Сайрус Кононофф наведывается в предгорья Гиндукуша уже четвертый год, но прежде с этим человеком, сумевшим собрать под зеленое знамя пророка свыше сорока тысяч боевиков, не встречался. Хекматияр в прямой схватке опасен, как горный барс, а в дипломатии хитер, как лис. Воюя с советскими силами вторжения и их политическими сателлитами внутри Афганистана, американцев и европейцев он не любит ничуть не меньше. Исламское фундаменталистское высокомерие вынуждает его относиться к кафирам в независимости от их идеологической закваски с ненавистью и презрением, поэтому он весьма неохотно идет с ними на контакты, признавая, если хотите, их исключительно союзниками поневоле. Сегодняшние взаимоотношения Хекматияра с янки сродни симбиозу, как по-научному квалифицируется ситуация, когда два антипода паразитируют друг на друге.
Кононофф это прекрасно знал и всякий раз, когда писал отчеты в Госдепартамент, высказывал мнение о том, что Хекматияр, с которым он был до этого дня знаком заочно, еще себя покажет, каков он есть на самом деле, и американцам. Сайрус уже битый час сидел за достарханом в окружении пяти его нукеров, а визави по переговорам все к нему не выходил. Предполагая, видимо, свой более значимый статус в предстоящих контактах, он позволял себе опаздывать.
Американский спецпредставитель с русскими корнями имел карт-бланш от своего руководства. Ему разрешалось действовать по обстоятельствам. Операция, которую ЦРУ плотно разрабатывало с ноября 1981 года, была крайне необходима Соединенным Штатам Америки для полной и окончательной дискредитации афганской военной кампании, которую Советский Союз, и это признавали и в Пентагоне, и в Лэнгли, вел довольно успешно. Так вот, предполагалось, что если Хекматияр без долгих проволочек согласится с американским предложением, то он получит за это пятнадцать миллионов долларов - один авансом и остальные четырнадцать - потом. А коли начнет артачиться, Кононофф должен будет ему пригрозить, что Вашингтон в ответ на неуступчивость перестанет закрывать глаза на некоторые шалости лидера Исламской партии Афганистана, например, на сеть подпольных заводов по перегонке опия-сырца в героин, которыми тот располагает в северо-западной пограничной провинции Пакистана, а затем через порт Карачи переправляет этот запрещенный товар судами в Европу и Америку. Хекматияр должен понять, что США сделают все возможное для того, чтобы раз и навсегда прикрыть эту лавочку. В конце концов, Белый дом и Капитолий - это не продажное, коррумпированное пакистанское правительство генерала Зия-уль-Хака, и при желании они могут отстоять свои национальные интересы, пусть даже и в предгорьях Гиндукуша.
Ожидая хозяина, Кононофф не терял времени зря, сопоставлял в уме факты, которые были ему известны о Гульбеддине Хекматияре, пытаясь их как-то систематизировать. Итак, он, несомненно, загадочная личность, в биографии которой слишком много темных мест и белых пятен. Есть все основания предполагать, что свой путь в борьбе за "свободу" Афганистана он начинал как раз в составе той самой марксистской Народно-демократической партии, которая теперь, опираясь на советские штыки, восседает в Кабуле и некоторых других местностях страны. Возможно, его членство в одной из ее группировок - фракции "Хальк" ("Народ") - определялось тогда тем обстоятельством, что в ней верховодил его земляк из племени пуштунов-хароти Хафизулла Амин, диктатор, убитый в своем кабульском дворце Тадж-Бек в первые часы после советского вторжения.
В юности он окончил аристократическую гимназию, после которой поступил в военную академию, но, прервав в ней обучение на самой середине, перевелся на инженерный факультет Кабульского университета. Однако, как говорится, от судьбы не уйдешь. Обретя цивильную профессию, он все равно стал воином, начав свой ратный путь в отряде боевиков НДПА. В 1972 году, при короле Закир Шахе, он попадает в тюрьму как подозреваемый в убийстве Сайдала Сохандана, лидера студенческого маоистского кружка "Вечный огонь". Но на следующий год в результате государственного переворота, совершенного Мохаммадом Даудом, выходит на свободу и от грехов своих подальше сбегает в Пакистан, где окончательно порывает со своим коммунистическим прошлым, основав партию воинов, приверженцев пророка "Хезб-и-Ислами". За его делишки в молодежном крыле "Халька" его и сегодня зовут за глаза "афганским комсомольцем".
"Да, Хекматияр, несмотря на то что за ним стоит целая армия смертников, готовых умереть во имя Аллаха, человек ненадежный, - пришел к неутешительному выводу Кононофф. - Легко может изменить своему делу, если ему кто-то посулит большие блага, а следовательно, не особо раздумывая, подставит нас под удар. Советы тоже умеют покупать себе союзников, что они блестяще доказывают все эти три с половиной года оккупации".
Его раздумья прервало появление Хекматияра. Тот, войдя в комнату, сдержанно поздоровался с поднявшимся и приосанившимся Кононоффым, извинился за задержку, сославшись на чрезмерную занятость. Потом они оба сели за достархан, хозяин разлил по пиалам зеленый чай и приказал нукерам принести ломтики жареной телятины и фрукты. Беседовать договорились по-английски. На этом настоял сам Хекматияр, пользующийся языком чужестранцев только в исключительных случаях. Даже многие из его приближенных, кстати, понятия не имеют, что он знает английский. Но, видимо, сейчас наступил именно такой момент. Его жест красноречиво свидетельствовал о главной черте характера - просто-таки патологической подозрительности, заставлявшей его не доверять даже своим много раз проверенным и перепроверенным соратникам и людям из личной охраны.
- С чем пожаловали, уважаемый мистер Кононофф? - начал разговор Гульбеддин. - Признаться, услышав вашу фамилию, я поначалу подумал, что это какой-то русский лазутчик хочет добиться у меня аудиенции. А что, в Америке тоже есть русские?
- Так же, как в Афганистане таджики, узбеки, туркмены, выходцы других народов, ныне оккупированных Советами, - парировал спецпредставитель Госдепартамента, стараясь быть не менее саркастичным.
Обмен колкостями состоялся, что придало определенную тональность всему их последующему диалогу.
- Скверные люди, хотя и правоверные мусульмане, - резюмировал Хекматияр, являющийся ярым приверженцем идеи пуштунской исключительности. - Поэтому священный Коран требует, чтобы мы с ними сосуществовали. Особенно перед лицом нашествия неверных.
- Вот об этом я с вами и хотел поговорить, любезный Гульбеддин. - Кононофф обрадовался, что ему довольно быстро удалось придать беседе необходимую направленность.
- Так с чем же вы пожаловали?
- Нам нужно, чтобы ваши люди приняли участие в одной военной операции в Бадахшане.
- Бадахшан - это не Нуристан, не Кунар, не Нангархар, не Пактия. Это вотчина Ахмад Шаха и подчиненных ему таджикских полевых командиров, моих, если честно говорить, заклятых недругов, с которыми я чувствую себя, как в одной банке со скорпионами. Там своих воинов хватает. Что там прикажете делать моим пуштунам?
- Сначала выслушайте суть нашего предложения до конца.
- Я готов, хотя, честно говоря, пока не вижу в этом особого смысла.
- Смысл есть, - настаивал Кононофф. - Смысл есть всегда. Наше Центральное разведывательное управление полтора года разрабатывало операцию под кодовым названием "Красный берег". Проводиться она будет в районе кишлака Ишкашим.
- В Бадахшане?
- В советском Горном Бадахшане. По ту сторону Пянджа.
- И что же вы нам предлагаете делать?
- Вы должны предоставить для проведения операции пятьсот своих тренированных бойцов, знакомых с диверсионным делом. Они в двух местах нарушат границу с Таджикистаном. Большинство из ваших людей открыто атакует пограничный отряд, расположенный непосредственно в Ишкашиме. А сотня тайно переправится через Пяндж чуть ниже по течению и полностью уничтожит маленький кишлак у старого мазара. Жителей в нем немного, не более семидесяти.
- Не понимаю, зачем вам это надо? - высказал недоумение Хекматияр.
Ловко орудуя кинжалом, он расправлялся со здоровенным, с баранью голову, гранатом, выковыривая из него сочные красные ягоды и отправляя их пригоршнями себе в рот. При этом на его губах пузырился алый сок, похожий на кровавую пену, что заставило Кононоффа подумать: "Гляди-ка, кровавый палач, а строит из себя девственника и пацифиста".
- Видите ли, сэр, - пояснил он, - международное сообщество постепенно утрачивает интерес к Афганистану. У вас уже погибло четверть миллиона человек. Еще три-четыре года истребления в таких масштабах, и жертв будет целый миллион. Но никто, поверьте мне, никто уже не обратит на это ни малейшего внимания. Вот мы и хотим вашими руками вырезать всего лишь один кишлак на той стороне, а представить это так, как будто это сделали сами Советы. Это уже будет обвинение в геноциде собственного народа, что станет поводом для серьезного международного скандала с массовыми протестами общественности по всему миру.
- То есть вы хотите сказать, что если стереть с лица земли Ишкашим в афганском Бадахшане, то резонанс будет не таким?
- В том-то и дело. Уничтожать чужие народы во имя достижения собственных политических целей - это укоренившаяся практика, давно уже не вызывающая не то что гневного возмущения, а даже самого робкого порицания. Русские, уничтожив ваш Ишкашим или, положим, Асадабад, всегда могут сослаться на то, что ливанские христиане-марониты сотворили полгода назад с палестинскими лагерями Саброй и Шатилой и что мы, мол, и израильтяне тогда им в этом не помешали. А вот уничтожать своих…
- С чего вы решили, что у русских есть повод уничтожать своих? - не унимался Хекматияр, перебив собеседника.