Настоящая Ева пребывала в эти дни в Мюнхене, но собиралась переехать в ставку фюрера "Бергхоф", и Скорцени решал для себя, как поступать дальше. Ему, конечно же, хотелось свести ее там же, в ставке, со лже-Евой и посмотреть, насколько копия соответствует оригиналу. Он уже чувствовал себя создателем, или, точнее, сотворителем двойников, и познать степень совершенства одного из своих творений в сравнении с его оригиналом - это уже было из области сугубо профессионального интереса и профессиональных амбиций.
"Жаль только, что тебе не удастся сравнить этих двух женщин по их поведению в постели, - сказал себе Скорцени, нежно охватывая ладонями лицо Фюрер-Евы и приподнимая так, чтобы оно оказалось на его оголенных коленях. Касаясь его ног, волосы жен-шины действовали на Отто настолько возбуждающе, что от удовольствия он закрыл глаза. - Впрочем, все еще может случиться, - напомнил он себе с отчаянностью самоубийцы".
Естественно, он хотел бы если не сутки, то хотя бы несколько часов провести с ними двумя: понаблюдать, прикинуть, в чем Альбина уступает рейхсналожнице фюрера, а в чем откровенно переигрывает.
Однако осуществить это было непросто. Во-первых, нужно было получить разрешение фюрера - не Евы, а именно фюрера, что сразу же усложняло задачу. Причем добиваться этого лучше всего следовало бы в "Бергхофе", с условием, что сам фюрер либо присутствовал бы при этой встрече, либо же отдельно встретился бы со лже-Евой, а затем находился бы в ставке во время всего "сожительства" двух этих фрау.
А во-вторых, Скорцени все еще окончательно не решил, как ему поступать дальше: то ли подослать лже-Еву в бункер рейхсканцелярии вместо настоящей Евы, которая вряд ли решится приехать туда; то ли, наоборот, тайно оберегать ее здесь, в альпийской глубинке, чтобы отправить затем в эмиграцию вместо настоящей, непременно погибшей. Неважно, при каких обстоятельствах и кем именно убиенной, но обязательно… погибшей!
Вот только фюрера не было сейчас ни в "Бергхофе", ни в "Вольфсшанце", ни в Берлине. Окончательно распрощавшись в ноябре минувшего года со своей главной ставкой близ восточно-прусского города Растенбург, он, вопреки ожиданиям, осел не в "Бергхофе" и не в "Вольфсшлюхте", а подался в свое "Орлиное гнездо". И лишь немногие посвященные знали, что это Борман и Геббельс уговорили вождя отсидеться там, вдали от фронтов и бомбежек, сведя к минимуму деловые приемы и доклады генералитета. Чтобы он мог отдохнуть от всего и всех, а прежде всего от самого себя, взвинченного и издерганного, каковым он представал перед всеми в последние месяцы минувшего года, и постепенно восстанавливал бы душевное спокойствие и нервное равновесие. При этом Борман вполне резонно решил, что появление там Евы вносило бы в бытие фюрера нежелательный сумбур, от которого он только что бежал из "Вольфсшанце".
- Как думаете, мой диверсионный Скорцени, случалась ли в жизни той, настоящей Евы и того, настоящего фюрера хотя бы одна такая отчаянно безумная, по-настоящему альпийская ночь? - вполголоса спросила Альбина, нежно поводя перед этим губами по самой сокровенной мужской тайне своего учителя.
- По крайней мере, теперь я буду знать, что такие ночи следует именовать альпийскими.
- И все же, случалась или нет? Для меня это очень важно понять.
- Мне несколько раз приходилось видеть эту женщину, общаться с ней…
- И спать? - томно спросила Альбина. - Как она вела себя в постели?
- Спать с любимой женщиной фюрера, с его гражданской женой?!
- Но ведь это же романтично. Она тоже предавалась прелестям орального секса? Признавайтесь, Скорцени, признавайтесь, - томно, почти сладострастно допрашивала его Крайдер. - Я не стану ревновать вас, наоборот, мои ласки будут еще более изысканными.
- Но ведь это женщина фюрера!
- Именно поэтому она должна была влюбиться в вас, после всех ваших подвигов - влюбиться, мой диверсионный Скорцени. Страстно и самоубийственно. И потом, все мы - чьи-то женщины. До сих пор ни одного мужчину это обстоятельство еще не останавливало.
- Я никогда не принадлежал к трусам, но я и не самоубийца.
- Неужели вы отказали себе в праве предаться любовным игрищам с самой Евой Браун? Как предаетесь со мной?
- Отказал, - едва слышно проговорил Скорцени, предаваясь тем игрищам, которыми Крайдер только что страстно грезила и которые сама же способна порождать.
- У нее это получалось прекрасно - это Скорцени мог засвидетельствовать даже на Страшном суде, не отрекаясь при этом ни от сотворенного этой женщиной греха, ни от самой женщины.
- А может, просто не представлялось случая? - спросила Крайдер, прерывая свои ласки как раз в то мгновение, когда их еще можно было прервать в надежде, что продолжение все же последует.
- И никогда не искал его.
- Все выглядело настолько безнадежно? Обер-диверсанту понадобилось несколько мгновений, чтобы подыскать более или менее подходящее выражение.
- Настолько неинтригующе, - молвил он. - Однако мне приходилось наблюдать, как Ева Браун ведет себя в присутствии Адольфа, в присутствии других мужчин.
- Да, приходилось? И что же? - на нежном выдохе спросила лже-Ева.
- По-моему, такой, альпийской, ночи эта женщина подарить не способна. Никому.
Альбина признательно помолчала, она довольна была ответом Скорцени, независимо от того, насколько он был искренним в своих словах.
- Мне тоже так кажется, что никому. Особенно - фюреру.
- Почему "особенно"?
- Потому что она относится к Адольфу, как к своему фюреру, а нужно, чтобы к фюреру она относилась, как к своему Адольфу разницу улавливаете?
Скорцени опять ощутил нежное прикосновение ее губ, и тело его вновь пронзил молниеносный пламень ее подрагивающего язычка.
- А если бы вас, моя Фюрер-Ева, доставить сейчас в "Адлерс-хорст", вы, умудренная жизнью и мужскими ласками, могли бы подарить фюреру такую ночь?
- "Такую", то есть настоящую альпийскую?
- Немыслимо альпийскую.
- Если "немыслимо альпийскую", то теперь уже вряд ли.
- Впервые улавливаю неуверенность в вашем голосе, Фюрер-Ева. Что стоит за вашим "теперь"?
- Будет мешать ночь, проведенная с вами, мой диверсионный Скорцени. Знаю, что потом я не раз буду говорить себе: "Лучше бы ее, ночи этой, никогда не было!" Но она случилась, и это уже факт. А человек, в постель к которому вы готовы ввергнуть меня, в моем личном восприятии, в отличие от восприятия Евы Браун, - не мой Адольф. То есть, как и для всякой прочей германки, это мой фюрер, но, увы, не мой Адольф.
- А Манфред Зомбарт? Наша Имперская Тень, наш Великий Зомби?
Прежде чем подарить Скорцени этот ответ, Альбина подарила ему минуту истинно любовного наслаждения. И только потом, позволив мужчине немного прийти в себя после сексуальной оргии, уже сидя с бокалом коньяку у самого камина и неотрывно, по-колдовски глядя в огонь, произнесла:
- Позвольте вас огорчить, мой диверсионный Скорцени: этому лжефюреру я не смогу подарить ни одной ночи. Даже если вынуждена буду когда-нибудь оказаться с ним в одной постели.
- Вы меня пугаете, Альбина, - вполне серьезно заметил творец лжефюреров и лже-Ев, - я готовил вас не для постельного провала, и уж тем более - не для постельного скандала. Особенно если учесть, что, возможно, даже перед ним, лжефюрером, вам придется играть настоящую Еву Браун.
- Э, да вы, мой диверсионный Скорцени, начинаете побаиваться за свою репутацию учителя и тренера! Провала моего опасаетесь. Не стоит. "Отдаться ночью" и "подарить ночь" на нашем, женском, языке - понятия совершенно несопоставимые. Разные это понятия, мой сексуальный фронтовик!
Скорцени полусонно кивнул, таким объяснением он остался доволен. Больше всего он боялся, что Альбина ударится в женскую чувственность, в амбиции, истерику… Но, к ее чести, все выглядело вполне по-деловому, так сказать, "по-мужски".
А что касается Гитлера… Чувствовал он себя в "Орлином гнезде" плохо: то у него случались приступы горной болезни, после которой следовала бессонная ночь и полуночная ностальгическая хандра; то давал знать о себе слишком влажный и слишком холодный для него климат. К тому же он никогда настолько обостренно, до командных истерик-разносов и нервных срывов, не ощущал свою удаленность от столицы.
Русские все ближе подходили к Берлину, и фюрер опасался, как бы генералы вновь не взбунтовались и не взяли власть в свои руки, чтобы вместе с ней, с этой похищенной у него властью, сдаться на милость врага. После июля 1944 года он не доверял своим генералам ни в чем. И теперь уверен был: солдаты будут сражаться за него до последней возможности, в то время как генералы при первой же возможности предадут. Поэтому-то и ожидалось, что со дня на день вождь все же переедет в Берлин. Хотя, наоборот, в целях безопасности надо было бы держать его подальше от рейхсканцелярии.
- А ведь это действительно загадка, - вновь заговорила Альбина. - Как фюрер он мне понятен, то есть доступен моему понимайию, как мужчина - нет. Наверное, поэтому мне трудно понимать Еву как женщину.