По пожарищу бродит какая-то живая душа. Мы с Зыряновым оставляем всякие предосторожности и крупно, размашисто шагаем прямо туда. В этот момент из-за коровника показываются наши разведчики.
- Разрешите доложить… - подходит старший к Зырянову.
Обстановка прояснилась: вражеская разведка была здесь, но уже ушла.
Подходим к груде черных головешек. Оттуда несет гарью. Стоящая по колени в пепле женщина не обращает на нас никакого внимания, пристально смотрит под ноги и вяло переходит с места на место, что-то ищет.
- Что там, матушка? Ответа нет.
Возле нас собирается несколько перепуганных женщин и подростков да стайка детей. Дети разговорчивей взрослых, и вот что мы узнали…
Немцы нагрянули в совхоз под вечер. Их было человек десять, на автомобиле. Они согнали людей на двор.
- Рус зольдат? - допытывался очкастый унтер, поводя перед собой автоматом.
- Ну - русь… Все мы русь! - отвечала ему разбитная, не по летам подвижная бригадирша. Она стояла вместе со своими девочками-малолетками.
Поговорив между собой, немцы пошли по квартирам. Непонятно было - ночевать ли собрались, погреться ли, но только расположились все в одном доме, у бригадирши.
Часа через два примчался мотоциклист. Немцы живо сняли охрану и полезли в свой грузовик. Последним вышел на крыльцо унтер, он зябко ежился и потирал руки.
- Что… замерз? - бросила ему в лицо бригадирша.
Унтер окинул взглядом ее по-мужски распахнутый ватник и велел снять шарф. Он обмотал этим шарфом уши, надел каску.
Солдаты в машине возбужденно и громко переговаривались.
- Поджала собака хвост… - снова не удержалась бригадирша.
Унтер, видимо, малость понимал по-русски. По его знаку двое солдат соскочили с машины, принесли к дому канистру с бензином…
Бригадирша, как была простоволосая, кинулась тушить огонь. Ей помогали ее девочки и соседки.
- Сволочи, сво-олочи!
Унтер поднял автомат. Девочки упали…
10
Лежит опаленная огнем и укутанная снегами земля русская. Тяжелой цепью повис фронт на широкой груди ее, от Белого до Черного моря.
К нам доносятся отзвуки сражения на далеком юге, мы еще переживаем взятие нашими войсками Ростова, знаем об упорных встречных боях под Тихвином. Но факт остается фактом: к началу декабря фашистских захватчиков остановили почти повсюду.
Все ждут наступления.
Для нас оно началось с тридцатикилометрового броска. Утром шестого декабря наш стрелковый полк двинулся вперед. Заиндевелые люди, артиллерия и санные обозы тонули в снежных заносах.
Полк шел, словно караван в пустыне: все вытянулось в нитку. Рассыпчатый, звонкий снег не трамбовался, порхал под ногами, и казалось, люди старательно вышагивают на месте.
Саперная рота движется между первым батальоном и противотанковой батареей. Лошади у артиллеристов крепкие, но и они начинают сдавать: снег по брюхо. Незаметно набежал полдень. Люди еще пробиваются, они понимают - нужно, а лошади уже пристают, барахтаются на месте и все чаще останавливаются. У них жалко дрожат ноги, они тяжело дышат и поводят потными, в сосульках, боками.
- Нужно проталкивать полк, - распорядился Гуртовой.
И саперы проталкивают. Вооружившись лопатами, гребут снег. Работают все: холодно. Поджав губы, не спеша машет лопатой Оноприенко; вспотевший и уже ничего не видящий Васильев швыряет снег налево и направо; рядом с ним Носов. Копнет и поставит лопату, копнет и поставит… Он замерз, хукает на руки и втихомолку ругается; равномерно и методично, как машина, работает старый землекоп Ступин. Ветер пересыпал снегом дорогу вкривь и вкось. Саперы переходят от одного сугроба к другому, взводы давно перемешались.
Недалеко от Ступина оказался отделенный из второго взвода Макуха.
- Навьюжило - пропасть, - громко возмущается он. Ни мороз, ни ветер не берут его темно-бурое, небритое лицо. Подшлемник он подкатал и запихнул под каску. Ему работать не мешай! Не подходи! А подойдешь - и тебя, кажется, подхватит на лопату. Один политрук стоит с ним рядом и нет-нет да скажет:
- Запалишься… Степан! Запалишься…
Макуха дышит, как конь. Не глядя на Чувилина, повторяет:
- Поддам! Поддам!
Политрук задумчиво мусолит карандаш, потом достает из сумки полевую книжку и начинает что-то царапать.
Вперемешку с саперами работают батарейцы Пашкевича. Здесь занос, намело по плечи. И обойти не обойдешь: дорога в выемке.
Народ в батарее крепкий, дружный. Как на подбор.
- Что нам лошади? - смеются они. - Пушчонку сами кидаем!
Верно - кидают. Кажется, Пашкевич только бровью поведет, а орудие уже на руках; глядь - перемахнуло через сугроб. Хороши батарейцы! Не то что обозники. В обозе каждые сани вместе с конягой саперы на себе волокут.
Пашкевич и сам видит, как славно действуют его ребята. Он доволен и чуть-чуть рисуется.
- Раз, два - и в дамках! Такие-то дела… - похваляется он передо мной.
За спиной у нас фыркнул мотор. Подъехали минометчики. Из первой машины выбирается минометный бог - Юра Скоробогатов.
- Форсируем? - бодрится он, поворачиваясь боком к ветру.
На нем, как всегда, темная, изрядно выношенная шинель. Тонкой кожаной перчаткой он небрежно перекидывает куцую ушанку с одного уха на другое. "В кабине-то можно щеголять!.." - подумал я, хотя знал, что в ЗИСах нет обогрева. Глядя на него, я ощутил, насколько плотно и ладно затянуты на подбородке завязки моей ушанки. Пашкевич тоже опустил уши, он хлопает варежками и скачет на одной ноге, норовит толкнуть Юру:
- Хо-хо… Сидень ты, интеллигенция. Разомнись!
- Разошелся, Пушкович.
Скоробогатов иногда звал Пашкевича Пушковичем. А тот злился:
- Те-е-ехника на колесах! Ползете, ползете…
- За тобой не разгуляешься!
И правда, на дороге то и дело возникают пробки. Достаточно где-нибудь остановиться одной выбившейся из сил лошаденке, и она надолго рассекает полковую колонну.
К вечеру задула поземка. Ветер немилосердно бил в лицо, бойцы закрывались рукавами, шли боком, прятались за лошадьми и друг за другом, пытаясь сохранить хоть каплю тепла. Но тепло держалось только в душах людских…
Часа два простояли мы на дороге. Саперы сбились в кучи, топтались, искали затишка.
Немного протолкнулись и вновь стали. Стрельнуло на морозе одинокое дерево.
Дорога завернула вправо. Впереди город Михайлов, там - враг. Впотьмах постройки не видны. Спряталась подо льдом и речушка Проня. Верно, промерзла до дна.
Колонна рассыпалась. Пропали где-то в холодном мареве скрипучие обозы, растаяла в снегу пехота.
На дороге - саперы.
Слышен посвист в наушниках. Мы с Макухой рядом, он с миноискателем. Таясь от невидимых глаз, пробиваемся по глубокому снегу.
Макуха водит рамкой над самой кромкой, шаркает, сбивает сыпучие гребешки.
- Тише ты!
Макуха загнал рамку в снег, вынул, обметает варежкой. Мне все видно и слышно. В напряжении жду первого выстрела. Когда же бой?
Фон в наушниках прервался.
- Пропало… - почти вслух доложил сержант. Он сбросил варежку и ковырялся в миноискателе, голая рука липла к железу.
- Т-твою губернию!.. Подержи, лейтенант.
Забираю у Макухи миноискатель, осматриваю. Все подключено. В наушниках шуршит, но слабо.
- Питание…
Макуха убежал за новыми батареями.
И вот бухнул первый орудийный выстрел. Вспышка высветила в поле серые фигуры людей; побежал куда-то связной; пропахал щитком снег станковый пулемет; вздыбилась в санях одинокая испуганная лошадь; потянулась наискосок телефонная жилка.
- Впере-ед! - слышна команда.
Ударила батарея, еще залп. Белыми простынями махнули отсветы. Где-то впереди грохнуло, и в наступившей тишине цокнул винтовочный выстрел.
Возле меня упал Макуха. Из полы вывалил батарейки:
- Во!
Начинаем менять питание. Макуха достает складной нож, но раскрыть его не может. Я тоже не могу: пальцы не сгибаются. Меня берет отчаяние.
- Ну что?! - кричу со слезой.
Макуха молча зажимает батарею в омертвевших, как культи, запястьях и зубами счищает изоляцию. Потом зубами же хватает стальные клеммы. На них остаются лоскуты кожи с языка и с губ. Он сплевывает и снова прикладывается к металлу. Мы с Макухой движемся по дороге к городу и ведем разведку; что-что, а дорогу немцы могли засорить минами, хотя бы внаброс: метель дула всю ночь…
Ракета прорвала темноту, над землей зачернела щербатая линия крыш. На флангах торопливо стучал "максим", ударили одиночные выстрелы. Бой то притухает, то разгорается. В сознании лихорадочно, клочками вспыхивает странная, красочная мозаика. Все мое внимание приковано к миноискателю, и бой воспринимается как набор отдельных, разрозненных фрагментов.
…По полю шагает длинный, как коломенская верста, комполка Дмитриев. Выплывает из темноты Зырянов. "Ваулина убило!" - произносит он и растворяется в дыму. "Эх, Саша! Друг рыжий…" - огорчаюсь я.
Свистят пули. Вой в наушниках миноискателя изводит душу…
Мы с Макухой упрямо пробиваемся по заметенной дороге. Петляем по проезжей части, слушаем прибор, замерзшими, нечуткими руками шарим по снегу. Ищем мины.
Мороз сковал воздух. Горький запах пороха щекочет ноздри, я жадно дышу и прибавляю шаг. Голой рукой достаю пистолет. Пальцы липнут к железу. И опять - как во сне: фыркает лошадь, нас подпирает ротный обоз. Как он сюда выбился? Впереди - кухня, голос повара:
- Куда ж…