Но есть и определенные недостатки в жизни публичной знаменитости. Например, мелкие беспилотники с камерами, которые папарацци пускают там, где ты живешь и работаешь. Это незаконно, по крайней мере, в Штатах, но беспилотник не арестуешь. А если удалось найти и арестовать его оператора, то у тебя в руках лишь человек с пультом управления, и невозможно доказать, что с помощью этого пульта он делает нечто противозаконное.
С моей точки зрения, беспилотники – дешевка. Насколько мне известно, в таблоидах все равно выходит только то, что присылают им наши агенты, и их редакторы не создают собственные воздушные силы, чтобы что-то искать самим.
Но Лони знала, что делать, если сообщили о налете на отель беспилотника с камерой. Вышла из своей комнаты и пошла в мою кабану, вроде бы на свидание, чтобы "Тэйл", "Уикли Дэмэдж" или кто-то еще написал очередную статейку. "Тайный ночной визит Лони к Шону", что-нибудь в этом духе.
– Беспилотник все летает? – спрашиваю я.
Лони глядит на свой смартфон, проверяя доклад от ночной смены охранников.
– Видимо, нет, – отвечает она. – На берегу чисто.
Я подхожу к ней и отпиваю апельсинового сока, своего.
– Можешь остаться, если хочешь, – говорю я.
Она извиняюще улыбается.
– Если ты не против, пойду в свою комнату. Мне еще пару часов надо в соцсетях потусить.
Восходящая звезда всегда должна быть онлайн. Типа того.
– Повеселись, – говорю я ей, допивая апельсиновый сок, пока она идет к двери.
Выходит, продолжая набивать текст. Судя по всему, сегодня мне одному спать.
На следующее утро я погружаюсь под воду с аквалангом, снимаясь в миллиарде крупных планов. Камера у самого моего лица, я изображаю удивление, гнев, целеустремленность, отчаяние и грозный вид. Плаваю в кадре слева направо. Плаваю справа налево. Погружаюсь и всплываю. Прячусь за кораллами, пока сверху проплывают воображаемые плохие парни. С деланой уверенностью обращаюсь с инструментами для работы на затонувшей подлодке.
Режиссер, англичанин по фамилии Хэдли, сидит под навесом на переоборудованной барже и выдает указания через специальный подводный громкоговоритель. Ему даже ноги мочить не надо, он лишь смотрит на мониторы, потягивая мачиато, который варит ему его личный бариста.
– Слишком мелко, – говорит он. – Сделай крупнее.
– Слишком крупно, – говорит он. – Сделай помельче.
Ненавижу все эти подводные съемки. Все мы их ненавидим. Я пытался убедить продюсеров, что мы можем снять все это просто на зеленом фоне, но они меня не послушали.
К двенадцати тридцати я заканчиваю сниматься, но после почти четырех часов работы под водой я в изнеможении, на лице остался красный круг от маски. Хорошо хоть, что все снимают на небольшой глубине, при естественном освещении и без необходимости последующей декомпрессии.
Катер привозит меня обратно к отелю, и по дороге я решаю зайти в комнату к Лони Роув. Утром поглядел на расписание, подметил, что программу съемок изменили, и мне завтра играть сцену с Лони. Я хочу поговорить с ней по этому поводу, раздумывая, изложить ли ей мою линию игры, поскольку она вполне очевидна для моей роли, как говорят, но, может, и ей пригодится.
Лони занимает номер на первом этаже отеля в боковом крыле, с патио, выходящим к пляжу. В патио стоит инструмент для стрижки газонов, на ветру сушатся купальник и полотенца. Купальный костюм большой, закрывающий все тело, почти как гидрокостюм, он помогает ей защитить белую кожу от солнца. На двери висит карточка с именем, Л. РОУВ, чтобы люди из съемочной группы по ошибке не того не разбудили.
Я замечаю, что сдвижная стеклянная дверь треснула. Видимо, птица врезалась, чайка какая-нибудь. Постучав по дверному проему, я отодвигаю дверь и вхожу внутрь, под защиту кондиционера.
Лони лежит на кафельном полу, мертвая. В ее состоянии сомневаться не приходится, поскольку ее голова превратилась в кровавое месиво. Розовое летнее платье забрызгано темно-красным, темнее, чем ее рыжие волосы. На полу лежит разбитая кофейная чашка, в луже кофе-мокко. В воздухе висит тошнотворный запах.
Я лихорадочно оглядываюсь по сторонам, пытаясь увидеть, нет ли в комнате другого человека. В особенности – человека с оружием. Никого нет.
Сердце колотится где-то у горла, пульс стучит в ушах так, что я уже не слышу ни ветра, ни шума прибоя, ни своих мыслей. Не то чтобы я никогда не видел мертвых, но я предпочитаю быть более готовым к тому, чтобы на них наткнуться.
Я выхожу из комнаты, пятясь и пытаясь вспомнить, к чему я прикасался. Выйдя на крыльцо, спешно достаю платок и протираю ручку двери. Закрываю сдвижную стеклянную дверь, и вдруг все стекло обрушивается, падая на пол сплошным потоком, сверкающим всеми цветами радуги. С грохотом громче моих угрызений совести.
Я снова лихорадочно оглядываюсь по сторонам, но, похоже, никто не обратил внимания. Спешно бегу к кабане и делаю совершенно очевидную для человека в моей ситуации вещь.
Звоню своему агенту.
– Значит, Лони застрелили? – спрашивает Брюс.
– Застрелили? Наверное.
У меня сдавливает живот, я сгибаюсь над полом кухни от мучительного спазма.
– Я не знаю, как ее убили, – отвечаю я. – Знаю только, что она мертва.
– Но ты ее не убивал.
– Нет.
Я будто слышу, как щелкают мысли в его голове.
– У тебя есть алиби?
Я пытаюсь думать. Думать тяжело, голова идет кругом, в животе бунт, а перед глазами все так же лежит искалеченное тело Лони в розовом платье.
– Я все утро был на подводных съемках.
– Значит, порядок, – говорит Брюс. В его голосе слышно удовлетворение логичным подходом к разрешению кризиса. – Ты вне подозрений.
– Брюс, у нас тут совсем не та полиция, что в Беверли-Хиллз, – говорю я. – Не мальчики в перчатках. Они могут повесить дело на меня просто потому, что я – подходящий кандидат.
– Поэтому отныне ты говоришь только с кем-нибудь из наших юристов, – говорит Брюс. – Я через пару минут кого-нибудь из них к тебе пришлю вместе с его мексиканским коллегой.
Спазмы в животе утихают. Я выпрямляюсь. Паника начинает отступать.
– Шон, ты не думаешь, что это могло быть нацелено на тебя? – спрашивает Брюс. – Поскольку сам знаешь, что раньше было.
Что было пару лет назад, когда неожиданно большое число людей пытались испортить мне возвращение в кино, убив меня.
Вопрос Брюса пробуждает волну паранойи, прокатывающуюся по моим натянутым нервам. Но затем я продумываю всю последовательность событий.
– Не понимаю, зачем, – говорю я.
Ведь на самом деле все те плохие времена уже в прошлом, времена, когда я ходил с телохранителями, прятался по отелям, а совершенно незнакомые люди пытались пырять меня кухонными ножами.
Теперь я большая звезда. Люди меня любят. Никто не хочет моей смерти, кроме, разве что, пары зануд.
– Все это хорошо, Шон, – говорит Брюс. – Ты совершенно вне подозрений. И я позабочусь о том, чтобы у тебя не было никаких проблем.
– О’кей. О’кей.
На меня снисходит спокойствие. Брюс Кравиц – настоящий волшебник в том, чтобы человека успокоить. Так он все свои дела делает, и все вокруг него довольны.
– А теперь тебе придется кому-то сказать насчет тела.
Паранойя резко возвращается.
– Только не полиции! – говорю я.
– Нет, – отвечает Брюс. – Совершенно точно не полиции, ты прав. Поблизости никого из продюсеров нет?
– Не знаю.
– Сейчас начну обзванивать и узнаю. А ты просто сиди смирно и не забывай, что ты подавлен.
– Конечно, подавлен! – отвечаю я.
– В том смысле, что не забывай, что ты и Лони изображали пару, – твердо говорит Брюс. – Убили твою подругу, Шон, твою любовницу. Ты должен быть готов в любой момент сыграть это.
– Точно.
В панике и ужасе я практически забыл, что все, что люди знают обо мне и Лони, – чистейшая выдумка.
– Сможешь это сделать, Шон? Сможешь сыграть эту сцену?
Брюс будто хочет, чтобы я его успокоил, и я его успокаиваю.
– Конечно, я смогу это сыграть. Мне Лони нравилась. И тело я нашел. Несложно.
– Хорошо. А теперь мне надо сделать несколько звонков. Перезвоню чуть позже.
Голос Брюса снова возвращает мне потрясающее спокойствие. Я благодарю его и вешаю трубку. Сажусь на диван и жду, что случится дальше.
Дальше случается Том Кинг, линейный продюсер. На съемках линейный продюсер – тот человек, который руководит всем процессом, контролирует бюджет и все съемки. Для такой работы нужна финансовая проницательность "Джей-Пи Морган" и безжалостная цепкость полицейского из телесериала. Он имеет опыт крупных съемок, таких, как нынешняя, и опыт решения ужасающе сложных проблем, которые возникают в процессе.
Он стучится в дверь как раз в тот момент, когда звонит телефон. Брюс сообщает мне, что Том ко мне идет. Я открываю дверь и впускаю его.
Том Кинг – дюжий лысеющий мужчина пятидесяти лет. На нем белая хлопчатобумажная рубашка и туфли "Докерс", в руке у него телефон. В желобке верхней губы – странная полоска щетины, видимо, не сбритая сегодня утром.
У него умные голубые глаза, и он смотрит на меня сквозь очки в черной оправе, тревожно, будто я могу взорваться, если со мной обращаться без должной осторожности.
– Брюс сказал мне, что у нас проблема, – говорит он.
– Проблема, да, Лони мертва, – отвечаю я немного резко. Это не мелкая оплошность с доставкой еды на съемки или программой съемок, которую надо бы исправить. Самое настоящее мертвое тело в номере, а Том, похоже, воспринимает это не столько как уголовное преступление, сколько как тактическую проблему.
Он указывает взглядом на дверь.
– Показать сможешь? – спрашивает он.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...