– Доказательство Канта, – сказал, тонко улыбаясь, образованный Берлиоз, – также не убедительно, и не зря Шиллер сказал, что Кантово доказательство пригодно для рабов, – и подумал: "Но кто же он такой, всё-таки?"
– Взять бы этого Канта да в Соловки! – неожиданно бухнул Иван.
– Иван! – удивлённо шепнул Берлиоз.
Но предложение посадить в Соловки Канта не только не поразило иностранца, но, наоборот, привело в восторг.
– Именно! Именно! – заговорил он восторженно, – ему там самое место. Говорил я ему: ты чепуху придумал, Иммануил.
Товарищ Берлиоз вытаращил глаза на иностранца.
– Но, – продолжал неизвестный, – посадить его, к сожалению, невозможно по двум причинам: во-первых, он иностранный подданный, а во-вторых, умер.
– Жаль! – отозвался Иван, чувствуя, что он почему-то ненавидит иностранца всё сильнее и сильнее.
– И мне жаль, – подтвердил неизвестный и продолжал: – Но вот что меня мучительно беспокоит: ежели Бога нету, то, спрашивается, кто же управляет жизнью на земле?
– Человек, – ответил Берлиоз.
– Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – но как же, позвольте спросить, может управлять жизнью на земле человек, если он не может составить никакого плана, не говорю уже о таком сроке, как хотя бы сто лет, но даже на срок значительно более короткий. И в самом деле, вы вообразите, – только начнёте управлять, распоряжаться, кхе… кхе… комбинировать и вдруг, вообразите, у вас саркома. – Тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме доставила ему наслаждение. – Саркома… – повторил он щурясь, – звучное слово, и вот-с, вы уже ничем не распоряжаетесь, вам не до комбинаций, и через некоторое время тот, кто недавно ещё отдавал распоряжения по телефону, покрикивал на подчинённых, почтительно разговаривал с высшими и собирался в Кисловодск, лежит, скрестив руки на груди, в ящике, неутешная вдова стоит в изголовье, мысленно высчитывая, дадут ли ей персональную пенсию, а оркестр в дверях фальшиво играет марш Шопена.
И тут незнакомец тихонько и тонко рассмеялся.
Товарищ Берлиоз внимательно слушал неприятный рассказ про саркому, но не она занимала его.
"Он не иностранец! Не иностранец! – кричало у него в голове. – Он престранный тип. Но кто же он такой?"
– Вы хотите курить? – любезно осведомился неизвестный у Ивана, который время от времени машинально похлопывал себя по карманам.
Иван хотел злобно ответить "Нет", но соблазн был слишком велик, и он промычал:
– Гм…
– Какие предпочитаете?
– А у вас какие есть? – хмуро спросил Иван.
– Какие предпочитаете?
– "Нашу марку", – злобно ответил Иван, уверенный, что "Нашей марки" нету у антипатичного иностранца.
Но "Марка" именно и нашлась. Но нашлась она в таком виде, что оба приятеля выпучили глаза. Иностранец вытащил из кармана пиджака колоссальных размеров золотой портсигар, на коем была составлена из крупных алмазов буква "W". В этом портсигаре изыскалось несколько штук крупных, ароматных, золотым табаком набитых папирос "Наша марка".
"Он – иностранец!" – уже смятенно подумал Берлиоз.
Ошеломлённый Иван взял папиросу, в руках у иностранца щёлкнула зажигалка, и синий дымок взвился под липой. Запахло приятно.
Закурил и иностранец, а некурящий Берлиоз отказался. "Я ему сейчас возражу так, – подумал Берлиоз, – человек смертен, но на сегодняшний день…"
– Да, человек смертен, – провозгласил неизвестный, выпустив дым, – но даже сегодняшний вечер вам неизвестен. Даже приблизительно вы не знаете, что вы будете делать через час. Согласитесь сами, разве мыслимо чем-нибудь управлять при таком условии?
– Виноват, – отозвался Берлиоз, не сводя глаз с собеседника, – это уже преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен, более или менее, конечно. Само собой разумеется, что если мне на голову свалится кирпич…
– Кирпич ни с того ни с сего, – ответил неизвестный, – никому на голову никогда не свалится. В частности же, уверяю вас, что вам совершенно он не угрожает. Так позвольте спросить, что вы будете делать сегодня вечером?
– Сегодня вечером, – ответил Берлиоз, – в одиннадцать часов во Всемиописе будет заседание, на котором я буду председательствовать.
– Нет. Этого быть никак не может, – твёрдо заявил иностранец.
Берлиоз приоткрыл рот.
– Почему? – спросил Иван злобно.
– Потому, – ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в тускневшее небо, в котором чертили бесшумно птицы, – что Аннушка уже купила постное масло {}, и не только купила его, но даже и разлила. Заседание не состоится.
Произошла пауза, понятное дело.
– Простите, – моргая глазами сказал Берлиоз, – я не понимаю… при чём здесь постное масло?..
Но иностранец не ответил.
– Скажите, пожалуйста, гражданин, – вдруг заговорил Иван, – вам не приходилось бывать когда-нибудь в сумасшедшем доме?
– Иван! – воскликнул Берлиоз.
Но иностранец не обиделся, а развеселился.
– Бывал, бывал не раз! – вскричал он, – где я только не бывал! Досадно одно, что я так и не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда {}. Так что это вы уже сами спросите, Иван Николаевич.
"Что так-кое?!" – крикнуло в голове у Берлиоза при словах "Иван Николаевич". Иван поднялся. Он был немного бледен.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Помилуйте, товарищ Бездомный, кто же вас не знает, – улыбнувшись, ответил иностранец.
– Я извиняюсь… – начал было Бездомный, но подумал, ещё более изменился в лице и кончил так: – Вы не можете одну минуту подождать… Я пару слов хочу товарищу сказать.
– О, с удовольствием! Охотно, – воскликнул иностранец, – здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу, – и он сделал ручкой.
– Миша… вот что, – сказал поэт, отводя в сторону Берлиоза, – я знаю, кто это. Это, – раздельным веским шёпотом заговорил поэт, – никакой не иностранец, а это белогвардейский шпион, – засипел он прямо в лицо Берлиозу, – пробравшийся в Москву. Это – эмигрант. Миша, спрашивай у него сейчас же документы. А то уйдёт…
– Почему эми… – шепнул поражённый Берлиоз.
– Я тебе говорю! Какой чёрт иностранец так по-русски станет говорить!..
– Вот ерунда… – неприятно морщась, начал было Берлиоз.
– Идём, идём!..
И приятели вернулись к скамейке. Тут их ждал сюрприз. Незнакомец не сидел, а стоял у скамейки, держа в руках визитную карточку.
– Извините меня, глубокоуважаемый Михаил Александрович, что я в пылу интереснейшей беседы забыл назвать себя. Вот моя карточка, а вот в кармане и паспорт, – подчёркнуто сказал иностранец.
Берлиоз стал густо красен. "Или слышал, или уж очень догадлив, чёрт…" Иван заглянул в карточку, но разглядел только верхнее слово "professor…" и первую букву фамилии "W".
– Очень приятно, – выдавил из себя Берлиоз, глядя, как профессор прячет карточку в карман. – Вы в качестве консультанта вызваны к нам?
– Да, консультанта, как же, – подтвердил профессор.
– Вы – немец?
– Я-то? – переспросил профессор и задумался. – Да, немец, – сказал он.
– Извиняюсь, откуда вы знаете, как нас зовут? – спросил Иван.
Иностранный консультант улыбнулся, причём выяснилось, что правый глаз у него не улыбается, да и вообще, что этот глаз никакого цвета, и вынул номер еженедельного журнала…
– А! – сразу сказали оба писателя. В журнале были как раз их портреты с полным обозначением имён, отчеств и фамилий.
– Прекрасная погода, – продолжал консультант, усаживаясь. Сели и приятели.
– А у вас какая специальность? – осведомился ласково Берлиоз.
– Я – специалист по чёрной магии.
– Как?! – воскликнул товарищ Берлиоз.
"На т-тебе!" – подумал Иван.
– Виноват… и вас по этой специальности пригласили к нам?!
– Да, да, пригласили, – и тут приятели услышали, что профессор говорит с редчайшим немецким акцентом, – тут в государственной библиотеке громадный отдел старой книги, магии и демонологии, и меня пригласил как специалист единственный в мире. Они хотят разбират, продават…
– А-а! Вы – историк!
– Я – историк, – охотно подтвердил профессор, – я люблю разные истории. Смешные. И сегодня будет смешная история. Да, кстати, об историях, товарищи, – тут консультант таинственно поманил пальцем обоих приятелей, и те наклонились к нему, – имейте в виду, что Христос существовал, – сказал он шёпотом.
– Видите ли, профессор, – смущённо улыбаясь, заговорил Берлиоз, – тут мы, к сожалению, не договоримся…
– Он существовал, – строгим шёпотом повторил профессор, изумляя приятелей совершенно, и в частности, тем, что акцент его опять куда-то пропал.
– Но какое же доказательство?