- Агитироваешь - значит, застрелить тебя придется, - вздохнул староста. - Вот морока! Может, самогоночки примешь для облегчения?
- Не могу, ты уж не серчай, - вежливо отказался большак. - У меня с ее голова по утрам болит.
- Так не будет же утра-то! - закричал тут староста. - Не будет, не будет!..
Помолчал большак. Потом улыбнулся, и глаза его светло-голубые тоже улыбнулись. С ним вместе.
- Будет, - сказал. - Обязательно даже будет. Это меня вы застрелите, а утро - нет. Не застрелишь утра-то, мужики вы мои родные! Хоть из тыщи ружей в него стреляй - не застрелишь…
…Может, так, а может, и не так убивали первого большевика в жизни Касьяна Глушкова. Он ведь и тогда не смотрел, а - созерцал и помнил не детали, а ощущения. И ощущений этих было два: большевик смерти не боялся, а Россия казнить не умела.
А поезд летел сквозь ночь и ветер с громом и скрипом, как летела когда-то сорвавшаяся с корней своих сама Россия на перегоне от станции Вчера до станции Завтра. И не было света ни за окном, ни в вагонах, и не было тепла ни там, ни тут, и уже не было прошлого, и еще не виделось будущее. И только вера в это будущее светила людям и согревала их.
3
- Двадцать два с полтиной - и вся пенсия? - тихо спросила Зинка.
Оказалась она узловатой и безулыбчивой: таких и хмельные мужики за три улицы обходят. Смотрела тускло и так, будто все кругом ее загодя ненавидели, а говорила почти что без голоса.
От этого безголосья Касьян Нефедович ежился пуще, чем от ухватов, по опыту зная, что за бабьим тишком такой скрывается грохот, крик и несуразица, какие и штрафная рота не натворит.
- И вся пенсия? - спросила.
Дед Глушков готов был провалиться сквозь все недра земли. Он привык считать, что пенсия - это так, вроде подарка под конец жизни, а цену подарка не спрашивают. Но тут спросили, тихо спросили, и Касьян Нефедович сразу почувствовал себя виноватым и в пенсии, и в одиночестве, и в сиротстве, и в том, что до сей поры не улегся еще на погосте. И сказал:
- Колхозная она.
- Так и колхозникам увеличивали, читала я.
- Оно конечно, увеличивали. Только колхозу-то боле нету. Он теперь - ферма при совхозе. А совхоз - другого района. А район…
- Ладно, - отрезала. - На кефир хватит. Кефир, он старичкам полезный.
Обрадовался Глушков: кефир так кефир, только б не выгнала. Засуетился, чего-то про район рассказывать принялся, но Зинка сразу ушла к соседям, и пришлось вместо рассказа надувать Славику крокодила. Полкомнаты зверюга заняла.
- Вот и спи на нем, - сказала Зинка, отревевшись у соседей.
Пугала, правда. Время пришло, и тюфячок на пол постелила и подушку с одеялом дала. Свернулся дед в углу за столом, накрылся с головой и храпанул в свое удовольствие, пока Зинка ногой не ткнула.
- Выгоню. Захрапишь еще - сразу выгоню.
С той поры пришлось Касьяну Нефедовичу со страхом спать вместо храпа. Однако и тут приспособился: при первом звуке своем просыпаться выучился раньше Зинки и глушить звук подушкой. И все пошло гладко, и все пошло мирно; под горку пошло вместе с последними годочками. До одного субботнего вечера и разговора с Зинкой и соседом Арнольдом Ермиловичем. Этот Арнольд Ермилович вместе с женой занимал меньшую комнату в их двухкомнатной квартире и ожидал прибавления в семействе. Он работал на ремонтном заводе, где и Зинка, но имел образование и стремление к справедливости.
- Подсобницей в магазин предлагают, - сказала Зинка. - Деньги заработаю, квартиру кооперативною куплю- так и замуж возьмут.
Дед играл с крокодилом и Славиком, когда Зинка вошла с соседом. Сосед курил и пока молчал, а зачем пришел - было непонятно.
- Хорошее дело, - сказал Касьян Нефедович.
- Шестьсот рублей просят за оформление.
Глушков молчал, хотя уже что-то почувствовал. Неладное что-то.
- Без денег магазин не оформит, дураков теперь нету, - продолжала Зинка. - А мне замуж надо.
- Замуж - дело справедливое, - поддержал сосед. - Пока молода.
- Шестьсот рублей, - вздохнула Зинка. - Нельзятакое место упускать, я с него через год кооператив куплю.
Дед понимал, что жмут они на него, но не понимал зачем. Отродясь он таких денег и в глаза не видывал и считал после сотни сразу "много".
- Так где же? Нету же.
- Есть, - тихо не согласился Арнольд Ермилович и ногтем сбросил пепел с сигареты. - Есть у вас, товарищ Глушков, такие деньги.
- Так как? - растерялся Касьян Нефедович. - Так нету ведь.
- Есть, - повторил сосед. - Вам как фронтовику пенсия положена, а вы ее не оформляли. Вот оформите - и деньги выплатят по полной справедливости.
- Так по справедливости я и не должен, - забормотал дед, для убедитедьности прижимая к тощей груди сухонький кулачок. - По справедливости я же в обозе, я же и стрелять-то не стрелял, и в меня разве что бомбы да если из пушек. Это же тем положено, кто кровь свою отдавал, которые с врагом сражались, когда я пшенный концентрат возил. Это же им…
- Всё, - уронила Зинка. - Готовь бумаги, сама тебя в военкомат отведу. Там разберутся, что тебе положено.
Всё было решено, и напрасно дед Глушков вякал несогласия. Зинка с соседом проверили все его бумажки, раздобыли, чего недоставало, и Зинка лично отконвоировала Касьяна Нефедо-вича в военкомат. Шел он в него как на казнь, потому что твердо был убежден, что не имеет права ни на какие деньги, и все в нем бунтовало. И он не знал, как от Зинки отвязаться и что вообще делать.
- На второй этаж вам, товарищ фронтовик, - сказал красивый дежурный лейтенант. - А вы тут обождите, гражданочка.
Дед поднялся на второй этаж, нашел мужской туалет и два часа просидел на толчке. Потом спустился к терпеливой Зинке и, запинаясь, объявил, что ничего ему не положено. Зинка промолчала и пошла не оглядываясь, а дома устроила скандал с криком, слезами и одной разбитой чашкой. И старик не просто все перетерпел, а упрямо талдычил, что тем, кто пшено возил, нечего и зариться на государственные рубли, что никакие они не фронтовики, а участники и что участникам никаких благ не полагается. Он проговаривал это тихо, но отчетливо и очень упрямо, хотя ему было так страшно, что тошнило под ложечкой и ноги вот-вот могли, свободное дело, в коленях обломиться. Не Зинки он боялся, конечно, не криков ее, не разбитой чашки (она все равно треснутая была, чашка эта, и чай из неё выливался), а боялся услышать, чтоб "вон ступал, откуда приехал". Одиночества дед Глушков очень боялся и бесприютности грядущей, но страху наперекор свое бормотал - и победил. Поплакала Зинка, покричала, дармоедом пять раз обозвала да и махнула рукой и на него, и на денежную должность при магазине, за которую просили немыслимые шестьсот рублей.
Помаленьку все и образовалось… По утрам пил старик свой кефир, отводил Славика в садик и начинал хождения из одной очереди в другую. Тащил домой, что выстоял, варил себе супчику или - если доставал, конечно, - творог ел с молоком, дремал немного и топал за Славиком. А там и Зинка с работы приходила, и ужинали они уже втроем. И все шло хорошо, и занятие было, и пенсии вроде хватало, и даже Зинка иногда улыбалась. И старик написал в деревню Анне Семеновне письмо, как все замечательно устроилось и что живет он со своей Зинкой душа в душу и очень рад, что в город перебрался. Все было хорошо, только сосед Арнольд Ермилович все чаще намекал, что не худо было бы Зинке выйти замуж и что для этого непременно надо ей построить собственную кооперативную квартиру. Конечно, свою он цель преследовал: жена прибавления ждала, а метраж не увеличивался и мог увеличиться только за счет присоединения Зинкиной комнаты. Так Арнольду Ермиловичу в жилуправлении намекнули (свой человек сидел, земляк), и так он действовал в соответствии с этим намеком.
- Завербовалась я, - объявила в конце концов Зинка. - На Крайний Север завербовалась: там полярные платят и еще я, может, судомойкой устроюсь или в магазин какой. И будет у меня квартира. Но покуда одна я туда поеду, а вы тут со Славиком живите дружно.
Заныло сердце у Касьяна Нефедовича, в предчувствии заныло, да так, что ночь он не спал. А утром решился:
- Может, вместе поедем? Вместе оно…
- Чего? - спросила. - Молчи уж. Концентрат.
Через месяц и впрямь уехала, оставив деду денег, круп да картошки и расписание, когда Славика спать укладывать, когда мыть, когда в садик вести. Проплакала вечер, посидела перед дорогой, обцеловала сына - и канула.
Грешным делом, дед Глушков думал, что навсегда она канула. Что подбросила ему внучонка, а сама за новым мужем припустила в края, бабьем небогатые. Но - ошибся: через полмесяца письмо пришло. Зинка благополучно при заполярном магазине устроилась, но живет в общежитии, а потому и забрать их пока не может. Вот сдадут дом к майским праздникам…
Ах, как Касьян Нефедович этому письму обрадовался! Не забыла, значит, помнит, думает о них, а что пока нет возможности, так это не беда. Вот сдадут дом…
Только вместо майских радостей вышло огорчение. Приехал мужик с того дальнего Севера, привез немного денег и письмо. Отдал все деду и, пока тот к почерку присматривался, сказал Славику:
- Собирайся, пацан. На самолете с тобой полетим. К мамке.
- А я? - спросил Касьян Нефедович и обмер.
- А про тебя, дед, мне не сказано. Какое в письме разъяснение?
В письме разъяснение имелось: не сдали строители дом к майским и отложилось все до ноябрьских. Но насчет Славика Зинка в общежитии договорилась, а деду Глушкову предлагалось ждать. То ли вызова, то ли когда строители дом сдадут, то ли смерти собственной. И ждать в полном одиночестве, поскольку увез тот полярный мужик внучонка Славика прямо на следующий день.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...