Боец замер. Минут десять лежит не шевелясь, уткнувшись головой в снег. Всего пяток шагов отделяют его от товарищей. Друзья с тревогой всматриваются в неподвижную фигуру, не решаясь подать голос. Наконец Носов ворохнул ногой, пополз.
"Фить-фить…" Стреляют с левого фланга, из кустарника. В ответ ударил наш пулемет. Неожиданно Носов вскинулся и рванулся вперед. Но до гребня чуток не добежал…
Перед ним, на гребне, дрожит под ветром одинокая, обожженная морозом былинка. Однако Носов ничего уже не видит.
Смеркается. Вторые сутки лежат саперы в снегу, один мертвый и двое живых. Срывается снег, покрывает все тонким колючим пологом. Некоторое время еще можно видеть белый холмик над Носовым, но затем все сглаживается, и уже только чуть угадывается нечеткая линия горизонта. Где-то вдали отсвечивает красным.
Тринадцатое число считают иной раз несчастливым. А у нас сегодня праздничное настроение. После завтрака рота собралась на митинг, все уже знают сообщение Совинформбюро о провале немецкого наступления и результатах контрудара советских войск под Москвой.
Мы ждем к себе комиссара полка Михайлова. Саперы сгрудились прямо в поле, на дороге. Да и не сойдешь в сторону, насыпало по пояс. К тому же снег слежался: два дня уже держится оттепель. Мягкими белыми лохмотьями укрыло вес, мокрый снег облепляет каски, оружие, шинели.
Ротные сани стоят на дороге сплошной лентой, впритык. Саперы - позади, возле кухни. Здесь вроде теплей, поддувало бросает на снег теплый отблеск, и люди глядят на светлое пятно как завороженные. Шутка ли - с шестого числа не видели крыши над головой. В такую-то зиму! И обмороженных пока нет. Чем только они держатся, мои саперы, каким духом?
Собрались все - и саперы, и повар, и повозочные. Немолодой уже Буянов, кряхтя, старается дотянуться цигаркой до выпавшего из дверцы уголька. Уголек гаснет.
- В печку лезай!
- Подпалит нос…
- На-а, прикури! - дают ему.
- С жару слаже маненько… - улыбается смущенный, будто оправдываясь, ездовой и кладет горящий уголек прямо на ладонь.
Над головой - сизый столб. Теплый махорочный дым расходится в сыром небе.
Недалеко падает снаряд.
- Огрызается, дьявол…
- Дали!
- Зато и рушит все!
- Сами жгли, теперь он под чистую… Война.
- Война-а! А люди-то… как? Видел нынче?
Нынче - это под Сталиногорском. Чуть свет проходила рота через освобожденный накануне город. На окраине, у самой дороги, лежали скрюченные трупы. Серые подшлемники, желтые присыпанные снегом лица… Поодаль сидел окостенелый, запорошенный снегом солдат. Разорванную шинель полоскало ветром, на зеленом френче чернел крест…
В самом городе было тихо и безлюдно. Зияли рваным кирпичом рухнувшие стены, над развалинами курился едкий дым. Косую улочку перегородил подбитый, не успевший развернуться бронетранспортер с крестом. По улочке конвойные вели двоих задержанных. Сколько я ни вглядывался, так и не увидел их глаз.
- Эй! За что их? - крикнул Васильев.
- Сигнальщики, сте-ервы! Ракетами наводили…
По ту сторону замерзшего озера видны шахты, холодные отвалы и застывшие на рельсах вагонетки; бездействует все. И вдруг мы заметили на вышке красную звезду. Немцы не успели ее сбить! Эта далекая звездочка оживляет нас, меняет настроение.
- Епифань взяли! - говорит Макуха.
Ох уж этот солдатский телеграф! И откуда все узнается? А узнается. Вот, скажем, о взятии Ельца сообщили только одиннадцатого, а мы прослышали об этом еще десятого. То же с Епифанью, нет дыму без огня. Да и хочется верить: взяли!
Комиссар Михайлов подъехал на розвальнях, выбрался из тулупа. Ездовой вперил глаза в кухню.
- Что-о, брат? - спросил Васильев.
- Да я-то… - неопределенно махнул рукой ездовой. - А комиссар не емши.
- Ясно. Протронь кошеву, - скомандовал Васильев, как только Михайлов отошел. Через минуту приезжие стоя уминали холодную кашу.
- Время терять… у нас не готово было… Спасибо! - говорит Михайлов, облизывая и возвращая одолженную ложку. - Новости знаете?
- Знаем!
- Как настроение, Чувилин?
- Мое?
- И твое.
- Хорошее, товарищ комиссар.
Митинг провели короткий, главное уже было переговорено у солдатской кухни.
Зимнее бездорожье донимало нас. И если царица-пехота, барахтаясь и увязая по грудки в снегу, кое-как рассыпалась по полю, то артиллерия, штабы и обозы прилипали к дорогам намертво. И вытягивался полк в нитку.
А и дороги-то… Кто их чистил, кто гладил? Те же вьюги, те же ветры… По деревцам да по столбам еще догадываешься: большак. А грунтовку - умри - не найдешь! И саперам вышел приказ: делать лопаты.
Делать так делать.
Обосновались тут же, в поле. Вся мастерская - кусок расчищенной дороги возле ротного обоза: сани да лошади немного загораживали людей от ветра. И то ладно.
На подмогу нам прислали полковой музвзвод. Это были опытные ребята: при надобности они легко перевоплощались то в трофейщиков, то в санитаров, а то и в похоронную команду.
- Привет артистам! - встретили их в роте.
- Привет, привет! - громко, как в медные тарелки, ударили оркестранты.
- Где ж ваши трубы?
- Ржавеют… у черта на куличках!
- Вот так-так. Ну - берите топоры.
Тут выяснилось, что музыканты-трофейщики не знают плотницкой работы. Засунув руки в карманы, стали они ходить туда-сюда.
- Пальцы бережем, - пояснили. - Профессия…
Они выбренькивали губами разные мотивчики. Один славно подражал кларнету, другой дудел, как баритон, третий пуфкал на манер баса. Но полку нужны были деревянные лопаты, наступление есть наступление.
- Вытребэньки… Хватит черта тешить! - не выдержал Оноприенко.
- А что делать?
- Сейчас пристрою!
И пристроил.
- Макуха! Будешь старшим над товарищами музыкантами, - распорядился лейтенант.
Макуха повел артистов на другой край расчищенной площадки, где лежали привезенные старшиной старые, узкие половицы.
- Во! Из горбылька будем выкраивать, - пояснил Макуха. - Кто резать, кто тесать, кто носить… Разделяйтесь. Первый, второй, третий…
- Симфо-ония…
- Кончай музыку, ударники-барабанники!.. - прикрикнул Макуха, и артисты взялись за топоры.
Железнодорожная ветка перерезала полосу наступления полка. Где-то там в крутости насыпи притаилась фашистская огневая точка. Удачно посаженный пулемет резал наступающих кинжальным огнем, и после нескольких атак пехота залегла. Подтянуть же по бездорожью полковые орудия на прямой выстрел оказалось невозможным.
- Саперы… - сказал командир полка. Дмитриев ничего больше не добавил, но все было ясно.
В темноте поползли двое, поволокли к насыпи ящик с толом.
Впереди Макуха. Сержант ведет в снегу сапу, пробирается по скрытому окопу к насыпи. За ним напарник волочит ящик с зарядом. Под ящиком - изогнутый лист фанеры, и все равно заряд тонет в разворошенном снегу.
- Тяни, друг… - шепчет Макуха.
Снег утомительно светлый, глаз вблизи различает каждую пушинку. Но дальше - мутная пелена.
Макуха поворачивается на бок, смахивает с лица снег, смотрит вперед. Где-то горит, и сержанту представляется, будто по насыпи скользит срезанный ломоть красного неба.
- Сь… сь… сь… - тихо посвистывает Макуха напарнику, дает пеленг и сам вслушивается в шорохи.
Сержант переводит дыхание. Сверив по компасу направление, снова разгребает снег. Медленно продвигаются саперы, на них навалилось тяжелое предрассветное безмолвие.
Пулеметчик засел в дорожной бетонной трубе. На откосе, над оголовком трубы, нужно взорвать заряд, тогда поднимется наша пехота…
Мало-помалу приближаются саперы к насыпи. На минуту Макуха приостановился, забрал у товарища ящик, перекинул через голову лямку. Веревка сдавила ему горло.
Подрывники двигаются, словно под водой, лишь затянутые белыми капюшонами каски чуть-чуть возвышаются над снежным ходом. Позади них остается извилистая борозда, да и ту не видно в темноте. Предрассветный час… В снегу Макуха наткнулся на чьи-то ноги. Человек… Застывший человек… Сержант резко принял влево, лямка захлестнула ему шею, душит. Ледяные иглы бегут к ногам, сковывают движение, руки проваливаются в снегу… Холодно.
До насыпи осталось метров сорок. Макуха с минуту лежит в тягостной тишине, глаза у него закрыты. "Может, перемирие? Конец войны?" - фантазирует он. Трудно ползти…
Снег, снег… "Сколько в метре сантиметров?.." Сержант шевелит окоченевшими, бесчувственными ступнями. На востоке уже сереет, беспросветное небо открылось немного, и мороз лизнул его багряным языком. Саперы проверили зажигательные трубки, каждый свою: запас.
- Справа пойдем… - шепчет Макуха, хотя весь этот маневр давно решен.
Длинная мрачная насыпь нависла над подрывниками, за полотном - враг. Последние метры…
Над головой хлюпнула мина, за спиной прорезались пулеметные очереди. Макуха схватил заряд. Не оглядываясь, кинулся на откос, помощник - за ним. Одним махом выскочили они на насыпь и залегли. Сержант сорвал с запального шнура изоляцию, оголил конец, помощник прочистил в ящике забитое снегом гнездо для детонатора.
"Та-та-та-та-та" - заработал вражеский пулемет.
Макуха приложил к валенку шнур, резанул наискось, заправил в прорезь спичку, чиркнул. Зашипела струйка дыма…
"Фить-фить…"
Подрывники слетели с насыпи. То поднимаясь в рост, то падая, побежали.
Взрыв!
Крутая, как волна, насыпь будто надвинулась на саперов. Навстречу им катился орущий человеческий вал.