Волчонок - Клугер Даниэль Мусеевич страница 7.

Шрифт
Фон

Лаодика допила вино. Покачала головой и вдруг рассмеялась. Не деланно, вынужденно, а с искренним весельем. И так же весело ответила:

- Нет, Эмилий. Никаких распоряжений я отдавать не буду.

- Что это значит?

- Это значит, что я устала. А теперь в Синопу прибыл царь. Настоящий царь.

- Не понимаю тебя, царица, - раздраженно сказал Эмилий.

Лаодика, казалось, уже не слушала его.

- Всю жизнь я искала покоя, - тихо говорила она, словно забыв о присутствии постороннего. - Ради того, чтобы обрести этот покой, я семь лет назад дала согласие… - она запнулась, коротко взглянула на римлянина и снова отвела глаза. - Ну, ты знаешь, на что. А покоя не обрела. - Царица вздохнула. - Моя Фрина умерла в прошлом году. Она была глухой, но прекрасно слышала меня. Слышала и понимала. Перед смертью она смотрела на меня молча и смеялась. Вернее, улыбалась. Я не знаю, почему…

- Семь лет назад речь еще не шла о жизни и смерти, - перебил царицу Эмилий. - О твоей жизни и твоей смерти. А теперь…

- А теперь мне это безразлично.

Эмилий покачал головой:

- Думаешь, он пощадит тебя?

- Я его мать, - устало сказала Лаодика.

- А тот был его отцом.

- Уходи. Манию Аквилию передай: пусть готовится к войне. И - прощай, Эмилий. Мне бы не хотелось, чтобы ты еще раз приезжал сюда.

Римлянин бесстрастно склонил голову и вышел. Лаодика усмехнулась, прошла по залу. Она так и не предложила Эмилию сесть.

День клонился к вечеру.

Наступил тот короткий промежуток времени, когда солнце только скрылось за холмами, поросшими низкой и жесткой травой, но темнота еще не проснулась, еще не выползла, потягиваясь и распрямляясь, из трещин и изломов. Она еще дремала, прячась за камнями, прячась в тени редких деревьев, но сон ее уже был хрупок и тонок и вот-вот должен был прерваться. И оттого все в мире замерло в краткой, неустойчивой неподвижности. Даже резкие порывы горячего летнего ветра внезапно прекратились, и только облака, призрачные и лишь наполовину не утратившие реальности, слегка подкрашенные скрывшимся за горизонтом солнцем, плавно плыли по небу, без конца меняя очертания.

Все в мире настороженно и боязливо ожидало властного и бесшумного прихода ночи - черной и жаркой, тяжелой и хищной, с твердыми, колючими огоньками звезд.

Спутники Митридата не знали, почему он приказал остановиться здесь, в десяти стадиях от Синопы, а не идти сразу в столицу, но никто не решился расспрашивать, а он ничего не объяснял.

Едва была поставлена его палатка, как он скрылся в ней, не дав никаких распоряжений, и только приказал принести побольше вина.

Вокруг его палатки поставили другие, поменьше, и вскоре на берегу, близ места, где пристала "Галена", вырос небольшой лагерь. Палатки пестрели среди пожелтевшей травы, как странные, внезапно распустившиеся цветы огромных размеров. К небу потянулся дым костров. На кострах, шипя и брызгая жиром, жарились наспех освежеванные туши баранов, привезенных с Боспора.

Вокруг костров сидели и лежали воины из охраны Митридата и моряки с триеры. К небу плавно поднималось облако, в котором смешивались и дым костров, и острый запах металла - мечей, шлемов.

Лагерь зажил обычной жизнью военного лагеря…

Старик в белой просторной одежде, опираясь на посох, подошел к царской палатке.

- Эй! - лениво окликнул его телохранитель. - Чего тебе, старик?

Тот, нисколько не смущаясь, повернулся к нему.

- Мне нужно говорить с царем, - спокойно сказал он.

- Ты в своем уме? - удивился телохранитель. - О чем ты собираешься говорить?

- Это я скажу царю, - ответил старик. Телохранитель нахмурился.

- Я безоружен, - сказал старик. - И стар. Кроме того, я друг царю. Я пришел из Синопы, и у меня для него немало вестей.

- Н-ну, хорошо, - неуверенно пожал плечами телохранитель, невольно подчиняясь спокойной уверенности незнакомца. - Войди, если так.

Старик кивком поблагодарил его и вошел в палатку.

Митридат некоторое время молча разглядывал вошедшего. У старика было худое длинное лицо. Длину этого лица подчеркивала линия тонкого крючковатого носа. Темная морщинистая кожа резко контрастировала с седой, почти белой бородой и такими же седыми волосами, схваченными обручем. И неестественными казались на лице очень старого человека глаза - громадные, черные, жаркие.

Наконец Митридат разжал губы:

- Ты хотел меня видеть?

- Хотел, царь.

Митридат усмехнулся:

- Я еще не царь.

- Люди говорят, что ты царь, - возразил старик. - Значит, это правда.

- Люди? - переспросил Митридат. - В Синопе?

- Не только.

- Садись.

Старик оглянулся, ища глазами скамью. Нашел, сел, от резкого движения его широкие одежды взлетели, словно крылья, и медленно опали, скрыв угловатые очертания худого тела.

Митридат подошел, сел напротив. Налил в ритон вина, протянул старику:

- Пей.

- Благодарю, царь, я пью только воду.

Митридат усмехнулся:

- Воду… Ты никогда не будешь иметь власти над людьми. Впрочем, ты уже стар.

- Это правда, - кивнул старик. - Но это означает также и то, что никто не будет иметь власти надо мной, а это уже немало.

- Тоже верно, - засмеялся Митридат. - Но в таком случае мне нечем тебя угостить. В моей палатке нет воды, вино я не разбавляю. Я ведь варвар.

- Я знаю, - спокойно сказал старик. - Благодарю тебя, мне ничего не нужно. Только поговорить с тобой.

- Вот как… - Митридат на миг нахмурился, потом махнул рукой. Залпом выпил вино, утерся. - Ладно… О чем ты хочешь говорить со мной?

Старик задумался, прикрыв глаза. Тонкие пальцы его рук чуть подрагивали.

- Царь, я хотел бы говорить с тобой наедине.

Митридат улыбнулся, пожал плечами. Кивнул телохранителю:

- Оставь нас.

Старик проводил телохранителя задумчивым взглядом, снова повернулся к Митридату. Видно было, что он хочет говорить о чем-то важном, и только никак не может решить, с чего же начать этот разговор.

- Ну вот, мы одни, старик. Говори, что ты хотел… Хотя нет, - перебил себя Митридат. - Сначала назови имя. Кто ты? Чем занимаешься? Откуда и куда идешь?

И тут старик улыбнулся. Его удивительные глаза от этой улыбки разгорелись еще жарче. Он сказал мягко, как обычно говорят с детьми:

- Кто я? Откуда? Разве это важно? Разве так уж необходимо знать - кто я и откуда? Разве это знание что-нибудь изменит в моем рассказе? Откуда я? - Он пожал плечами. - Из мира. Из странствий. Вчера я был из Синопы. А много раньше - из Афин. Еще раньше - из Херсонеса. Завтра буду отсюда, из твоей палатки. Так откуда же я?.. Ты сам видишь, царь, как трудно определить, откуда человек. Для этого сначала нужно определить, что такое время. И вообще - есть ли оно? А это определить очень трудно. Я не смог этого сделать, хотя и приложил немало усилий. Видимо, это одна из тех тайн, которые боги открывают людям неохотно.

Митридат с интересом посмотрел на него.

- Да ты мудрец, старик… Что такое время… Время - то, что проходит, то… - он задумался, - то, что нас меняет.

- Сколько лет ты был в изгнании? - спросил старик.

Митридат нахмурился:

- Зачем тебе это? Семь лет.

- А сколько ты плыл сюда?

- Семь дней.

- Можешь ли ты ответить, что для тебя было важнее: семь лет или семь дней?

Митридат молчал.

- Вот видишь, - сказал старик. - Не так легко определить, что же такое время… Ты сказал: мудрец… Нет, я не мудрец. Но я люблю мудрость других. Великих, настоящих мудрецов. Тех, чьими стараниями изменяется мир.

Митридат поднял брови.

- Мир изменяется стараниями мудрецов? Но разве мудрецов называют "пастырями народов"? Разве мудрость создает новые города и открывает новые земли? Может быть, все-таки это делает власть?

Старик покачал головой.

- Только истинная мудрость может изменить людей.

- Н-ну, хорошо, допустим. И как же эти твои мудрецы изменяют мир?

- Тебе, возможно, покажется странным, но, разумеется, к лучшему.

Митридат коротко рассмеялся.

- Кажется, я ошибся, - лениво сказал он. - Ты и правда лишь похож на мудреца, старик. И не много же ты понял в чужой мудрости. К лучшему? - Митридат покачал головой. - Вот уж в чем я нисколько не уверен.

- Но это так, - спокойно сказал старик. - Поверь мне, царь. Я тоже видел немало горя и страданий, бедствий людских. И все равно я вижу, что мир меняется к лучшему.

- Я не уверен в этом, - повторил Митридат. Его густые брови сошлись у переносицы. - Слишком много крови. Слишком много грязи. Слишком много дерьма. И слишком много измен. А сил мало! А все вокруг - к лучшему! - день ото дня все хуже и хуже. Люди скоро начнут жрать друг друга, взахлеб, с чавканьем! Не потому, что они голодны, а потому, что они - люди.

- Ты ошибаешься, царь, - возразил старик. - Ты молод, у тебя молодые глаза, ты хорошо видишь, но ты ошибаешься. Когда-то было много хуже. Только в сказках существует золотой век. Его придумал поэт Гесиод. На самом деле люди тогда подобны были диким зверям, рвущим друг друга на части, не знающим божественных законов.

Митридат резко поднялся. Висящий у пояса меч неприятно звякнул о металлические бляхи панциря.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке