В повести "Запах пороха" рассказывается о действиях саперов и автоматчиков в боях на дальних подступах к Москве осенью 1941 года. Автор показывает, как в суровых испытаниях формировались мужественные характеры воинов, переживших и горечь неудач, и радость первых наступательных боев. Произведение написано выразительным языком, в нем много точных деталей фронтового быта.
Запах пороха
1
В штабе - дым коромыслом. Здесь распределяют пушки, винтовки, сапоги, фляжки, подковы, мыло и многое другое, без чего нельзя воевать. Формируется стрелковый полк.
- Ну, как там саперы? - перехватил меня в коридоре Зырянов, высокий, немолодой уже капитан с хорошей выправкой и заметно выгнутыми ногами. На его синих, "чужеродных" для пехоты петлицах - серебряные подковки с саблями.
- Нормально! Отделение разведки выделил, обучаю… Миноискателей нет.
- Получи.
- Нет на складе…
- Будет. Все будет! Народ твой - пеший?
- Пеший.
- Худо… Им не поспеть за конной разведкой.
Зырянов - помощник начальника штаба по разведке, и к тому же кадровый кавалерист. На нас он смотрит как бы с высоты своего седла.
Я прохаживаюсь по коридору, жду комиссара полка. Ко мне подходит лейтенант Пашкевич - командир противотанковой батареи. У него свежее розовое лицо, щеки досиня выбриты. Говорит он весело:
- Куда ни сунусь - всюду временные! Врид, врио, ио…
Действительно, комсостава не хватает, а вновь прибывающих, особенно таких, как я, свежеиспеченных, в первую очередь направляют в подразделения; очумевшие штабники сидят в прокуренных комнатах дни и ночи, тут же, не раздеваясь, поочередно дремлют.
- Понимаешь, мне нужен бк , а они тянут кота за хвост!
- Может, нету снарядов, - пробую я защитить неизвестного мне врида.
Но артиллерист упрямо стоит на своем:
- Был бы настоящий начальник - достал бы! На этого цыкнут по телефону, он и дышит в тряпочку. А чего бояться? Меньше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют! Война, друг…
Наконец приходит комиссар Михайлов, ради которого я и толкусь в коридоре. Он долго выспрашивает, куда и сколько человек передано из моего прежнего формирования. Начинаю подробно докладывать, ссылаюсь на документы и распоряжения.
- Испарились у тебя люди! - упрекает он меня, разглядывая сводку и прижимая плечом к уху телефонную трубку. - Да! Да! Есть! Да… - отвечает он кому-то.
Наконец мы с ним находим ошибку и сводим концы с концами. Гора с плеч!
- Не путай гляди, - отпускает меня комиссар. Его смугло-землистое, припухшее от бессонницы лицо тонет в дыму.
Идя обратно по коридору, я думаю: не слишком ли засиделись мы в лагере? Дни бегут, осенние дни сорок первого года… Прошел сентябрь, начался октябрь, а мы все формируемся…
2
- Ну, давай, давай Вась Васич, - уговариваю я командира второго взвода. - Все ж таки добро…
- Пропади оно пропадом! - морщится он и подвигает консервную банку ко мне. Это мы с Василием Васильевичем Оноприенко едим до невозможности надоевший деликатес - "Снатку", который нам систематически выдают по доппайку. Вначале крабы пришлись было нам по вкусу и ели мы их, можно сказать, ложками. Но - сколько можно?
Тут же сидит командир первого взвода.
- Федоров! - заводит его Оноприенко. - Даю вводную: противник с фронта, противник с тыла, противник слева, противник справа! Ваше решение?
- Ну… оценить обстановку… - тянет Федоров.
Оноприенко хохочет:
- Лейтенант Чуб в таком разе командовал: "Взвод, сквозь землю провались!"
- Над кем смеетесь, господа? - морщится Федоров.
Я снова передвигаю консервную банку поближе к Вась Васичу и рассказываю, как в тридцать девятом году привез в Архангельск, в институтское общежитие, арбуз и как мой приятель - северянин ел такую невидаль ложкой. Оноприенко, истый хохол, смеется до колик.
В столовую мы сегодня не ходили - некогда: собираемся на стрельбище. Перед бараком строится рота. На повозку уже погружены патроны, бутылки с зажигательной смесью и старые ручные гранаты - "бутылки". Мысленно проклиная крабов, я забегаю в отгороженную в казарме клетушку, где старшина держит кое-какое ротное добро. Нынче здесь расположился ротный умелец Носов и на скорую руку малюет чернилами на газетах поясные силуэты-мишени.
- Сколько сделал, богомаз?
- Двадцать.
- Кончай.
На стрельбище, как всегда, народу много. Бьют станковые пулеметы, татакают ручные, трещат винтовки и карабины. Отыгрывает сигналы труба.
Мы занимаем свой участок. Назначаю первую смену. Саперы протирают оружие, накалывают на щиты мишени, расставляют в тылу прицельные станки. Во взводе Оноприенко уже заготовили "Боевой листок" - остается ждать отличников.
На огневом рубеже появился комиссар полка Михайлов. Он сразу же подошел к нашей роте.
- Как стреляете, саперы?
- Готовимся, товарищ старший политрук.
Михайлов внимательно посмотрел на меня:
- А раньше рота стреляла?
- Стреляла.
- Ну вот что, брат… Стреляйте получше…
У комиссара необычно серьезный и в то же время рассеянный вид. Он подолгу смотрит куда-то в сторону и, видно, думает о чем-то своем. На гимнастерке у него поблескивает орден Красной Звезды - единственный в нашей части. Говорят, в финскую кампанию получил.
- А верно, товарищ комиссар, будто капиталист может помочь нам? - спросил Носов, с уважением посматривая на редкостный тогда орден.
- Может быть… При условии, конечно…
- Свой своего, значит… - недоверчиво протянул Носов. - Какая польза?
- Не польза, друг мой. Свою шкуру спасать будут!
- Ить шкуры-то у них одной масти?
- Не совсем. Залез же Гитлер к соседям…
Следом за комиссаром прибежал посыльный: меня срочно вызывали в штаб полка. Михайлов обернулся:
- Народ, говоришь, подучился? Так-так…
- Занимались.
- Ну, ступай! Ступай…
По его тону я понял, что вызов не совсем обычный, и стал прикидывать в уме, что и как у меня в роте. Вооружение и боевое снаряжение мы получили почти полностью, а вот что касается учебных пособий, то их почти не было. Различные схемы, плакаты и макеты делали сами. Занятия шли, что называется, с утра до ночи. Так мы учились в финскую войну - я тогда служил действительную в Чапаевской дивизии. Нас хорошо тогда поднатаскали, занимались по десять и более часов, и все в поле, даже политподготовка…
Да, но зачем же все-таки меня вызывают?
В штабе я прочитал первый в моей жизни настоящий приказ. Завтра выступаем.
Ночные сборы… Ротные пароконки стоят возле барака. Чувствуя суету и нервозность, лошади неспокойно мотают головами, дергают поскрипывающие повозки. Где-то около Тулы погромыхивает. Наверное, воздушный налет.
Это подгоняет людей. Саперы движутся традиционным "понтонным" шагом - бегом. Запыхавшийся сержант Васильев - он с недавнего времени старшина роты - озабоченно что-то выговаривает повозочному Буянову, сухонькому и слегка вроде глуховатому красноармейцу. Буянов нестроевик. Он смущенно улыбается и мягко отвечает старшине. Слышно только:
- Мы понимаем… увяжем сено поверх… маненько чувалы… поищем место…
Меня бьет озноб. Я чувствую себя неуверенно, нервничаю. Откидывая сползающий на живот планшет и поддерживая потяжелевший вдруг пистолет, прохаживаюсь между повозок; приказываю, поправляю, помогаю саперам что-то поднять; в третий уже раз забегаю в казарму. В казарме порядок, здесь распоряжается Оноприенко. Он стоит, чуть расставив ноги, и внешне спокойно, неторопливо командует. Но вот он рукой заглаживает набок белесый чубчик, и видно, что у него подрагивают пальцы… Это меня почему-то успокаивает.
Вшестером саперы несут сложенную и зачехленную лодку. Шажок у них мелкий, частый. Командует расчетом Ступин - рассудительный, немолодой уже боец.
- Ступай в ногу. Да держи, держи!
Сам он цепкими руками ухватился за веревку, с побитого оспой лица катится пот. Отделение на одном дыхании подносит лодку к повозке, дюжина сильных рук напрягается, слышно: "Р-р-раз" - и тюк уложен. За ними боком, вприпрыжку трусит Аникей Носов. У него в руках охапка весел, мех со шлангом и деревянная решетка-днище. Он скороговоркой на ходу что-то бубнит подошедшему Васильеву. Но старшина, видно, не слышит, поворачивается к нему спиной и подносит к самым глазам блокнот, тычет в него карандашом. Отмечает, чтобы в спешке не забыть чего.
"Так и оставлю Ступина отделенным", - решаю. А Ступин уже повел своих, только слышно, говорит Носову:
- Что трешься около? Поспешай!
- Там-от… и четверым делать нечего. Захекались… - громко, чтоб слышал старшина, ответил Носов. - На пристанях, бывало, центнер…
- Пяти пудов не выкинешь, - усомнился Ступин.