Старшина Галушкин, которому приказали получить постельное белье, плутая, вышел в сад за особняком. На скамейке спиной к нему недвижно сидела белокурая девочка, видимо, о чем-то задумавшаяся. Сердце Галушкина, истосковавшегося по детям и внукам, наполнилось теплом. - Хенде хох! - подкравшись сзади, шутливо гаркнул он. Девочка испуганно подскочила, вытянула вперед руки и, неуверенно переступая ножками, побежала по поляне. Через несколько метров споткнулась и упала на живот. Но вместо того, чтоб снова подняться, обхватила голову ручонками и затихла. Проклиная себя за дурацкую шутку, Галушкин подбежал, подхватил её. - Да ты чё, доча, - как можно ласковее проговорил он. - Пошутил я нескладно, бывает. Такой вот дурень старый. Он поперхнулся, - только теперь разглядел плотную темную повязку на ее глазах. При звуках незнакомой речи девчушка в страхе забилась в его руках. Галушкин прижал ее к себе, шершавой ладонью огладил головку: - Ну, ну, не бойся, доча. Не обижу. Сердце его колотилось от жалости. Не спуская ребенка, уселся на скамейку. Принялся отряхивать ее оцарапанные коленки. - Ах ты, щегол подраненный. Как зовут-то? Я есть дядя Галушкин.
- Голюшкин! - непонимающе повторила девочка. Уловив заботливый тон, она слегка успокоилась.
- Ну да. Фамилие такое, - обрадовался обретенному взаимопониманию старшина. - Зовут Иван Иванычем. Можно Ваня. А ты? Ну, это… их намэ.
- Роза, - ответила девочка. - Ишь ты, навроде цветка, - Галушкин умилился. Наморщил лоб, соображая, о чем бы спросить.
- Родители-то живы? Это… фазер, мутер?
Девочка заплакала.
- Какие еще мутеры? - послышалось сзади. С охапкой белья с черного хода вышла Глаша. - Поубивали ихних мутеров.
Галушкин неохотно ссадил девочку с колен, поднялся. - Вот ведь какое время! - заискивающе произнес он. - Такую кроху не пожалело. Да, горе, оно всем горе: что правым, что виноватым. А ты, вроде, наша, русская? - Русская, - грубовато подтвердила Глаша. - Но не ваша… Держи! Всё, что нашли на вашу ораву. Не церемонясь, она сбросила белье на мужские руки. Галушкин уловил забытый запах стираных простыней:
- Чего это? Нам?
Недоверчиво зарылся щетинистым лицом в простыни.
- Мать честная, - умилился он. - И впрямь, похоже, войне конец.
Глава 3. Петербуржцы
…И поправить ничего не в силах,
Режет душу вечная мольба.
Родина моя, ты вся в могилах,
Как хватает места под хлеба?
В гостиную на втором этаже Арташов вошел с опозданием в несколько минут, когда остальные уже сидели за накрытым столом. Баронесса не преминула с укором скользнуть глазами по циферблату массивных напольных часов.
Неудовольствие ее впрочем было больше показное, - уж больно ладно скроенным выглядел молодой офицер в пригнанном кителе с четырьмя орденами и тремя нашивками за ранения.
Заметное впечатление произвел он и на Невельскую. Та невольно принялась оправлять седоватые букли. Горевой же, не отрываясь, прилип взглядом к орденам. Даже Глаша, застывшая у сервировочного столика, забывшись, приоткрыла рот от любопытства. Оказавшись в перекрестье внимания, Арташов зарделся.
Похрумкивая сапогами по паркету, он поспешил к свободному месту, оглядел стол перед собой. Справа и слева от тарелки лежало по три серебряных, разной формы ножа и вилки. Обращаться с ножом и вилкой Женя умел. Но только с одним ножом и одной вилкой, - в питерских ресторанах и один-то нож не каждый раз подавали. Поэтому разобраться, какие из приборов предназначены для закусок, а какие для рыбы или мяса, выглядело для него делом безнадежным. В некотором замешательстве он поднял голову и успел перехватить нацеленные взгляды, - оказывается, ему уготовили испытание.
Смущение разом ушло, - лицо гостя, дотоле опечатанное напускной суровостью, сделалось по-мальчишески лукавым. А затем, к всеобщему изумлению, Арташов беззаботно расхохотался.
Заразительный и очищающий, словно ливень в засуху, басистый смех смыл напряжение за столом. Горевой, довольный, что не ошибся в незнакомом человеке, охотно засмеялся следом. Мелко, смущенно прикрывая рот, захихикала Невельская. Лишь баронесса удержалась, но лучики, задрожавшие у глаз, выдали и ее.
Арташов сгреб по два ножа и вилки, отложил в сторону:
- К чему понапрасну пачкать?
- И то верно, офицерам на войне не до изысков, - поддержал Горевой. Из солидарности с Арташовым он отложил и собственные лишние приборы. - Тем паче нынче не до разносолов.
Он кивнул на скупо уставленный сервировочный столик. - С продуктами и впрямь трудно стало, - пожаловалась Невельская. - Сергей Дмитриевич едва не каждый день ездит по поставщикам. Но чем дальше, тем хуже.
- Никто на марки не отпускает. Только по бартеру. Как у нас в России говорили, - баш на баш.
Горевой взвесил отложенное столовое серебро в воздухе:
- Как раз дня на два.
Баронесса насупилась, - похоже, всякое напоминание о нужде для этой гордячки было невыносимо. - Да разве только в деньгах дело? - исправился Горевой. - К примеру, обувь у девочек поистрепалась. И где прикажете доставать? Так, представьте, по вечерам беру дратву, суровую нитку и - пошло. Так, глядишь, и специальность башмачника освою. Будет на кусок хлеба в старости. Он, единственный, засмеялся. Потянулся к графину:
- Ну-с, по-офицерски, водочку? Арташов согласно кивнул.
По знаку баронессы, Глаша налила ей и Невельской вина. После чего принялась раскладывать незатейливый салат. - Глаша у нас искусница, - похвасталась Невельская. - Иной раз вроде и не из чего, а глядишь, - стол накрыт. Ей хоть кашу из топора поручи сделать - сделает.
От похвалы полнолицая Глаша зарделась.
- Вот и слава Богу. Значит, мои солдаты тоже с голоду не перемрут, - невинно произнес Арташов. Хозяева встревоженно встрепенулись, принялись переглядываться, - похоже, мысль о необходимости кормить незваных постояльцев не давала покоя.
- Шутка! - успокоил их Арташов. - У нас свое довольствие. Еще и Глаше поможем. Во всяком случае топор для каши всегда найдем.
Обрадованный Горевой поспешил приподнять рюмку:
- Тогда за добрососедство прежней и нынешней России?
Выпили. Мужчины, как положено офицерам, залпом, женщины пригубили.
- Откуда вы знаете немецкий, Женя? - придвигая тарелку, полюбопытствовала Невельская.
- Я на фронт с третьего курса Ленинградского иняза ушел. Ответ этот вызвал неожиданное оживление.
- Выходит, здесь все петербуржцы, - с легкой улыбкой пояснила баронесса.
- Я подумал, вы немка, - повинился Арташов. - Раз Эссен.
Баронесса промокнула рот салфеткой.
- Что ж что Эссен? Великий род, занесенный в Готский альманах. Между прочим, мой муж, как и множество его предков, погиб, сражаясь за Россию. Кстати, в ту самую мировую войну, которую вы отчего-то не признаете, - не удержалась она от язвительности. - Они с Сергеем Дмитриевичем на одном корабле служили. Вместе и тонули. Только Сергею Дмитриевичу удалось спастись.
Горевой сгорбился. - Да, повезло, - подтвердил он. - Меня после прямого попадания взрывной волной в воду швырнуло. Ну, и поплыл себе. Как говорится, не приходя в сознание. Я ведь из первых пловцов на Балтфлоте был. Призы на дальность брал. Как-то по майской воде на пари пять километров отмахал. И ничего - вылез, обтерся, спирту внутрь и - опять вперед за орденами. Если б его хоть вместе со мной выбросило. Пусть каким угодно увечным. Видит Бог, вытащил бы, - он заискивающе глянул на баронессу. Похоже, безвинную эту вину нес годами. - А так, кроме меня, всего восемь человек подобрали. Это с эсминца-то! Он вновь потянулся к графину:
- Эх, были когда-то и мы рысаками! Выпьем в память погибших за Родину! Не дожидаясь остальных, опрокинул стопку. Арташов приподнял свою. Он жадно вглядывался в этих чужаков, трогательно тоскующих по родине, по которой тосковал и он сам, и отчаянно силился понять, откуда же ведёт начало та незримая, но непреодолимая борозда, что отделила их друг от друга.
Смущение легко читалось на его лице.
- Где мужчины, там непременно о войне, - Невельскую занимало совсем иное. - Будет уже. После стольких лет довелось встретить петербуржца. Может, еще и соседи? У моих родителей квартира была на Васильевском острове. Малюсенькая, правда, пятикомнатная. Но сейчас издалека она видится мне такой милой. А вы где живете?
- У меня квартирка, конечно, побольше вашей - на двадцать шесть комнат, - Арташов сдержал улыбку. - Правда, и соседей соответственно - пятнадцать семей. Коммуналка называется. Доводилось слышать?
Хозяева озадаченно переглянулись.
- Пожалуйста, расскажите нам про нынешний Петербург! Что там? - взмолилась Невельская. - Я не был в Ленинграде с начала войны, - Арташов помрачнел. - Слышал, город сильно разрушен. Хотя центр: Исаакий, Невский, Фонтанка, - говорят, удалось сохранить.
- И на том слава Богу! - баронесса перекрестилась.
Невельская, стремясь развеять установившееся меланхолическое настроение, всплеснула ручками. - Фонтанка! Невский! Слова-то какие! Элиза! А помнишь Павлика?…Ну, того юнкера, что прямо посреди Фонтанки застрелиться грозил, если замуж за него не пойду? И ничего! Не пошла. - Не жалко было? - подначил Арташов. - Жалко, что соврал и не застрелился! - Невельская беззаботно рассмеялась. - Слава роковой женщины по всему Смольному бы пошла.
- Этой славы у тебя и без того хватало, - баронесса показала Глаше на опустевший бокал. - В самом деле, - согласилась Невельская. - Я ведь, знаете ли, приметная была. Зимой, в белой шубке, в сапожках на каблучке. Шлейф из поклонников. Ух! Помнишь, Элиза, ты еще пеняла мне за легкомыслие?
- Да, огонь, - подтвердила баронесса.