сказал Кальман. - Тут что-то не то.
Преступника извлекли из чулана, где он, по некоторым признакам, утешался вишневым вареньем, и за руку отвели пред грозные очи профессора Лидля.
- Извините, глубокоуважаемый профессор, - сказал папа Кальман, - чем проштрафился наш парнишка?
- Он мне мешает работать! - гневно раздувая усы, ответил Лидль. - Только я начинаю играть, он тут как тут. Заглядывает в окна, корчит рожи. Скверный мальчишка!.. Я откажусь от комнаты, если это повторится.
- Это не повторится, господин профессор, - заверил папа Кальман, который после всех жертв во имя Шиофока не хотел лишаться выгодного жильца. - Но он не хулиган. Когда его сестра училась музыке, он часами просиживал под роялем. Он буквально помешан на музыке.
- Помешан на музыке?.. - фыркнул профессор. - А ну, что я играл?
- Вторую рапсодию Листа, - сразу ответил мальчик. - Переложение для скрипки.
- Гм!.. Угадал… А ты можешь ее напеть?
И полный, несколько флегматичный мальчик без всякого смущения с абсолютной точностью стал напевать труднейшее произведение Ференца Листа.
- Вы издеваетесь надо мной! - вдруг вскричал Лидль. - Этот маленький мошенник получил музыкальное образование!
- Да, - Имре лукаво глянул на профессора, - под роялем.
- Невероятно! - почему-то сразу поверил Лидль. - Мальчика необходимо учить музыке. У него абсолютный слух и превосходная музыкальная память. Он будет вторым Эрккелем, - добавил, усмехнувшись, Лидль.
- Господь с вами! - испугался папа Кальман. - У нас совсем другие планы. Кем ты хочешь стать, Имрушка?
- Государственным прокурором! - выпятив грудь и надув губы, бойко ответил мальчик, едва ли понимавший, что это значит.
- Вон что-о! - разочарованно протянул Лидль и снова рассвирепел: - Тогда - пошел вон!.. Прокуроры меня не интересуют!..
Семья Кальманов ретировалась из комнаты жильца.
- Ты с честью вышел из положения, - похвалил сына Кальман и вытащил из кармана горсть мелочи.
Сын с жадным интересом следил за рукой отца. Но тот успел подавить порыв неразумной расточительности - монеты посыпались назад в карман, остался один грошик.
- Держи! - важно сказал папа Кальман. - Не транжирь, лучше брось в копилку. К совершеннолетию у тебя скопится…
- Два гроша, - договорил сын…