Богусловский резко осадил коня, поднял руку, чтобы и коновод замер. Тишина. Но вот вновь сорока застрекотала неумолчно и, как показалось начальнику отряда, упрямясь. Словно кто-то отпугивал ее, а она сердилась на это.
"- Не волки ли? Должно, задрали гурана на поляне, - сдавливая до предельной глухоты голос, высказался коновод. - Уж шибко захлебывается белобока. Из-за медведей так не станет тайгу полошить".
"- Возможно, волки… И все же… Слезай!"
Снял с луки карабин, достал из переметки подсумок и, приладив его на ремень, распорядился:
"- Сведи коней с тропы и жди, пока не вернусь".
"- А то мне бы сподручней. Я мигом", - предложил коновод, но Богусловский вроде бы и не услышал, пощупал, в кобуре ли ревнаган, и, свернув с тропы, бесшумно заскользил меж деревьев к поляне.
То, что увидел он, когда выполз, лавируя между кустами багульника, на опушку, крепко озаботило Богусловского: четверо крепких мужиков разморенно привалились к заплечным мешкам, в каких обычно носят продукты и огнезапас охотники; двое стояли с топорами в руках у поленницы, собираясь, видимо, колоть дрова; еще один ковшиком черпал из родника воду, наполняя ведро. Ружья и мелкокалиберные винтовки, особенно любимые бельчатниками, стояли, прислоненные к стене избушки, плотным рядком. Артель, и артель охотничья, прибывшая к своему стану. Только для чего у каждого маузер через плечо?
"Из тыла? Или граница нарушена?.."
Отполз от опушки и поспешил к коноводу.
"- Положение хуже губернаторского. Их семеро, нас - двое, а задерживать необходимо. Батуем коней".
Распределил Богусловский свои наличные силы так: коновод выдвигается правее тропы на опушку и изготавливается, выбрав хорошую позицию, к бою; сам же Богусловский обходит поляну и поднимается на взгорок, к малиннику. Оттуда и предложит нарушителям сложить оружие.
"- Если дойдет до боя, чаще меняй позиции. Создавай впечатление, что несколько нас человек, - посоветовал Богусловский коноводу. - С поляны, главное, не выпустить никого, иначе уйдут".
"- Верно. Никак нельзя упускать, - согласился коновод, загоняя патрон в патронник. - Вдвоем не погоняешься по тайге…"
В этом и заключалась вся сложность ситуации: до заставы, если полевым галопом скакать, не менее двух часов; выстрелов, если бой начнется, на границе не услышат - короче говоря, на себя только расчет. Голубя бы послать с донесением, да не взял он голубей: тропа тыльная, ровная, на ней никогда ничего неожиданного не случалось. Беспечность, надежда на авось - как теперь это ни называй, дела не поправишь.
"- Пошли, - скомандовал коноводу. И добавил: - Пока я не вступлю в переговоры, себя ни в коем случае не демаскируй. Понял?"
"- Как не понять! Тогда, считай, пропали мы".
Когда Богусловский, обойдя поляну, выполз на взгорок, он увидел почти не изменившуюся картину: четверо все еще продолжали возлежать на заплечных мешках; под навесом у поленницы, уже нарубив изрядно дров, дымили самокрутками двое, и только тот, что набирал прежде воду, находился в избушке. Похоже, растапливал печь, ибо из трубы начинал куриться дымок.
"Один - ничего. Хорошо, что остальные на виду".
Богусловский поднялся во весь рост. Карабин на изготовку. Крикнул зычно:
"- Предлагаю оружие сложить, самим отойти на десять шагов и лечь лицом вниз!"
Словно вихрем бросило на землю всех шестерых. И маузеры уже в руках. Богусловский упал и откатился, а пули прошили малинник в том месте, где он стоял.
Из домика выскочил седьмой и, споткнувшись, осел медленно к порогу.
"Молодцом! - похвалил Богусловский коновода. - Одним меньше!"
Но услышали остальные выстрел со спины, трое из них развернулись, но не стали стрелять безвестно куда. Расползаются пошире и ждут выстрела с опушки, чтобы наверняка бить.
И тройка, что против него, Богусловского, осталась, тоже больше не стреляет. Тоже ждет верной цели.
А у Богусловского позиция неважная. С трудом видна поляна, но, чтобы выстрелить прицельно, бугорок мешает. На него не выползешь: сразу увидят. Но и не лежать же здесь без дела? Решил рискнуть: вернуться на прежнее место, откуда поляна как на ладони. А после выстрела вновь сюда откатиться.
Медленно, чтобы не обозначить своего места шевелением веток, выполз Богусловский из ямки, выделил того, кто ловчее лег на мушку, и, нажав спусковой крючок, покатился в ямку. Зацокали пули, перекусывая ветки малинника, а Богусловский в полной безопасности считает выстрелы.
Двое только против него остались. Начало хорошее. Только бы не увлекся коновод, не демаскировал себя в горячке боя. Хотя не новичок, не первый год на границе. И все же позиция у него похуже. Отсюда, сверху, сподручней бить, да и ямка так кстати подвернулась…
Теперь влево решил проползти Богусловский. И коноводу помочь.
Удачным оказался и второй выстрел. Теперь четверо против двоих.
Ошибался Богусловский: коновод тоже скосил одного, когда тот попытался, стремительно вскочив, убежать в лес. Только и сам не уберегся: впилась пуля в руку повыше локтя. В голову предназначалась, да чуть-чуть занизилась.
Хоть и терпимая рана, особенно когда перетянул ремнем руку, но меткости той не жди. Да и позицию менять теперь несподручно. Один выход: чаще стрелять, прижимая бандитов к земле, привлекать на себя огонь, чтобы начальнику отряда вольней было действовать.
Богусловский сразу, как только коновод зачастил с выстрелами, понял, что ранен тот. Пренебрегая опасностью, поспешил влево (повтор действий чаще всего оправдан своей нелогичностью) и выстрелил. Откатывался в ямку под злобный мат раненого и угрозу его хриплую:
- Кишки выпущу!
Михаил и до этого не сомневался, как стали бы лютовать враги, попади он им в руки. Подумать и то страшно.
Вновь пополз влево - еще один повтор. На этот раз более удачный. Замолк навечно еще один нарушитель.
Изменили, однако же, тактику оставшиеся в живых бандиты - открыли огонь все по коноводу, который стрелял с одной точки. И успел он после этого огрызнуться только двумя выстрелами. Пустыми выстрелами…
Один остался Богусловский. Против двоих здоровых и одного раненого. Любая оплошность, и - конец. Хорошо, если сразу смерть. А если ранение? Похолодело все внутри от одной мысли об этом.
"Дерзну еще раз, потом менять позицию придется…"
И вновь покрался влево. Понимая, что взгляды тех, кто лежит на поляне, впились сейчас в малинник и вправо и влево от ямки. Еще метр, еще полметра…
"Что на рожон лезть?! Метров на тридцать в сторону - верней будет…"
Пополз по тропе, промятой в малиннике медведями, вначале в тыл, а затем почти по самой опушке малинника подкрался к краю поляны.
И в самом деле, неподвижно лежали нарушители с примкнутыми к кобурам маузерами и не сводили глаз с того места, откуда он стрелял прежде. Боясь, чтобы не почувствовали нарушители его взгляда, он в то же время тщательно, как, бывало, делал на стрельбище, когда хотел переубедить незадачливого пограничника, что не винтовка плохо пристреляна, а мастерство подводит, выцеливал ближайшего к нему врага.
Выстрел и - моментальный рывок в тыл. В мертвое от пуль пространство, а затем стремительный бег по медвежьей тропе через малинник и вновь улиточное продвижение к огневой позиции, совершенно новой, на левом краю малинника.
И какая удача: валун, вросший в землю! Прекрасное укрытие. Справа можно один выстрел сделать и слева - один.
Оглядел поляну. Убитые на ней и раненый. Похоже, обессилел вконец - тужится поднять голову, но она клюет траву.
"Отвоевался! Но где последний?!"
Не видно его. Пока, выходит, менял он, Богусловский, позицию, нарушитель где-то укрылся. Но, возможно, уходит? Посчитал заплечные мешки и ружья - все на месте. Налегке не уйдет никуда. А что, если с тыла подкрадывается? Нет, нельзя в неведении лежать.
Медленно, будто только-только появился здесь и теперь пытается оглядеться, стал раздвигать ветки малинника. Но только рука и ствол карабина из-за валуна высунуты.
Шевельнул едва заметней веточку, и тут же хлестнул выстрел. Из-за поленницы. Цевье - в щепки.
"Ого!.."
Вмиг родилось решение: выпустил карабин, тряхнул головой, чтобы фуражка тоже упала, и замер. Обрадованно отметил, что и ствол из зарослей на самую малость торчит, и фуражка, скользнув между веток, ткнулась козырьком в землю, будто не с головы сброшена, а вместе с головой поникшей успокоилась.
Еще один выстрел из-за поленницы. В самый центр зеленого круга. Но не упала фуражка: удержали ее веточки. Удержали.
"Должен теперь поверить. Должен!" - боясь даже дышать в полную грудь, думал Богусловский. Сейчас он даже готов был молиться и богу и черту, чтобы только поверил нарушитель, чтобы вышел из-за укрытия.
"Должен поверить! Должен!"
Извелся Богусловский, находясь как бы в остановившемся времени и во власти остановившейся мысли: "Должен! Должен!"
Резко выброшена рука из-за поленницы, и грохнул выстрел. Вновь пуля пронзила фуражку. И тоже почти в центре.
"Ого!.."
Снова остановилось время. Снова в голове одна и та же мысль: "Должен поверить! Должен!"
Вынул из кобуры наган, осмотрел, полон ли магазин, и, прикрывая телом, чтобы заглушить щелчок, взвел курок.
Ждать стало немного легче.
Появился наконец долгожданный. Высок, могуч, что тебе кедр многолетний. Окладистая рыжая борода щетинисто развевалась, золотисто перемигиваясь с солнцем. А взгляд строгий к фуражке зеленой и к стволу карабина прикован, сам же, словно пружина сжатая, пулю опередив, скакнет за поленницу.
"Рано! - убеждал, стиснув зубы, сам себя Богусловский. - Рано! Не спеши!"