А когда в свободное время проводили мы занятия или беседы, то, о чем бы ни шел разговор - о патриотизме или о международном положении, - с любым вопросом увязывали Жилкина… "Вот, мол, Роммель, Африка, так и так, а боец четвертого взвода Жилкин в строй опаздывает". "Вот Минин, Пожарский Москву спасли, а боец четвертого взвода Жилкин норму не выполняет".
Что же, вода и камень точит. В результате сложилось у Жилкина мнение, что он от роду неполноценный человек, никуда, кроме как на кухню, негодный. Он крепко это усвоил, принял к сведению и покорился.
Особенно любили ребята втравлять Жилкина в разговор. Соберутся ужинать, сядут вокруг него - и давай приставать: "Расскажи, Жилкин, как ты диверсанта поймал". А тот хлебает себе щи помаленьку и улыбается, и не поймешь, совестно ему или нет. "Да что, говорит, рассказывать. Вы ведь для потехи просите". "Какая может быть потеха! Расскажи"… Ну, поломается немного и начнет: "А вот было - послал меня командир взвода за топорами. Тогда дорогу бревнами устилали и топоров не хватало - вот и послал он меня за топорами в расположение части. "Ступай, говорит, Жилкин, за топорами, поскольку все равно, что ты тут есть, что тебя нету". Пойду, думаю, лесом - срежу угол. И вот, ребята, пошел я лесом. Пошел я лесом, ребята, и вдруг выходит прямо на меня из чащи майор. Выходит из чащи майор - ремни вперехлест, на петлицах по две шпалы, сам серьезный. Важный человек. Подходит он ко мне и спрашивает: "Где тут ближайший штаб воинской части?" - Я, конечно, ничего худого не думаю, встаю, как положено, и говорю, что сам иду в ближайший штаб и до него осталось немного, километра три, не больше. "Ладно, - говорит майор, - тогда и я с тобой пойду". А мне чего? Пускай идет. "Только, - говорит майор, - прежде всего прими у меня оружие". Тут я, конечно, встал на месте и глаза на него вылупил. Что это за шутки? А он подает мне пистолет, финку и какую-то коробочку. "Бери, говорит, не бойся. Потому что я есть самый настоящий диверсант, обученный у немцев и скинутый ночью с самолета. И я, говорит, принял решение немедленно сдаться советским войскам, поскольку против своей родины воевать не намерен". Вы, ребята, конечно, понимаете, как я тут перепугался. Майор высоченный, рукой не достанешь. А кругом - дремучий лес и нет никого. Пока три километра пройдем, он и передумать может. Детина-то эва какой: хватит раз по затылку - и голова отпадет. "Может, говорю ему, сами наган снесете?"- "Нет, говорит, бери и веди. Я тебе сдаюсь". - "Как же я вас поведу? Я нестроевой…" Он как гаркнет на меня!.. Взял я у него коробочку, взял наган и потопали мы по дремучему лесу цепочкой по одному - он впереди, я за ним. "Сейчас, думаю, дойдем до овражка, тут я от него и убегу"".
Вот примерно таким манером рассказывал Жилкин свои байки. Это правда, диверсанта он привел, но так ли все было, как он рассказывал, - не знаю. Байка была длинная, и я уж не помню ее до конца. Было там еще, будто Жилкин от этого майора спрятался, а майор его искал по лесу и кричал "ау".
Мы, конечно, помирали со смеху, когда слушали Жилкина, а он с каждым разом прибавлял все больше и больше чудес, будто нарочно старался выставить себя дурачком.
И вот однажды услыхал эту байку комбат товарищ Алексеенко. Я и не видал, когда он подошел. Первый заметил его Жилкин. Как взглянул на комбата, так и сглотнул язык. Мы все смеемся, а товарищ Алексеенко стоит в стороне, темный, как туча, и глядит на нас молча.
Тут, помню, кто-то сказал: "Садитесь с нами, товарищ командир батальона, послушайте, какие он цветочки вышивает". А товарищ Алексеенко ничего не ответил, повернулся и пошел к себе. Тут мы все притихли. И Жилкин притих, сидит в своей шинеленке голову опустивши, на нас поглядывает и молчит. Всем чего-то совестно стало. И мне совестно, и солдатам, и Жилкину. Помню, разозлились мы тогда на Жилкина, будто он один был виноват.
Не прошло после этого случая и часу - вызывает товарищ Алексеенко Жилкина к себе. Садит его в машину, и уезжают они оба в неизвестном направлении. Долго их не было. Мы строили разные догадки, но ничего путного сообразить не могли.
К ночи воротились они обратно. Комбат пошел по ротам, а мы обступили Жилкина, спрашиваем:
- Куда тебя возили?
- В штаб армии.
- Да что ты?
- Ей богу, правда.
- К самому командующему?
- Да нет. Зачем я ему.
- А куда же?
Жилкин печальный стоит, растерянный. Ёжится, будто ему зябко.
- К портному, говорит, меня свели.
Мы рты и пораскрывали. Кто-то попробовал хмыкнуть, но на него так цыкнули, что смех у него так в животе и остался.
- Обмерял меня портной вдоль и поперек, - сказал Жилкин, - и отпустил.
А через несколько дней получил Жилкин новую шинель. Надел он ее и весь переменился. Ну, не солдат - картина. В самый раз пошили шинель - ни складки, ни морщинки. Хоть на парад посылай. Все удивлялись, глядя на него, словно он и стройней стал, и ростом повыше.
А больше всех удивлялся сам Жилкин. То и дело оглядывал он себя, будто не узнавал, кто это такой, будто душа его переселилась в другое тело. И в первый вечер, за ужином, хлебал щи стоя - боялся шинель замарать.
Под утро выхожу на линейку, а там уже кто-то маячит в темноте. Подхожу ближе, гляжу - Жилкин. И заправочка на отлично, и лицо гладкое. То его чуть не на коленях приходилось упрашивать, чтобы побрился, а тут сам побрился, по собственной инициативе.
Солдаты выходят строиться и в шутку, конечно, поздравляют нашего левофлангового с обновкой. А он стоит строгий, подтянутый, ровно письмо получил, и все смешки отскакивают от него, как от стенки.
Прямо удивительно: от такого, по видимости, пустяка человек переменился.
Однажды стал наш балагур Ишков по старой памяти упрашивать Жилкина рассказать про диверсанта. Поглядел Жилкин ему в глаза и сказал:
- Как я диверсанта поймал - это мы обсудили. Вот когда ты поймаешь, тогда снова посмеемся.
Видно, не ожидал такого ответа Ишков, тем более от Жилкина.
- Где мне поймать, - говорит Ишков. - У меня задание командования есть - лежневую дорогу выкладывать. У нас с тобой разделение труда. Я за тебя норму выполняю, а ты диверсантов ловишь…
И тут в первый раз я увидел, как Жилкин обиделся. Побелел он, подходит к командиру взвода и требует себе отдельный участок. Ну, уважили его просьбу, дали участок, наточили ему топор. А я подошел издали поглядеть, как он станет работать.
Горячо взялся Жилкин прогоны тесать. Конечно, норму он вряд ли выполнил бы, поскольку прежде никогда не плотничал, но все-таки дело у него подавалось. Гляжу, спешит от других не отстать, суетится. Спешил, спешил да топором по ноге и тяпнул. Одно дело - ногу чуть не до кости рубанул, второе дело - сапог испортил. Перетянули ему рану и свезли в санчасть.
Рана была неопасная. Но врач сказал, что лежать нашему Жилкину придется дней шесть. Прошло два дня. Гляжу, ковыляет Жилкин с котелком возле кухни. Посмотрел на него Ишков и говорит:
- Везет людям. День поработал - шесть выходных заработал.
Ничего Жилкин на это не ответил, только на следующее утро вышел и встал в строй. Командир взвода ему, конечно, скомандовал - направо и шагом марш в землянку. Но через час Жилкин все-таки пришел на трассу самостоятельно и стал работать. Время тогда наступило горячее, каждый человек был на счету, и мы решили не прогонять его обратно.
А когда нога у него зажила, он принялся учиться плотничать под руководством того же Ишкова и через месяц работал не хуже других. И когда приходилось прокладывать гать в грязи, на болоте, Жилкин каждый раз скидал шинель, как бы холодно ни было, и вешал ее где-нибудь в отдалении, чтобы не замарать или не повредить невзначай топором.