Энвер-паша задумался. Он по-прежнему не доверял этому странному ночному гостю, но в его душе все же зародились некоторые сомнения. Между ним и Ибрагим-беком после решения Сейида Алим-хана назначить его, инородца, верховным главнокомандующим действительно пробежала черная кошка. До него время от времени доходили угрозы, посылаемые прямиком из Гиссара, где укрывался этот воинственный и кровожадный вождь лакайского клана в свободное от боевых столкновений время, но все это было на уровне слухов и сплетен. Поэтому и к Бача-и Сакао Исмаил Энвер отнесся в этот момент, как к распространителю злонамеренных вымыслов. Возможно, он не хотел портить себе хорошее настроение, в котором пребывал после удач последних дней, всякими дурными думами.
- Слишком много разных вестей свалилось на мою голову сегодня, - с досадой заметил паша. - Сначала Советы мне предложили территории под мое пантюркистское государство, чем несказанно меня порадовали. А теперь вот ты, таджик, меня стращаешь гибелью от рук брата моего Ибрагим-бека. Уйди же с глаз моих.
- Я - человек не корыстный, всевышний не велит, но, признаюсь, рассчитывал на некоторое вознаграждение за принесенную мною весть.
- Ты, наверное, забыл, как к этому относится наша вера. Глашатаев плохих новостей у нас отродясь не награждали, а, напротив, наказывали. И ударами палкой по пяткам ты не отделаешься, так и знай. Если ты мне солгал, нечестивец, то ровно через три дня, в этот самый поздний час, я велю вылить тебе на голову кипящее масло, а потом, если ты останешься жив, прикажу вздернуть тебя на саксауле.
Произнеся эту угрозу, Энвер позвал своих нукеров и приказал им содержать вестника беды под стражей. Бача-и Сакао отреагировал на распоряжение о своем аресте и возможной казни привычной ухмылкой сквозь густую черную бороду. Его внутренний голос ему подсказывал, что не пройдет отмеренных ему трех дней, как великий сераскир либо сам будет мертв, либо лично убедится в правоте его, Сына Водоноса, слов и вознаградит по заслугам за преданность.
Часы заточения казались Бача-и Сакао нескончаемыми. Между тем уже истекали третьи сутки, а никаких посягательств на жизнь Энвер-паши, даже намеков, не было. С утра он опять принимал бухарскую депутацию. Большевики, казалось, просто-таки пылали к "зятю Халифа" и "наместнику Магомета" неизбывной марксисткой любовью, а сам председатель совета преподнес ему саблю дамасской стали в золоченых ножнах с изумрудными инкрустациями. Подарил он ее в знак признательности заслуг лично от товарища Сталина, бывшего наркома по делам национальностей, ставшего на днях генеральным секретарем ЦК РКП (б).
Вспомнив к вечеру о своем пленнике, довольный Энвер предвкушал на сон грядущий захватывающее зрелище. Ему почему-то хотелось во что бы то ни стало казнить этого грязного таджика, вестника дурных вестей.
Но не давали покоя предостережения незнакомца, и он вновь крепко призадумался, а потом на всякий случай удвоил внешнюю охрану своего шатра. К тому же он приказал Изатулло с десятью нукерами схорониться в соседней палатке и быть готовым в любой момент встретить непрошеных гостей.
После сытного ужина - плов, бешбармак, хурма и гранаты - Исмаил Энвер, оставшись наедине со своими мыслями, возлежал на вышитой золотым позументом кошме. Роившиеся беспорядочно в его голове мысли были то благостными, то самыми мрачными. В какой-то момент, вздрогнув от разносящегося над пустыней шакальего воя, он вынул из деревянной кобуры свой "маузер", с которым не расставался с 1918 года, со дня своей "хиджры" на германской подводной лодке из Стамбула, где он заочно был приговорен к смерти новыми турецкими властями, и спрятал его под перину.
Сверкнув в полумраке шатра золотыми часами - превосходный старинный английский брегет был подарен ему в 31-й день рождения 22 ноября 1912 года британским посланником в Османской империи лордом Генри Мортимером Смоллеттом, - он взглянул на фосфоресцирующий циферблат. "Пройдет еще полчаса, - подумал Энвер-паша, - и я велю разжечь костер прямо у входа в шатер и вылью на голову этому наглецу, недоноску армейского водоноса, кипящее масло".
И в этот самый момент у входа в палатку раздались громкие гортанные крики.
- Мы пришли к Энвер-паше с миром, принесли щедрые дары от его преданного друга Ибрагим-бека! - прозвучал трескучий, будто старческий, голос незнакомца.
- Не говори о щедрости подношения, пока это не оценил сам одариваемый, - прозвучал ответ его охранника Хамида.
По шуршанию одежд, а стоячий воздух вечерней пустыни хорошо разносит по всей округе любые, даже самые приглушенные звуки, Исмаил Энвер понял, что незваных гостей тщательно обыскивают.
- В этом блюде лучший на всем Востоке плов, который могут готовить только в Гиссаре, - услышал паша уже знакомый ему резкий "незнакомый" голос.
- Не состарился ли тот баран, из которого варили лучший на Востоке плов, и не умер ли он своей смертью, пока вы везли его нашему повелителю от вашего повелителя через весь Кызылкум? - Хамид, бывший учитель медресе, вновь нашелся, что ответить пришельцу.
После этого из уст незнакомцев полилась отборная брань, через мгновение-другое раздались выстрелы. Что-то кричал, отдавая команды своим нукерам, Изатулло. В тот же миг в шатер Энвер-паши ввалился здоровенный рыжебородый детина, обладатель скрипучего старческого голоса. В руках его был поднос, на подносе - блюдо, накрытое массивной крышкой. Верзила только и успел что сбросить крышку и правой рукой выхватить из-под нее в спрятанном в застывшем от бараньего жира рисе "наган". Османец его опередил и выстрелил первым. Верный "чудо-карабин" братьев Пауля и Вильгельма спас его и на этот раз. Грузное тело медленно осело наземь, дернулось в последней конвульсии и замерло. Достреливать наемного убийцу не потребовалось. Первая же пуля сразила его наповал.
Наутро ближайшие чахлые заросли саксаула украшали четыре подвешенных за ноги трупа посланцев Ибрагим-бека. На одном из этих деревьев Энвер-паша еще вчера вечером предполагал вздернуть Сына Водоноса, если бы, конечно, после экзекуции кипящим маслом на голову тот выжил, что было весьма сомнительно. Теперь же он приказал доставить к себе Бача-и Сакао, сам развязал ему руки, стянутые за спиной ремнем из сыромятной кожи, и отпустил на все четыре стороны.
- Не хочешь ли, паша, добавить к моей свободе немного своего злата? - спросил освобожденный, разминая отекшие руки. - А то ведь без него и она не мила правоверному мусульманину.
- К твоей свободе, - рассмеялся в ответ Энвер-паша, - хорошим привеском станет твоя никчемная жизнь, которую я тебе сохраняю.
- Что ж, - согласился Бача-и Сакао. - С радостью, смиренно принимаю и это твое подношение. Ты не одарил меня казной, но ты мне преподал одну мудрость.
- Какую еще мудрость? - удивился Энвер-паша, имевший репутацию ограниченного и даже тупого человека, типичного солдафона.
- Мудрость никогда не верить в благочестие великих сераскиров.
- Ты, однако, неисправимый наглец, и я все-таки велю тебя омыть кипящим маслом и повесить! - вспыхнул от гнева Энвер-паша.
- Ты сможешь сделать это через неделю, когда я опять приеду в твой стан и приведу с собой 47 своих джигитов - верных воинов Аллаха и твоих преданных слуг. Если, конечно, успеешь…