По привычке Бумбараш пошарил главами, не осталось ли в покинутой избе чего-нибудь такого, что могло бы ему пригодиться. Забрал для раскурки лист газетной бумаги, вынул из кочерги палку и вышел на дорогу.
"Изба, - думал он, - раз. Жениться - два. Лошадь с братом поделить - три. А земля будет. Земли нынче много. Революция".
Занятый своими мыслями, он быстро отсчитывал версты, не обращая внимания на черную собачонку, которая бежала за ним следом, тыча носом в бахромчатую полу его пропахшей (дымом) шинели. Чему-то иногда улыбался. И что-то веселое бормотал.
Часа через два он вышел из лесу и остановился перед мельничной плотиной.
На кудрявых холмах, в дымке утреннего тумана, раскинулось село Михеево.
- Будьте здоровы! - приподымая серую папаху, поклонился Бумбараш. - Провожали - плакали. Не виделись долго. Чем-то теперь встретите?
С любопытством осматривал Бумбараш знакомые улицы.
Мост через ручей провалился. Против трактира - новый колодец. У Полуваловых перед избой раскинулся большой палисадник, а сарай и заборы новые… На месте Фенькиной избы осталась одна закопченная труба - значит, погорела.
Акации под церковной оградой, где часто сидел он когда-то с Варенькой, сплошной стеной раздались вширь.
Бумбараш завернул за угол и (вытаращив глаза) остановился. Что такое? Вот он, пожарный сарай. Вот она, изба Курнаковых. Вот он и братнин дом со старой липой под окнами. Однако справа, рядом с братниным домом, ничего не было.
Перед самой войной Бумбараш затеял раздел и начал строиться. Он поставил пятистенный сруб и подвел его уже под крышу. Уходя в солдаты, Бумбараш наказал брату, чтобы тот забил окна, двери, сохранил гвозди, кирпич, стекла и присматривал, чтобы тес не растащили.
А сейчас не только тесу, но и самого сруба на месте не было. Да что там сруба - даже того места! Как провалилось! И все кругом было засажено картошкой.
Сердце вздрогнуло у Бумбараша, он покраснел и, не зная, что думать, прибавил шагу.
Он распахнул дверь в избу и столкнулся с женой брата - Серафимой. Серафима дико взвизгнула, уронила ведра и отскочила к окну.
- Семен! - пробормотала она. - Господи помилуй! Семен! - И она крепко вцепилась рукой в скалку для теста, точно собираясь оглоушить Бумбараша.
Бумбараш попятился к порогу и наткнулся на подоспевшего брата Василия.
- Что это? Постой! Куда прешь? - закричал Василий и схватил Бумбараша за плечи.
Бумбараш рванулся и отшвырнул Василия в угол.
- Чего кидаешься? - сердито спросил он. - Протри глаза тряпкой. Здравствуйте!
- Семен! Вон оно что! - пробормотал, откашливаясь, Василий. - А я, брат, тебя не того… Серафима! - заорал он на оцепеневшую бабу. - Уйми ребят… Что же ты стоишь, как колода! Не видишь, что брат Семен приехал!
- Так тебя разве не убили? - сморщив веснушчатое лицо, плаксивым голосом спросила Серафима и подошла к Бумбарашу обниматься.
- На полвершка промахнулись! - огрызнулся Бумбараш. - Одна орет, другой - за шиворот. Ты бы еще с топором выскочил!
- Нет, ты… не подумай! - сдерживая кашель и торопливо отыскивая что-то за зеркалом, оправдывался Василий. - Серафима, куда письмо задевали? Говорил я тебе - спрячь. Голову оторву, если пропало.
- В комоде оно. От ребят схоронила. А то недавно Мишка квитанцию на лампе сжег… У-у, проклятый! - выругалась она и треснула притихшего толстопузого мальчишку по затылку.
- Нет, ты не подумай, - торопился(оправдываться) Василий. - Тут не то что я… а кто хочешь!.. Мне староста… Как раз Гаврила Никитич, - сам письмо принес. Смотрю - печать казенная. "Что же, - спрашиваю я, - за письмо?" - "А то, что брат твой Семен, царство ему небесное, значит… на поле битвы…"
- Как так на поле битвы! - возмутился Бумбараш. - Быть этого не может…
- А вот и может! - протягивая Бумбарашу листок, сердито сказала Серафима. - Да ты полегче хватай! Бумага тонкая - гляди, изорвешь.
И точно: канцелярия 7-й роты 120-го Белгородского полка сообщала о том, что рядовой Семен Бумбараш в ночь на восемнадцатое мая убит и похоронен в братской могиле.
- Быть этого не может! - упрямо повторил Бумбараш. - Я - живой.
- Сами видим, что живой, - забирая письмо, всхлипнула Серафима. - У меня, как я глянула, в глазах помутилось.
- Избу мою продали? - не глядя на брата, спросил Бумбараш. - Поспешили?
Василий кашлянул и молча развел руками.
- Чего же поспешили? - вступилась Серафима. - Раз убит, то жди не жди - все равно мертвый. Да и за что продали! Нынче деньги какие? Солома. Гавриле Полувалову и продали. Баню новую он ставил… сарай… Варька-то Гордеева за него замуж вышла. Поплакала, поплакала да и вышла.
Бумбараш быстро отвернулся к окошку и полез в карман за табаком.
- О чем плакала? - помолчав немного, хрипло спросил он сквозь зубы.
- Известно о чем! О тебе плакала… А когда панихиду справляли, так и вовсе ревмя ревела.
- Так вы и панихиду по мне отмахали? Весело!
- А то как же, - обидчиво ответила Серафима. - Что мы - хуже людей, что ли? Порядок знаем.
- Вот он где у меня сидит, этот порядок! - показывая себе на шею, вздохнул Бумбараш. И, глянув на свои заплатанные штаны цвета навозной жижи, он спросил:
- Костюм мой… пиджак синий… брюки - надо думать, тоже продали?
- Зачем продали, - нехотя ответила Серафима. - Я его к пасхе Василию обкоротила. Да и то сказать… материал - дрянь. Одна слава, что диагональ, а раз постирала - он и вылинял. Говорила я тебе тогда: купи костюм серый, а ты - синий да синий. Вот тебе и синий!
Бумбараш достал пару белья, кусок мыла. Ребятишки с любопытством поглядывали на его сумку.
Он дал им по куску сахару, и они тотчас же молча один за другим повылетали за дверь.
Бумбараш вышел во двор и мимоходом заглянул в сарай. Там вместо знакомого Бурого коня стояла понурая, вислоухая кобылка.
"А где Бурый?" - хотел было спросить он, но раздумал, махнул рукой и прямо через огороды пошел на спуск к речке.
Когда Бумбараш вернулся, то уже пыхтел самовар, шипела на сковородке жирная яичница, на столе в голубой миске подрагивал коровий студень и стояла большая пузатая бутылка с самогонкой.
Изба была прибрана. Серафима приоделась.
Умытые ребятишки весело болтали ногами, усевшись на кровати. И только тот самый Мишка, который сжег квитанцию, как завороженный стоял в углу и не спускал глаз с подвешенной на гвоздь Бумбарашевой сумки.
Вошел причесанный и подпоясанный Василий. Он держал нож и кусок посоленного свиного сала.
Как-никак, а брата нужно было встретить не хуже, чем у людей. И Серафима порядок знала.
В окошки уже заглядывали любопытные. В избу собирались соседи. А так как делить им с Бумбарашем было нечего, то все ему были рады. Да к тому же каждому было интересно, как же братья теперь будут рассчитываться.
- А я смотрю, кто это прет? Да прямо в сени, да прямо в избу, - торопилась рассказать Серафима. - "Господи, думаю, что за напасть!" Мы и панихиду отслужили, и поминки справили… Мишка недавно нашел где-то за комодом фотографию и спрашивает: "Маманька, кто это?" - "А это, говорю, твой покойный дядя Семен. Ты же, паршивец, весь портрет измуслякал и карандашом исчиркал!"
- Будет тебе крутиться! - сказал жене Василий и взялся за бутылку. - Как, значит, вернулся брат Семен в здравом благополучии, то за это и выпьем. А тому писарю, что бумагу писал, башку расколотить мало. Замутил, запутал, бумаге цена копейка, а теперь сами видите - вота, разделывайся как хочешь!
- Бумага казенная, - с беспокойством вставила Серафима. - На бумагу тоже зря валить нечего.
Самогон обжег Бумбарашу горло. Не пил он давно, и хмель быстро ударил ему в голову.
Он отвалил на блюдце две полные пригоршни сахару и распечатал пачку светлого табаку.
Бабы охнули и зазвенели стаканами. Мужики крякнули и полезли в карманы за бумагой.
В избе стало шумно и дымно.
А тут еще распахнулась дверь, вошел поп с дьячком и прямо от порога рявкнул благодарственный молебен о благополучном Бумбараша возвращении.
- Варька Гордеева мимо окон в лавку пробежала… - раздвигая табуретки и освобождая священнику место, вполголоса сообщила Серафима. - Сама бежит, а глазами на окна зырк… зырк…
- А мне что? - не поворачиваясь, спросил Бумбараш и продолжал слушать рассказ деда Николая , который ездил на базар в Семикрутово и видел, как атаман Долгунец разгонял мужской монастырь.
- …Выстроил, значит, Долгунец монахов в линию и командует: "По порядку номеров рассчитайся!" Они, конечно, монахи, к расчету непривычны, потому что не солдаты… а дело божье. К тому же оробели, стоят и не считаются… "Ах, вон что! Арихметику не знаете? Так я вас сейчас выучу! Васька, тащи сюда ведерко с дегтем!"
На что ему этот деготь нужен был - не знаю. Однако как только монахи услыхали, ну, думают, уж конечно, не для чего-либо хорошего. Догадались, что с них надо, и стали выкликаться.
В аккурат сто двадцать человек вышло. Это окромя старых и убогих. Тех он еще раньше взашей гнать велел.
"Ну, говорит, Васька, вот тебе славное воинство. Дай ты им по берданке. Да чтобы за три дня они у тебя и штыком, и курком, и бонбою упражнялись. А на четвертый день ударим в бой!"
Те, конечно, как услыхали такое, сразу и псалом царю Давиду затянули - и в ноги. Только двое вышли. Один россошанский - булочника Федотова сын. Морда - как тыква, сапогом волка зашибить может. Он еще, помнится, до монашества квашню с тестом пуда на три мировому судье на голову надел… А другой - тощий такой, лицо господское, видать - не из наших.