Илья Эренбург
Что человеку надо
Роман
В доме булочника кривой Хесус еще отстреливался. Фалангисты подожгли солому, и черный дым ворвался в узкое оконце. Потом они выволокли мертвого Xecуca на площадь. Хесус глядел большим кровавым глазом на белое небо, а мулы, привязанные к ржавым кольцам, беспокойно кричали.
Секретарь фаланги Васкес пил пиво. Прибежал Куррито:
- Маноло в Лерите.
Васкес ответил: "Ерунда", - и сплюнул на стол косточку от маслины. Он задыхался от зноя; мокрый воротник жал шею, как веревка.
Звонарь ударил в колокол. Из церкви выплыла расфуфыренная богородица: она улыбалась бледными злыми губами. Васкес нес бархатный шлейф и пел:
- "На-а-а-дежда всех отчаявшихся…".
У него был тонкий голос кастрата. На балконе показался полковник Лопес, тучный андалузец с рачьими глазами. Он поднес руку к козырьку и растерянно улыбнулся. Утром, когда фалангисты осаждали Народный дом, он лежал с грелкой на животе и шептал:
- Влипли!
Васкес швырнул шлейф богородицы, пропахший нафталином, в лицо молоденькому офицеру, а сам подбежал к балкону:
- Ваше превосходительство, несколько приветственных слов!
Лопес побагровел: его глаза еще явственней отделились от лица. Он выкрикнул:
- Испанцы!..
Увидев труп Хесуса, жена Васкеса, замахала кружевным веером:
- Почему не убрали?
Капитан услужливо прикрыл лицо Xecуca мешком из-под муки.
Васкес с трудом вскарабкался в беседку для музыкантов. Он думал об империи Карла, над которой никогда не заходило солнце, и, составляя пышные фразы, шевелил мясистыми губами. Снова подбежал Куррито:
- Хочешь посмотреть?
Арестованных загнали во двор ремесленного училища. Фалангисты подталкивали их штыками. Васкес сразу спросил:
- Карраско где?
Переплетчик Карраско считался вождем красных. Куррито развел руками:
- Удрал. Зато сына взяли.
Сыну переплетчика было четырнадцать лет - большие, оттопыренные уши, пальцы, замаранные чернилами. Васкес наставил на него револьвер:
- Где?
Мальчик молчал.
- Я тебя спрашиваю - где, сын потаскухи!
Приподняв брови, мальчик равнодушно ответил:
- Стреляй.
Раздался выстрел. Куррито теперь торопил Васкеса:
- Неудобно - Лопес ждет…
До ночи кричали фалангисты: трубачи играли "Королевский марш": священники кропили водой пыльные грузовики; стиснутый толпой, полковник Лопес крохотным платочком утирал широкое мокрое лицо. Потом все стихло. Рядом с мертвым Хесусом, уткнув лицо в горячую пыль, храпел фалангист. На луну набежали мелкие бесформенные облака; в изнеможении орали коты, поблескивая зелеными глазами.
Незадолго до рассвета раздался одинокий выстрел. Сонный Лопес не хотел одеваться. Жена торопила его. Громко вздыхая, он стал застегивать мундир не на ту пуговицу. Молодой лейтенант повторял: "За Испанию! За Испанию!". Женщина плакала навзрыд. По пустырям бежал Васкес и вопил:
- Это Маноло!..
Они остановились в двух километрах от города. Фургоны "Перевозка мебели", ослы с пулеметами, барселонские такси, лимузины, скрипучие таратайки, грузовики обложенные тюфяками, патроны, курдюки с вином, гитары.
На машине Маноло написано: "В Уэску".
- Пулеметы ставь!
- Ставь сам.
Кто-то крикнул:
- Ты с Маноло не шути - он в комитете.
- А я что - не комитет?
Девушки в туфельках на высоких каблуках неловко карабкаются по камням: они едва волочат тяжелые винтовки. Позади облако пыли: идут металлисты, солдаты, ткачихи из Сабаделя, бухгалтеры, торреадоры, почтовики. У кого револьвер, у кого ружье, у кого кухонный нож. Старуха бежит с вилами:
- Бей их! Бей!
Горы откликаются: бей!
Под’ехали крестьяне из соседней деревни верхом на мулах. Один горделиво показывает мушкет:
- Кабанов бил, теперь буду бить генералов.
Старый анархист, которого все зовут "Кропоткиным", суетится:
- Куда флаг поставить?
У "Кропоткина" длинные седые локоны и галстук, повязанный бантом. Маноло спрашивает:
- Сколько нас?
Никто не отвечает.
Мальчишка швырнул ручную гранату и убил барана. "Кропоткин" рассердился:
- Жизнь заслуживает уважения!
- Сволочи, сколько нас?
К Маноло подошел гитарист Антонио:
- Покажи, как из ружья стрелять, а то скандал - ничего не получается.
Крестьяне угрюмо повторяют:
- Говори, где фашисты? Пора стрелять - они из экономии молотилку вывезут.
Они стоят на камнях под городом. Камни рыжие и рыжий город. Глухие стены. Ни деревьев, ни травы - пустыня. Кричат люди, кричат мулы. Никто никого не слушает.
Маноло идет вверх.
- Бей их!
Осторожно мулы ступают над обрывом.
Свист, грохот, рыжая пыль - разорвался снаряд. Все бросились вниз. Маноло кричит:
- Стой!
Остался только "Кропоткин" с флагом.
- Стой!
- Стой!
Убили Антонио: он лежит с раскрытым животом под розовым ранним солнцем - Антонио, веселый гитарист, гордость барселонской Паралели .
- Антонио!
Это его окликает Маноло; и вдруг, озверев, Маноло кидается вдогонку за беглецами:
- Антонио… Слышите, сволочи, Антонио!..
Они остановились растерянно переглядываются. Крестьянин с мушкетом лопочет:
- Не видно, откуда стреляют - поэтому…
Еще снаряд. Теперь никто не двинулся с места. Маноло идет вверх; за ним другие. Пулеметы. Вскрикнула женщина. Мул сполз вниз. Солдат подпрыгнул и перевернулся.
- Бей их! Бей!
Пулеметы фашистов на колокольне. Люди падают с камней. Ползут новые. Сзади кричат: "Бей!". Маноло карабкается по отвесной скале. Вдруг он видит фашиста. Он кричит от радости. Они долго ворочаются в пыли. Потом Маноло встает, трет рукой колено и заботливо осматривает винчестер.
- Бей!
Они ворвались в город. Ревут мулы, звенит стекло, старая женщина судорожно смеется от радости и от страха. Мертвый осел скалит желтые зубы.
Полковника Лопеса нашли в исповедальне; старик убил его топором. "Кропоткин" взобрался на колокольню и повесил большой красно-черный флаг.
На паперти лежит богородица: она попрежнему зло улыбается, и крестьяне в ожесточении рвут ее тяжелое бархатное платье. Треуголки гвардейцев, береты, круглые шапчонки семинаристов, ангелы с отбитыми крыльями…
Жена Васкеса сует "Кропоткину" деньги:
- Спасите!
"Кропоткин" выпрямился, откинул рукой седые локоны:
- Работать надо! Шить рубахи! Сажать картофель!
Деньги летят на мостовую. Ребятишки подбирают.
- Застрелю! Жгите их! Жгите мразь!
На площади костер; горят херувимы, деревянные венчики, розы. "Кропоткин" швыряет в огонь сотенные:
- Уничтожим навеки эксплоатацию!
По ветхим пыльным щекам бегут слезы.
Убитых положили в беседку, где вчера играли музыканты. В ногах Антонио - гитара. На часах две девушки. Подошел смуглый парень:
- Красавица, где талончики на обед дают?..
Он ушел; девушка говорит:
- Ночью, если боя не будет, пойду целоваться…
Насупившись, другая отвечает:
- Я ни за что!
Девчонка тащит даму в капоте:
- Фашистка! Она меня по щекам била!..
Дама в страхе подымает кулачок - на солнце горят багровые полированные ногти:
- Я не фашистка, я нервная…
Аптекарь Хосе кричит матери:
- Плевать мне теперь на твое причастье!
С площади доносится дискант "Кропоткина":
- Жги!..
Крестьяне развалились в кожаных креслах "Коммерческого клуба". Они задумчиво улыбаются. Статуи, люстры, вазы… Вдруг один вскочил:
- Едем! Они молотилку вывезут…
К Маноло подходит старый звонарь и, улыбаясь беззубым ртом, говорит:
- Записывают где? Хочу бить фашистов.
Солнце было уж высоко, и немилосердная жажда мучила Маноло. Он достал курдюк, раскрыл рот. Тоненькая струйка, вино теплое. Он долго бродил по городу. На базаре продавали дыни и салат. Маноло зашел в ремесленное училище: там лежали тела расстрелянных фашистами.
В подвале училища нашли отца Мигеля. Это толстяк с круглой головой, шеи у него нет. На нем разодранная сутана. Он уныло почесывает голую волосатую грудь. Его привели к Маноло. Оба молчат. Маноло смотрит на сына переплетчика. Большие синие мухи облепили детский затылок. Маноло доверчиво говорит:
- Страшно!..
- Сказано: "Смерть пасет, как овец"…
Отец Мигель по привычке потирает руками. Беспричинная тоска охватила Маноло. Он спрашивает:
- Значит, хочешь умереть?
Отец Мигель поспешно отвечает:
- Не расчет: вы - меня, они - вас. А кто может поручиться…
Он не договорил - Маноло выстрелил. Сразу все стало легким: прошла скука. Маноло смотрит на красные плиты - сколько у толстяка крови!
- Грузовик почему бросили?
- Да ты не волнуйся - машин хватит.
Сердито сплюнул, Маноло лезет под грузовик. Он провозился добрый час.
- Готово!
Он вытирает рукавом лицо: пыль, смешавшись с маслом, стала липкой, как глина.
- Я на "Испано-суисе" шесть лет просидел, каждую косточку знаю. А ты говоришь: "Не волнуйся"…