Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса - романы, повести, путевые очерки и эссе - составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман "Радуга в небе", который публикуется в новом переводе.
Осознать степень подлинного новаторства "Радуги" соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о "Радуге" на страницах литературного журнала "Скрутини"; позднее это произведение заняло видное место в его монографии "Д. Г. Лоуренс-романист". На рубеже 1900-х по обе стороны Атлантики происходит знаменательная переоценка романа; в 1970−1980-е годы "Радугу", наряду с ее тематическим продолжением - романом "Влюбленные женщины", единодушно признают шедевром лоуренсовской прозы.
Содержание:
Глава I - Как Том Брэнгуэн женился на польской даме 1
Глава II - Жизнь на ферме Марш 11
Глава III - Детство Анны Ленской 18
Глава IV - Девичество Анны Брэнгуэн 21
Глава V - Свадьба в Марше 30
Глава VI - Анна Victrix 32
Глава VII - Собор 44
Глава VIII - Дитя 47
Глава IX - Потоп в Марше 54
Глава Х - Круг расширяется 59
Глава XI - Первая любовь 64
Глава XII - Стыд 75
Глава XIII - Мир мужчин 80
Глава XIV - Круг расширяется 94
Глава XV - Горечь восторга 97
Глава XVI - Радуга 110
Дэвид Лоуренс
Радуга в небе
Глава I
Как Том Брэнгуэн женился на польской даме
Уже много поколений Брэнгуэнов жило на ферме Марш среди лугов, где вьется меж ольховых деревьев медлительная Ируош, отделяя Дербишир от Ноттингемшира. В двух милях от них на холме высился церковный шпиль и прилежно карабкались вверх дома поселка. Когда кто-нибудь из Брэнгуэнов, оторвавшись от работы в поле, поднимал голову, в пустынном небе над ним всегда маячил этот шпиль илкестонской церкви. А когда он вновь обращал взор к плоской равнине, в памяти оставалось нечто возвышенное и недоступно-далекое.
В глазах у всех Брэнгуэнов было это выражение - словно они ждут не дождутся чего-то неведомого и с готовностью протягивают руки к тому, что им неминуемо предназначено.
Это были люди со свежим цветом лица, русоголовые и несуетливые, открытые, но раскрывающиеся не вдруг, и собеседник всегда мог наблюдать смену настроения в их глазах, переход от шутливости к гневу, мог следить, как голубоватые искорки смеха густеют в тяжкую синеву ярости, словно небо перед грозой, исподволь меняющее свой цвет.
Жили они на своей земле, и земля эта, неподалеку от растущего поселка, была плодородна, так что о нужде и стесненных обстоятельствах они давно уж и думать забыли. Богатства тоже не было, потому что рождались дети и землю постоянно приходилось делить, но к достатку на ферме привыкли.
И так Брэнгуэны рождались и умирали, не страшась нужды, неся тяжкий груз работы не ради денег, а от избытка жизненных сил. При этом транжирами они, конечно, не были - инстинкт заставлял беречь и полпенни, и яблочные очистки, которые можно пустить на корм скоту. Но земля и небо вокруг дышали изобилием, и разве могло это внезапно иссякнуть? Они чувствовали движение весенних соков, ежегодную живительную волну, пускающую в рост семя, чтобы потом, отхлынув, оставить после себя молодую поросль. Им ведомо было, как небо шепчется с землей, как зеленое лоно впитывает солнечные лучи, пьет дождевую влагу, как осенний ветер гуляет по голым полям, разметая птичьи гнезда, пустые, ненужные. Вся жизнь, все отношения в семье строились вокруг этого - умения слушать пульс земли, чувствовать, как с каждой бороздой она раскрывается их плугу, чтобы, приняв в себя семя, стать ровной пашней, сладостно ласкающей ступни своей рыхлой липкой тяжестью, а потом, после жатвы, обернуться такой жесткой и безответной. Молодые хлеба шелковисто волнились, и радостное великолепие это внушало бодрость тем, кто это видел. Мужчины доили коров, а от прикосновения их рук вымя давало молоко, и ток жизни животных и людей сливался воедино. Мужчины седлали коней и, впрыгивая в седло, сжимали эту жизнь между колен, впрягали лошадей в повозку и мановением руки влекли лошадей, подчиняя их своей воле.
Осенью из-под ног вспархивали куропатки, птицы стайками, как пенные брызги, испещряли отдыхавшую под паром землю, в блекло-сером мокром небе кружили грачи, и крики их уносились в холодеющий воздух. Потом мужчины усаживались у камина в доме, где с уверенностью царили и хлопотали женщины, тела мужчин тяжелели грузом дня - заботами о земле и произраставших на ней злаках, о скотине, о том, какую погоду сулит закатное небо, мужчины грелись у огня, и сознание их дремало, а кровь в жилах струилась медленно, густая от дневной усталости.
Женщины были другими. Им тоже ведома была монотонность кровного слияния с тем, что было вокруг, - телятами-сосунками, всполошными курами во дворе, гусятами, трепещущими в ладони, когда их кормишь с руки, заталкивая корм прямо в глотку. Но женщины обращали взгляд и дальше слепой и безъязыкой сутолоки, фермерской круговерти - к внятному и запечатленному в слове миру за пределами их существования. Они внимали речи и сознанию этого чуждого мира и, слыша звуки этой речи, силились вникнуть в смысл.
Мужчины довольствовались тем, что земля раскрывается их плугу, что свежие молодые колосья сминает колесо веялки; они довольствовались тем, что помогают отелу, изводят крыс под амбаром и могут ребром ладони переломить хребет кролику. И столько тепла и бурленья жизненных соков, столько смертной боли впитывала их кровь из земли и неба вокруг, от животных и зеленых ростков, настолько крепко они были связаны с этим миром, ведущим с ними постоянный тесный обмен и сокровенный разговор, что жизнь их была полна и насыщенна, чувства не скудели, лица, вспыхивающие жаром крови, обращены были к солнцу, а взоры, прикованные к источнику всего живого и потускневшие от этого вечного слежения, не способны были оторваться от него.
А вот женщине мало казалось такого кровного единения с природой, она стремилась к другой жизни, потому что за надворными постройками и полями виднелась дорога, и деревушка с церковью и ратушей, и дальние дали. Женщину манил далекий мир больших городов, средоточия власти и человеческой активности, этот мир зачаровывал ее, раскрывая тайны и претворяя желания. Все в ней устремлялось вдаль, туда, где жили сильные мужчины, мужчины-творцы, отвергшие горячее биение созидающей природы; оставив его позади, повернувшись к нему спиной, они двинулись вперед, чтобы узнать, что там вдали, расширить собственный кругозор и, укрепив сознание, обрести свободу; и потому мужчины семейства Брэнгуэнов были замкнуты в себе и обращены вовнутрь, поглощенные изобильным плодоношением природы, невольно втягивающим и их в свой водоворот.
Женщина глядела вдаль, как ей и было положено; стоя на своем крылечке, она устремлялась мечтой к миру деятельных мужчин, в то время как собственный ее муж был поглощен лишь мыслями о погоде, урожае, земле, она напрягала зрение, силясь различить тропу, по которой пробиваются в большой мир знания, и самые сокровенные ее желания были связаны с этой тропой и трудной борьбой, о которой она слышала, борьбой на грани неведомого. Она тоже хотела знать и примкнуть к сонму борцов.
Дома, совсем неподалеку, не дальше, чем Коссетей, жил викарий, говоривший на ином, чудесном языке и выглядевший иначе, красивее; она это видела, но подражать ему не могла. Викарий был за пределами мира, где жили ее мужчины. Ей ли не знать таких мужчин - медлительных, румяных, полноватых и достаточно сильных, но простых и грубых, как сама земля, не имеющих внешнего лоска и скованных в движениях. Викарий же, темноволосый, сухопарый и по сравнению с ее мужем совсем небольшой, так проворен и ловок, что огромный увалень-муж с его бесхитростной простотой кажется туповатым и неотесанным. Мужа она понимала, а вот в викарии было нечто, что ускользало от ее понимания. Как Брэнгуэн властвовал над скотиной, так викарий властвовал над ее мужем. Что же возвышало этого викария над мужем? Не то ли самое, что возвышало и мужа над скотиной? Хотелось бы ей это знать. Хотелось бы достичь этого высшего и лучшего существования, если не самой, то хотя бы в детях. Воспитать в них то, что дает мужчине силу, несмотря на малый рост и хилость, так мал и хил человек в сравнении с быком, а все же он сильнее быка. Так что же делает его сильным? Не деньги, и не власть, и не положение. Разве викарий имеет над Томом Брэнгуэном какое-нибудь физическое преимущество? Да никакого! И все же взять их как они есть и поместить на необитаемый остров, и главным неминуемо станет викарий. Он духом возвышается над соперником. Но почему же, почему? И она решила, что все дело - в знаниях.