Проза З.Н.Гиппиус эмигрантского периода впервые собрана в настоящем издании максимально полно.
Сохранены особенности лексики писательницы, некоторые старые формы написания слов, имен и географических названий при современной орфографии.
Содержание:
РАССКАЗЫ 1
ОЧЕРКИ 82
Примечания 152
РАССКАЗЫ
РОМАН
Солнце закатывалось"…
Лиза остановилась, потрясла новенькое стило, чуть было не лизнула его, как карандаш, да, слава Богу, вовремя удержа-|-1 лась. Однако дальше не шло. И белый листик чистой тетрадки с этими двумя словами: "Солнце закатывалось…" Лизе не очень нравился. Почему "закатывалось?". А может, лучше "заходило"?
Перечеркнуть - будет грязно… Да что ж поделаешь? Писатели, верно, перечеркивают. Ну, как же? Закатывалось? Заходило?
Оно, солнце, и в самом деле заходило. Желтые, пологие лучи легли на скамейку, где сидела Лиза. Под горкой, внизу, пруд так и сверкал. Лиза беспомощно глядела на это сверканье сквозь зелено-прозрачную листву беседки. Ведь вот, и стило, и беседка, где в такой час никто не помешает, и первые слова… но и первые не нравятся, что же будет дальше?
Лиза - не маленькая, ей четырнадцатый год (как двадцатому веку, говорит папа, и родилась-то она с ним вместе, 1-го января). Учится хорошо, но гимназию ненавидит, вернее - презирает: все там пустяки. Ужасно плоско. По правде сказать - и везде вокруг как-то плоско. Ничего не бывает, ничего интересного, захватывающего, необыкновенного не происходит. Папа отправляется в департамент, к маме приходят гостьи и говорят о скучном… Нет, настоящее только в книгах. Оттого Лиза так любит читать. Каждая книга, которую удается дома найти, - для нее откровение. Есть любимые, положим; Шпильгаген, например, или Достоевский, или Виктор Гюго, - какая удивительная прелесть! Толстой, "Детство и отрочество", - хуже: про что там, собственно? Как уроки учил, как в маленькую девочку на балу влюбился, - это про себя всякий гимназист-третьеклассник мог бы написать, да только ему и вспомнить-то скучно.
Нет, Лиза давно уж задумала написать, сама, настоящий роман. Или, для начала, хоть повесть. Мало ли, какие истории ей приходят в голову! Взять и написать. Но, конечно, чтобы никто не знал…
Гимназические сочинения Лиза терпеть не могла. Не угодно ли, дают тему! Разве можно по заказу? А если я совсем о другом думаю?
Нынешнее лето, на даче, Лиза твердо решила посвятить делу. Сюжет романа - или повести - у нее был готов, обдуман. Не хватало, правда, конца, и подробности были неясны, - но ведь это должно само прийти, пока пишешь. Самое важное - начать.
Однако, вот, начала, - и не выходит.
Может быть, не надо солнца? А просто: "Вечер спускался…". Куда? На землю? Ясно, что на землю, куда ему еще спускаться… Нет, это глупо. Ни солнца, ни вечера, а начать прямо с героев, тогда уж и приписать, что это было на закате.
Лиза наклонилась к тетрадке, что лежала перед ней на старом, сером деревянном столе.
"Виктор и сестра его Наташа шли по густой аллее старинного парка, в вечернем сумраке. На Наташе было белое платье, черные глаза ее сверкали…".
По столу беседки ползет маленькая зеленая букашка, вся в солнце. Вот, доползла до трещины и остановилась. Трещина для нее - целый провал. Как переберется? Лиза засмотрелась, опять не продолжает. Да что ж это такое? Надо взять себя в руки!
Перечитаем. Да, Виктор и Наташа… Случайно они узнали, что один из них - приемный, но кто - не знают. Тут и начинается драма.
Ну, а после? Ведь кто бы ни оказался приемышем, они, все равно, значит, могут жениться, а это главное, потому что они, конечно, любят друг друга… Ах, да ведь еще после - этот загадочный старик… Он открывает, что они оба приемыши, и тут опять неизвестная тайна…
- Да что я? - Лиза даже головой встряхнула, отгоняя неуместные мысли. - Это все потом должно явиться, при развитии сюжета. А сейчас - начало, начало! Почему, если "вечерний сумрак", то видно, как у Наташи "сверкают глаза"? Не прибавить ли, что "последние лучи солнца пронизывали листву аллеи?".
О, как трудно писать роман!
Такое множество всего вокруг, сразу: и листва, и лучи, и глаза, и сами они оба, и что они говорят, и что думают, и что им кажется… а писать об этом всем надо ведь постепенно? Если б можно было одно на другое ставить, так нет, низать, как цепочку, одно за другим… Про что раньше? Про что после?
Да и самих слов тоже великое множество; все будто подходящие, а нельзя же, надо выбирать; какое выбрать? Неизвестно. Вот хоть бы с солнцем: закатывалось? Заходило? Опускалось? Близилось к горизонту? Или совсем без солнца?
- Все переменю! - решила вдруг Лиза и захлопнула тетрадку. - Сегодня уж нельзя, вон на той стороне и коров погнали, стемнеет сейчас, а завтра приду и сразу по-новому двину дело!
Она даже улыбнулась своей мысли: не надо ничего, ни солнца, ни что глаза сверкали, а надо изо всех сил вообразить себя Наташей; и что ей станет говориться и думаться - то и писать. Если ей подумается про закат - ладно; а то и без заката. Потом также Виктором попробовать сделаться. И тоже своих, про него, слов не придумывать. Я же не могу Виктора видеть, когда я сама Виктор? В это время я могу видеть только Наташу. И что вокруг, конечно, но иначе, чем Наташа…
Эти странные обрывки мыслей Лизе были ужасно понятны; и все стало ей казаться необыкновенно простым.
По густой аллее парка, не очень старинного, но в самом настоящем "вечернем сумраке", бежит Лиза домой. Глаза у нее, может быть, и не сверкают, зато сердце наверно бьется ожиданием радости… завтра.
Справится ли завтра Лиза со своими приемышами? Думается, нет. Думается, еще помучают они ее. Но Лиза упряма. Все говорят, что у нее "характер". Сто тетрадок порвет, сто "солнц заходящих" перечеркнет, сто раз решит "все переменю!", а уж роман свой непременно напишет.
Хоть бы до седьмого класса пришлось писать, хоть бы до старости, - напишет!
МАРИНА И КАТЕРИНА
Горы, долы - (и годы, десятилетия), - язык, народ, земля - все разделяет этих двух женщин, Марину и Катерину. Оне не знают о существовании друг друга и никогда не узнают; никогда не встречались и не могут встретиться (как две параллельные линии). Одно разделяющее их "время" (три десятилетия) было бы достаточной тому причиной. Марину, статную, круглолицую русскую бабу, я зазнал в конце века. Ей было тогда лет 29. Катерине, французской девушке итальянской крови, и сейчас нет 25-ти. Изжелта-русая Марина, ее косица, подтянутая и заколотая на макушке, ее певучий, на "а", северный русский говор, - и Катерина в черных модных кудрях, сыплющая французской частушкой… что между ними общего? Что соединило их в моей мысли?
Общее, или какой-то параллелизм, между ними есть. Правда, первым толчком к тому, что я подумал о Марине и Катерине вместе, - были некоторые совпадения, чисто внешние, даже смешные. Я скажу о них потом. Но, раз занявшись исканьем общего, я открыл его, и тем более достойное внимания, что это общее как-то еще ярче подчеркивает глубокое различие, разность обеих женщин. Если б индивидуальное!., но не в том дело.
Оне одинакового происхождения.
Марина - из деревни Лужского уезда. Там ее, молодую, и выдали замуж, за лядащего, не под стать ей, хилого мужичонку. Он недолго проскрипел, и Марина, честь честью его оплакав, пошла в город, в Петербург, на место. Не в родительскую же семью ворочаться, там ртов и без нее довольно.
И Катерина из семьи… ну, не "мужиков", a "cultivateurs" (что, однако, то же самое). Обе оне выросли за работой "на земле": невелика разница, что Марина, копая картошку, могла видеть перед собою лужские песчаные сосенки, а Катерина, за тем же делом, - голубую черту Средиземного моря.
Когда подросли другие дети (семья тоже большая) - пошла на место, в люди, и Катерина.
Я знал Марину, когда она была прислугой "за все" в близкой мне семье, у четы молодоженов. В Петербурге.
Я узнал Катерину такой же прислугой, une a tout faire у той же самой петербургской четы (давно превратившейся в староженов). В Париже.
И еще одно совпадение связало для меня Марину с Катериной: обе оне попали в поле моего зрения тогда, когда обе находились в период влюбленности… в солдата.
Человек во влюбленном состоянии вообще делается виднее. Его черты, - вовсе не только индивидуальные, но и национальные, социальные, современные, - как-то подчеркиваются. И последние особенно, если индивидуальность не сильна, если человек "типичен".
Две молодые женщины, одинакового социального положения; два "предмета" у них, два солдата: русский и французский.
Любовь, и 30 лет тому назад, и 300, и 3 тысячи, и сегодня, - все любовь. Хочешь не хочешь - надо признать в ней что-то "вечное". Вот на фоне-то "вечного" особенно хорошо и наблюдается смена времен, глубокая разность культур, стран и народов.
Марина влюбилась в своего солдата летом, на даче (я приезжал туда гостить к друзьям), не помню, кажется - под Красным.