- Черт знает что получается, - растолковывая свои затруднения Черданцев. - Я собирался дать теоретическое обоснование элементарным производственным процессам, а в результате теряю уверенность в том, что известно каждому мастеру с семиклассным образованием.
Терентьев проверил на линейке расчеты реагентов. Арифметических ошибок не было, неполадки начинались где-то глубже. Он поревел взгляд с таблиц Черданцева на свои кривые. Черданцев снова посмотрел на Ларису и усмехнулся, когда она опять показала спину, - его забавляла непонятная вражда этой девушки. Когда она появилась в институте, он попробовал поухаживать за ней, но натолкнулся на обидный отпор. Урок этот он хорошо запомнил, но про себя удивлялся ее строптивости. Дело, однако, сегодня было серьезное, не до капризных девчонок.
- Странное явление, - задумчиво сказал Терентьев. - Расчеты не соответствуют тому, что вы обнаружили реально.
- Именно, - подтвердил Черданцев. - Все расчеты врут. Но это было бы еще ничего. Нет закономерностей - в одном опыте одно, во втором второе. Смотрите, в этом процессе не хватает щелочи, а здесь появляется ее избыток. Почему?
- Странное явление, - повторил Терентьев. - Похоже, что в некоторых случаях активность ионов, участвующих в реакции, внезапно падает в десятки раз. Только что этот ион бешено скакал в растворе, расталкивая встречающиеся молекулы, хватая и отбрасывая соседние ионы - в общем, гарцевал лихим казаком. А теперь он плетется на тряпичных ногах, с мутной головой…
- У вас удивительный способ выражать мысли, Борис Семеныч! Атомы одеть в казацкую форму…
- Мне удобнее так, Аркадий: яснее воображается…
- Я бы хотел рассчитывать, а не воображать. Воображение приличествует больше поэзии, Борис Семеныч.
- Сами же вы признались, что ваши расчеты врут, - заметил Терентьев. - Воображение хорошо уже тем, что не требует арифметической точности.
Лариса молча положила на стол результаты сегодняшнего опыта, набросанные карандашом на миллиметровку. На графике змеилась кривая активности иона водорода. Терентьев знал, что обязательно получится что-нибудь в этом роде, но Черданцев был потрясен. Водород, самый активный ион чуть ли не всех растворов, тот, что определяет течение химических реакций и жизненных процессов, здесь, на этом клочке бумаги, был изображен инвалидом, активность его падала до сотых долей обычной величины.
- Ну и ну! - воскликнул Черданцев. - Коэффициент активности ниже одного процента - здорово!
Терентьев подошел к щиту с четырьмя самописцами. Каждый прибор писал три кривые - по одной на пробу в термостате, двенадцать цветных линий. Глухо ворчали моторчики, щелкали переключатели, одна точка ложилась к другой, линии отклонялись вправо, поворачивали влево, выпрямлялись - обычная картина степенно протекающей реакции. Но в какой-то точке, одной для всех кривых, они словно вставали на дыбы, путались и переплетались - самый вид их говорил о смятении, беззвучном взрыве, потрясшем весь механизм реакции. Черданцев смотрел на Терентьева снизу вверх. Тот облокотился на стенд, чтобы не смущать аспиранта своим ростом, и водил рукой по диаграммным лентам, рассказывая, над чем они с Ларисой работают. Потом он попросил Ларису дополнить его объяснение, но она заявила, что не может, у нее как раз серия срочных измерений. Терентьев возвратился к столу. Черданцев продолжал наблюдать за манипуляциями Ларисы. Он задумался, у него стало унылое лицо, он сразу потерял так раздражавший ее самоуверенный вид.
- А ведь у вас обыкновенная водица и примеси металлов! - сказал он со вздохом. - У меня же каша из металлов, раствор гуще пшенного супа. Какие же там, черт подери, происходят потрясения? И где верная дорога во всей этой путанице?
- Ищите, - посоветовал Терентьев. - Кто ищет, тот находит, - это единственный закон, который сохраняется при всех переворотах в науке.
4
Когда Черданцев ушел, Лариса сказала:
- Чего он шляется? Терпеть его не могу!
Терентьев, разговаривая с Ларисой, рассеянно глядел в окно.
- Вы не сговаривались со Щетининым? Он тоже не переносит Черданцева. И, по-моему, напрасно!
- И вашего Щетинина не люблю, каждый день отрывает нас от работы. Вообще никого не люблю!
- Неправильно, сегодня вы влюблены в эстонского дирижера.
- А что? Он хороший. Только таких и надо любить. Вечером я сообщу ему, что согласна быть его женой.
- Раньше надо познакомиться с ним.
- Вы подойдете первый и скажете: "Познакомьтесь с моей лаборанткой". Вы обедать не пойдете?
- Пока не хочется. А вы?
- Мне не до обеда. Надо идти к Жигалову оправдываться за опоздание. Напишите за меня объяснение, Борис Семеныч.
- Охотно, Ларочка. Пишите: "Опоздала на пять минут, ибо вчера вечером влюбилась и всю ночь проплакала. Завтра, после объяснения с любимым, опоздаю на десять минут".
Лариса бросила карандаш и вздохнула.
- С вами скучно, вы ничему не верите. Как же вы без обеда пойдете на концерт?
- Давайте вместе пообедаем перед концертом. На площади Маяковского есть неплохой ресторанчик - "София".
Лариса оживилась.
- Лучше в "Пекине", это рядом. О "Пекине" много говорят. Там креветки, трепанги, морская капуста, очень, очень вкусно!
Лариса знала все рестораны Москвы, хоть еще ни в одном не бывала. Ей не везло. Все ее подруги хоть разок ужинали в ресторанах, у них ребята были народ солидный: приглашали и в театр, и на танцы, и поесть под музыку. Ей же пока не выпало на долю ни одного взрослого поклонника. Приглашение Терентьева так ее обрадовало, что она спокойно вынесла вызов к директору и пятиминутную проборку.
- Удивительно скучный человек Кирилл Петрович, - сказала она, возвратившись. - Дальше выговоров его фантазия не идет. Интересно, что бы он делал, если бы его назначили главным палачом римского императора?
- Вы мечтаете о пытках за опоздания? - пробормотал Терентьев, не отрываясь от бумаг. Он ловил какую-то важную мысль, она была рядом, он это чувствовал. Мысль ускользнула, не открывшись. Терентьев повернулся к Ларисе. - Что он вам сказал?
- Нет, о пытках не говорили… Он признался, что если бы не вы, так давно бы выгнал меня из института, не хочет с вами ссориться. А я ответила, что с удовольствием уберусь, его старушечье лицо мне надоело. Он вскочил, и затопал ногами, и закричал на весь второй этаж. В общем, разговор прошел довольно мирно.
Терентьев покачал головой. Лариса фантазировала, как всегда. Вероятнее всего, она стояла перед Жигаловым опустив лицо, красная и молчаливая, тот, возможно, пожалел ее, может, даже потрепал по плачу, приказывая больше не опаздывать, - он иногда становится добряком.
- Собирайтесь, - сказал Терентьев. - На сегодня хватит. Вам ведь еще надо переодеться.
5
В этот вечер эстонский хор пел ораторию Баха "Страсти по Матфею". Для любителей музыки был большой день, уже много лет эта вещь не исполнялась в Москве. Перед концертным залом толкались многочисленные неудачники, выпрашивавшие лишние билетики. Ларисе не везло только с ресторанами, концерты она посещала аккуратно и сумела достать хорошие места - левый амфитеатр, кресла у самой сцены. Терентьев оглядывал зал. Зрители рассаживались и разворачивали программки: мужчины в темных костюмах, нарядные немолодые дамы, девушки в легких платьях, парни в теннисках… Зал размеренно гудел многоголосым сдержанным гулом. Терентьев улыбался - хорошо, когда вокруг тебя столько людей!
За пять минут до начала зал наполнился, и билетеры прикрыли дверь. Только в третьем ряду оставалось несколько свободных мест. Терентьев посматривал на них, его раздражали эти пустые кресла. Потом в проходе появились два человека, один неторопливо шел, другой бережно и незаметно придерживал его под руку. Они направились к пустующим местам. Терентьев узнал этого бородатого, медленно шагавшего человека. Кровь жарко бросилась ему в лицо, ладони стали влажными. Если бы пришлось вдруг заговорить, он заикался бы, как школьник, пойманный на шалости. Он не мог отвести глаз от человека с длинной - лопатою - бородой. На сцене становились тремя рядами певцы, в оркестре музыканты настраивали инструменты, зад гремел ладонями, молодой дирижер раскланивался - Терентьев не поворачивал головы.
Лариса с негодованием дернула его за рукав.
- Вы неприлично ведете себя, Борис Семеныч! Смотрите на дирижера. Не терплю бород! Кто это такой?
- Это один ученый, знаменитый советский физик. Вот не ожидал, что он любит музыку…
- Говорю вам, смотрите на дирижера! А физика вашего я знаю. Он ездил с Хрущевым в Англию, я видела в кино. Вы с ним знакомы? Почему он заинтересовал вас?
- Нет, так, Ларочка. Один раз в жизни я разговаривал с ним - двадцать лет назад…
- Боже, как давно! Что же вы сказали ему тогда?
- Что я сказал ему? Знаете, Ларочка, я, кажется, ничего не сказал… Говорил он, а я слушал. Он говорил, потом улыбнулся. Я до сих пор помню его улыбку. Она горела многие годы во мне.
- Это верно, улыбкой можно… Будем молчать, они начинают!