Ничего не сказала сыну, но по тому, как вздохнула — словно гору с плеч сняла, — он понял, что очень беспокоилась.
— Как там? — спросила уже в комнате, помогая снять рюкзак и куртку.
— Порядок, — сказал Саша и, бросив взгляд на трубку рации в углу комнаты, спросил: — Контора не вызывала?
— Батюшки мои, как же я сразу не сказала! — Елена Кузьминична застыла с половником в руке. — Открой шкафчик, там записка.
Саша выдвинул ящик. На листке чернели две строчки, написанные нетвёрдой рукой матери. «Двадцать четвёртого февраля явитесь в контору заповедника, имея при себе полную выкладку. Котенко».
Это значит, с оружием. Саша держал в руках радиограмму и силился понять, что за вызов. Если хотят устроить облаву, то почему Котенко? Такие события касаются не отдела науки, а главного лесничего. Он — начальник охраны. А Котенко — зоолог.
— Наверное, в экспедицию пойдёте, наверх, — подсказала мать.
— Наверно… — Саша ответил машинально, но про себя подумал, что и Котенко может стать инициатором облавы, особенно когда дело идёт об оленях.
Ел он с завидной быстротой, обжигаясь борщом. Мать сидела напротив и смотрела на него с доброй улыбкой.
— Холодно наверху? — спросила она.
Саша кивнул.
— Весна только здесь, — сказал он, проглотив обед. — Там светит, но не греет. Снег будто вчера выпал, белей нейлоновой рубашки, которую ты мне купила. Как в Арктике.
— Когда ж ты теперь в контору?
— А вот сейчас отдохну и тронусь.
— А может, утром? Хоть выспишься дома.
— Я к десяти у Ростислава Андреевича уже буду. Там и высплюсь.
Елена Кузьминична стала собирать рюкзак.
Саша привык к своей работе, а мать — к его постоянным отлучкам. Провожая его, она больше не плакала, не просила остерегаться и беречь себя, потому что поняла бессмысленность этой всегдашней материнской просьбы. Чего напоминать? В горах всегда трудно и почтя всегда опасно. А у Саши нет даже собаки, способной защитить хозяина, отвести от него беду, прибежать, наконец, домой, чтобы оповестить о случившемся.
Щенка Архыза, сына Самура, ещё осенью взял зоолог заповедника Котенко. Сказал, что хочет понаблюдать за этим полуволком, поучить его не столько уму-разуму, сколько любви к людям. Дома без собаки плохо. Когда Саша в отлучке, Елене Кузьминичне скучно и пусто: во дворе одни куры. Нет там милых зверят, с которыми она провела все лето. Так привыкла к ним, что, когда Саша отвёл в лес и выпустил на волю оленёнка Хобика, а потом и озорного, подросшего медвежонка Лобика, чуть не плакала.
За окнами быстро потемнело. День прибавился пока ещё очень мало, и к шести делалось сумеречно. Зажгли свет.
Саша собрал оружие, патроны, взял у матери уже готовый рюкзак, разложил по кармашкам бритву, мыло, книжку и в две минуты оделся.
— Ну… — Он остановился у дверей. Рослый хлопец с пытливыми светлыми глазами. Чуть рыжеватые волосы, высохшие, пока он обедал и собирался, лежали непричёсанной копной над открытым лбом.
Лицо его, спокойное и по-ребячьи светлое, опять огорчило мать недостатком серьёзности:
«Дитё. Господи, когда же он станет мужчиной!..»
— Ты уж это… — Она хотела сказать, чтобы аккуратней вёл себя, осторожней, если придётся делать что-нибудь опасное, но не решилась и сказала совсем другое: — Сообщи, куда поедете и когда вернёшься, чтобы я знала.
— Непременно. — Он улыбнулся, поняв её переживания. — Постреляем по мишеням — и назад.
— Если бы так!.. — вздохнула Елена Кузьминична и поцеловала его.
На улице посёлка жёлто, вполнакала и, кажется, совсем напрасно горели фонари — они освещали только небольшой круг утоптанного снега под столбами да сами кривые, небрежно обтёсанные дубовые столбы.
Дорожка, раскисшая за тёплый день, уже окрепла, заледенела. Снег не скрипел. Вечерний воздух хоть и морозный, а какой-то добрый, с привкусом талой воды.