- Товарищи бойцы, ставлю задачу. Отсюда ни шагу назад. Четвертый и второй полки будут выходить из леса и оседлывать шоссе на Москву. На танкоопасных направлениях поставлены заслоны, и вы тоже будете нас прикрывать. Надо стоять насмерть и задержать хоть ненадолго танковый удар в наш фланг. Сумеете приостановить врага на полчаса - хорошо. На сорок минут - лучше. Задержите на час - мы подготовим прочную оборону… Я иду к своим, если успею, пришлю вам еще людей. Задача ясна?
- Понятно, товарищ майор, - сказал лейтенант.
- Надеюсь на вас, товарищи. Не пропустим врага на московские улицы. Положение тяжелое, но уже подходят на помощь столице свежие сибирские дивизии. Нам еще немного продержаться… - От неожиданно вспыхнувшего волнения у него вдруг увлажнились глаза. Ведь обязательно пробьет час, когда фронт перейдет в наступление, должен пробить. Майор остановился перед большого роста бойцом, лицо которого смутно казалось ему знакомым. - Ну что, продержимся, солдат? Как твоя фамилия?
- Е-ефремов, - затрудненно и после паузы произнес солдат.
- Будем держать немцев, Ефремов? Что молчите?
Девушка с карими глазами сказала:
- Выстоим, товарищ майор.
Он кивнул:
- Правильно, санинструктор. Надо… Надеюсь на вас, товарищи. - Потом повернулся к лейтенанту. - Там над ручьем разбитая минометная батарея. Есть целый миномет и мины. Выделите бойцов, пусть принесут. Сами пойдете со мной, покажете ваш рубеж обороны.
Майор пошел к выходу. За ним оба отделения во главе с лейтенантом.
Мальчишка - о нем все забыли, хотя он был тут, - решительно натянул шапку на голову, тоже двинулся к двери. Санинструктор Нина старалась поставить пистолет ТТ на боевой взвод. Пистолет достался ей от убитого комсорга Зайцева, она еще не очень в нем разобралась.
Нина подняла глаза на Ефремова, который чего-то ждал, сбычившись и напрягшись.
- Слушай, ты знаешь, как его заряжать? - Что-то щелкнуло у нее в руках, она закусила губу, кивнула. - А, вот так!
Они остались вдвоем в подвале, и только теперь Ефремов с каким-то странным свистом втянул в себя воздух и издал короткий удивленный смешок.
- Пронесло! Мать честная, как пронесло!
Он заметался, бросился было к своему вещмешку, передумал, подбежал к двери посмотреть, все ли ушли. Он понимал, что смерть скользнула мимо него в сантиметре. Майор случайно не узнал его - из-за усталости. Ефремов служил в комендантском взводе второго полка и, когда неделю назад немецкие танки прорвались к штабному блиндажу, вышел из боя и убежал как раз на глазах Токарева, который приказывал ему остаться и даже выстрелил вслед. Убежал, через два дня набрел в лесу на группу Федорова, но не сказал лейтенанту, что полк тут же, недалеко от Воскресенского. Опознал бы майор дезертира, тут сразу все и кончилось бы. Ефремов это понимал, но такой исход представлялся ему страшной глупостью, потому что, с его собственной точки зрения, наказывать его было не за что. Вообще, майор, лейтенант и вот эти бойцы порой казались Ефремову просто сумасшедшими - все продолжают играть в войну, хотя сопротивление такой силе бессмысленно. А остальные из робости и пассивности поддакивают. Про себя же Ефремов мог сказать, что он не робкий и не сумасшедший. Он начал работать в шестнадцать лет в магазине, где его дядя был заведующим, и сейчас, к двадцати четырем годам, считал, что знает жизнь, как никто. В любой компании он был первым, первым, как ему чудилось, стал бы и на фронте, если б дело шло к победе. Но сейчас ему было ясно, что патриотизм уже другое означает - смотреть, как положение меняется, и проспосабливаться. Припасать на будущее, а не то что "Ни шагу назад!".
Он схватил Нину за руку.
- Пошли.
Занятая пистолетом, она не поняла.
- Что?
- В Синюхино сейчас пойдем. Ты ведь тоже не дура здесь оставаться. Они тут все смертники. Майор сказал "стойте", они и уши развесили. Кишка тонка оказалась, поддались на настроение.
Санинструктор смотрела на него непонимающе, и он заторопился, объясняя:
- У меня в Синюхине дядя, спрячет за милую душу. И при немцах можно жить. К дяде придем, переоденемся. Немцы войдут: так, мол, и так, скажем - муж и жена. Они это любят - красноармейца или командира возьмут, а семье ничего не сделают. - Он даже не заметил, как девушку вдруг отодвинуло от него. - Я давно бы ушел, да одному опасно, в пленные заберут.
- Постой, а наши вернутся? - Голос Нины был неожиданно высоким, звенящим.
Но Ефремова уже понесло.
- Куда? В Синюхино вернутся, когда немцы туда войдут? Да ты сама-то веришь?.. Теперь хана уж нашим. Я-то еще подо Ржевом понял, что раз у них такая техника… - Он поднял свой вещмешок. - Давай пошли.
Лицо Нины изменилось, оно сделалось усталым-усталым. Равнодушно она сказала:
- Ну что же, идем. - И сунула пистолет в карман.
Они поднялись наверх. Ефремов зорко осмотрелся. Никого поблизости не было. Свернули за почту и стали спускаться в овраг.
Ефремов встряхнул вещмешок. Он делался все оживленнее, не замечая, что Нина бредет за ним, опустив голову.
- Не бойся, со мной не пропадешь. Я в Москве заведующим продсклада был, другой директор того не имел, что у меня было. И сейчас нам на первое время хватит. Я, думаешь, не вижу, чего тебе надо. Про платье бархатное говорила - у тебя десять будет. - Он взял ее за руку и свернул прямо в снег. - Сейчас сюда. Я тут все места знаю.
Они спустились на дно оврага к замерзшему ручью. Нина сказала, высвобождая руку:
- Ты иди вперед…
Утром в 10.30 у Куйбышева идущий зеленой улицей почти без остановок состав прогрохотал длинным высоко висящим мостом над замерзшей, подернутой туманом Волгой. Мимо рабочих, ремонтирующих путь, пронеслись теплушки, заполненные ладными, крепкими ребятами-сибиряками. Все шли и шли такие составы на запад. Вдыхая запахи мазута, пара и машинного масла, рабочие смотрели на вагоны. Успеют ли?
Звуки трех выстрелов подряд настигли майора с ординарцем уже на противоположной окраине городка.
- Что-то у лейтенанта, - сказал ординарец, останавливаясь.
Поле, окаймленное темными лесами, расстилалось перед ними. В ста метрах впереди дорога поворачивала под прямым углом и там дальше ее сжимали холмы. Луна скрылась за горизонтом, едва заметно побелел край неба.
- Ну ладно, Моисеенко, - сказал Токарев. Он тоже едва держался на ногах - не спал около двух суток. - Иди в полк, скажешь, чтоб Самойлов выводил людей на отметку сто десять, вон к тем холмам. Я эти места знаю. Размечу позиции для батареи. Буду вас встречать, когда выходить начнете. Давай, Моисеенко. Давай.
Он направился к холмам по целине, сразу увяз и подумал, что немецкие танки с их узкими гусеницами тут не пройдут, вынуждены будут жаться к дороге.
Выстрелы у Федорова не обеспокоили майора, он был уверен, что там все будет в порядке.
Лейтенант Федоров с двумя бойцами подбежали к зданию почты, как раз когда Нина поднялась из оврага, волоча за собой по снегу тяжелый, туго набитый вещмешок.
- Что случилось?.. Кто стрелял? Соловьева, ты?
Она безразлично сказала:
- Ефремов застрелился. Струсил и застрелился. - И прошла мимо бойцов в подвал, будто не видя их, белая, без кровинки в лице.
- А черт! - Лейтенант бросился тропинкой вниз.
Нина швырнула вещмешок в угол к стене. Он грохнулся тяжко, со звоном возле Евсеева, и тот, проснувшись, сразу сел, осматриваясь.
- Что - начинается?
Санинструктор, глядя в сторону, ответила равнодушно:
- Спи пока. Не началось еще…
Евсеев кивнул успокоенно и улегся. Опытный солдат, он воевал, начиная от границы, и знал, что, если есть возможность поспать, упускать нельзя, потом не отдадут.
Лейтенант бегом скатился в подвал. Он был ожесточен: чепе - чрезвычайное происшествие! А ведь все как будто начало складываться хорошо: правильно он определил, когда прекратить отход, точно выбрал позицию для обороны, верным было решение разделить бойцов на две группы. И вдруг на тебе - Ефремов оказался ненадежен. Настоящий командир не допустил бы такого.
Он приступил к Нине.
- Слушай, Соловьева, как это получилось? И ты почему с ним была?
Бойцы опять набились в подвал. Клепиков шагнул к вещмешку старшины, проворно развязал затянутый шнурок на горловине.
- Ну-ка, поглядим, чего у него там.
Он вывернул содержимое на пол, в разные стороны покатились, звякая, какие-то часы, кольца, портсигар, кофточки, мех. Действительно, подготовил себе Ефремов кое-что на первое время, но теперь оно уже не могло ему пригодиться.
Кто-то ахнул.
Клепиков машинально, не замечая, обтер ладони о шинель. Ему представилась рука убитого командира, лежащего в окопе, и то, как Ефремов, ловкий, ладный, опасливо озираясь узкими глазами, снимает с мертвого запястья часы.
- Он, выходит, гад, грабил. С убитых снимал и шарил по домам.
Лейтенант, обойдя стопку одежды, шагнул к Нине.
- Не может быть, чтоб он сам застрелился, Соловьева. Не может этого быть.
Она, опустила голову, но промолчала.
Миша Андреев ошеломленно спросил:
- Значит, ты… Значит, ты его убила?
У нее вздрогнули плечи, и вдруг все увидели, что она давно уже плачет. Она старалась сдержаться, но рыдания рвались - в них был страх, который пришлось превозмочь, решимость, которой надо было набраться, чтоб выстрелить в человека. Не издалека ведь, а рядом, не в гитлеровца, а в русского, своего.
Миша осторожно взял ее за плечо:
- Не плачь, не надо.