В оратории наступила разрядка после гигантского напряжения, готовился новый взрыв страстей, кто-то рыдал, кто-то смеялся - так, во всяком случае, казалось потрясенному Терентьеву. Лариса что-то прошептала, он только обернулся, он не мог говорить. Да, конечно, как смел он вообразить, что речь идет о боге, о том высшем, непостижимо могущественном, так зло униженном существе, о котором повествует наивный и гениальный Матфей? Было что-то лживое, насквозь лицемерное в евангелическом рассказе, прими его буква в букву, - божество юродствует, наряжается в рубище и отправляется на землю спасать людей от самого себя, карая себя за восстание против себя неисполнимой смертью, ибо как оно, бессмертное, может самоумертвиться? Бессмысленная, оскорбляющая ум нелепица, таковы эти предания, иными Терентьеву они не представлялись - они не могли быть иными! Он смеялся над елейным обликом бога, над размалеванной мелодрамой его страстей, видел лишь лубок и балаган - воистину божественная комедия, ничем, кроме забавной комедии, и быть она не может. Бах не смеялся, нет, он отринул балаган и лубок, ему не до глупых мифов, если и говорил он это слово "божество", то лишь потому, что другого не имелось, - вот она перед тобой, горестная история жалко запутавшегося человека, скорбная человеческая трагедия. Терентьев видел его, взлохмаченного, неистового бродягу, возомнившего себя спасителем человечества. Восторженный и самовлюбленный, оборванный и величественный, до слез, до гнева, до крика добрый, он собирается мечом и розгами поворачивать людей на счастье, великим злом истреблять последние крупинки зла - "я не мир к вам на землю принес, но меч, и кто не со мною, тот против меня!" - так он твердит постоянно, на отдыхе и в дороге. Он просто больной, этот нелепый, обаятельный человек, он сам не знает, что проповедует: то смирение, то твердость, то восстание, то рабью покорность, то грозно вздымает вверх руку, то низко склоняет лицо, дикие проклятия сменяются страстными заверениями: "Истинно, истинно говорю вам!.." Над ним издеваются, за ним бегут, перед ним опускаются на колени - нет в мире актера, который не нашел бы зрителей, противников и поклонников. Пожалей его, он изнемогает под тяжестью нелегкой своей ноши, дай ему дорогу назад! - молят виолончели в оркестре. Не давай ему в руки власти, неистовствует хор, он не потерпит инакомыслящих, он не помирится на сосуществовании с теми, кто не ползает перед ним во прахе, - головы полетят по ветру! Нет, все в порядке, власти ему не дадут, но и поворота назад не будет, он прошагает свой крестный путь до конца, боже, как он тоскует и скорбит, этот маленький растерявшийся путаник, как он мечется и закрывает лицо руками - плачь, плачь над ним, страшно умирать тому, кто рождается в мир лишь раз, а дважды рождаемых не бывает!
- Что с вами? - прошептала Лариса. - Борис Семеныч, что с вами?
- Не обращайте на меня внимания, - шепнул Терентьев. - Вы совсем не смотрите на вашего милого дирижера. Знаете, он мне очень нравится.
Итак, конец. Отгремели басы, отпелись флейты - человек изнемог и умер. Трагедия казни завершена, начинается мистика воскрешения. Нет, до мистики еще не скоро. Огромный хор затих, альты и скрипки заводят новый плач, последний плач о смерти. Молоденькая певица вышла вперед, она сейчас смешает свой голос с голосами струя. У Терентьева снова тяжело заметалось сердце. Он знал, твердо знал, что еще никогда в своей жизни не слыхал такой удивительной мелодии, она была печальна и проникновенна, скорбна и нежна - женщина, простая женщина рыдала над телом друга. Она прощается навсегда, встречи уже не будет, что бы там ни твердили мифы. От этого, только от этого, от невозвратимости потери, так хватает за душу, так терзает сердце ее человечески прекрасный плач.
Певица закончила арию, струнные голоса оркестра еще тянули великолепную мелодию, А затем обрушились аплодисменты, и все смешалось. Зал встал, орал, грохотал. Терентьев взглянул на бородатого человека в третьем ряду - тот тоже восторженно кричал, бил в ладоши. Дирижер пытался остановить несвоевременное вулканическое извержение чувств, он махал палочкой; до конца оратории недалеко, можно бы и подождать с аплодисментами. Потом, покорившись, он раскланивался, протягивал руки к оркестру и хору, приглашая их к торжеству, прижимал, благодаря за всех артистов, ладонь к сердцу.
- Ну как, ну как? - с волнением допрашивала Лариса, когда слушатели повалили к гардеробу и выходу. - Вы не сердитесь, что я вас вытащила на концерт?
- Боже, какая гигантская музыка! - отвечал Терентьев, растерянно улыбаясь. - А эта ария - невообразимо, просто невообразимо, Лариса!
На улице Лариса продолжала говорить о музыке. Она пыталась выразить словами переполнившие ее чувства. Терентьев отмалчивался или отвечал невпопад. Музыка еще звучала, она по-прежнему совершалась в нем, как некое событие его собственной жизни, о ней нельзя было говорить ни обыденными, ни восторженными словами. Лариса скоро поняла, что ему не до ее болтовни. Она остановилась на углу Каляевской.
- Здесь я сяду на троллейбус, Борис Семеныч. А вы, наверно, домой?
- Домой, Ларочка. Поработаю, как обычно. Завтра увидимся.
- Вы всегда все путаете, Борис Семеныч, - сказала она. - Завтра мы не сможем увидеться. Завтра воскресенье.
- Ну и что же? Давайте встретимся и погуляем, раз воскресенье. Если, конечно, вам не скучно, с таким стариком, как я.
Она посмотрела на него с благодарностью, но ответила по-своему:
- Скучно, конечно. Что поделаешь? С мальчишками еще скучнее. Лучше всего часиков в шесть. И на этом самом месте - хорошо?
7
Он пришел ровно в шесть, и Лариса появилась в ту же минуту. Он догадался, что она ждала его, где-нибудь укрываясь, но не показал виду, что знает это. Она была в том же нарядном платье, что вчера на концерте. Терентьев взял ее под руку. Они пошли, не глядя, в первую попавшуюся сторону. Терентьев старался попасть в шаг, но сбивался - Лариса подшучивала над его неудачными попытками. Потом она спросила, куда он ведет ее. Терентьев остановился.
- В самом деле, куда? Может, пойдем на выставку? Мне хочется на люди. Как вы, Ларочка?
- Вот еще - на выставку! Там же скучно! - Она посмотрела на его огорченное лицо и засмеялась. - Ладно, пойдемте на выставку!
Они повернули назад и спустились в метро. На выставке было шумно. Они прокатились на маленьком троллейбусе, сидели в дегустаторской, смакуя один сорт вина за другим, потом, проголодавшись, постояли в очереди за шашлыками. Когда они вышли из шашлычной, южную часть неба полосовали зарницы, издалека доносился гром. Налетел сильный порыв ветра, потом другой - надвигалась буря. Посетители заторопились к выходу, Лариса потянула Терентьева в дубовую рощицу на окраине выставки.
- Деревья не спасут нас от дождя, - предупредил Терентьев.
- Я не боюсь воды, Борис Семеныч. А вы такой большой, от дождя не растаете.
В роще дубы раскачивались и шумели, ветви то взмывали ввысь, то чуть не мели землю. Обычно молчаливый, надменный в своей нарядности, парк встрепенулся и ожил, весь куда-то с криком устремился - деревья в спешке отталкивали друг друга. Терентьев наслаждался и шумом, и качанием, и толкотней дубов, но Ларисе стало жутко среди этих слишком живых деревьев. Она побежала через дорогу и угодила в цветочную клумбу. Милиционер, увидев, как она с размаху влетела в цветы, предупреждающе свистнул. Лариса схватила Терентьева за руку.
- Бежим! - крикнула она. - Нас оштрафуют!
До сих пор милиционер особенно не присматривался к этой парочке, гулявшей в опустевшем парке, но когда они кинулись удирать, он пошел следом. Лариса с тревогой оглядывалась. Она энергично тащила Терентьева, тот, отшучиваясь, упирался. Милиционер ускорил шаги. Молния вспорола тучи - небо обвалилось в грохоте. Лариса в страхе метнулась к ограде в соседний Останкинский парк. Она мигом взлетела на каменное основание, вскарабкалась на решетку. Она с возмущением крикнула заколебавшемуся Терентьеву:
- Да не стойте же вы! Как вам не совестно, я боюсь одна!
Рассерженный милиционер бежал по аллее. Терентьев захохотал и тоже полез на решетку. Милиционер засвистел так пронзительно, что на мгновение перекрыл грохот ветра. Терентьев вдруг почувствовал, что сил его не хватит, чтобы перебросить свои девяносто килограммов через высокие прутья. Он два раза подтягивался на руках и два раза сползал, так и не оседлав утыканный пиками гребень. Лариса уже была на той стороне и с замиранием глядела на борьбу Терентьева с не дававшейся тому высотой.
- Граждане, стойте! - кричал милиционер, приближаясь. - Как не стыдно безобразничать!
Он был уже в пяти шагах, когда Терентьев наконец вскарабкался на решетку. Одна из пик вонзилась ему в карман, он пытался вытряхнуть ее, как сор, - она царапнула ногу. Терентьев снова подтянулся и спрыгнул на землю как раз в ту секунду, когда милиционер протянул руку, чтоб схватить его.
- Пьяные! - огорченно шептал тот, глядя сквозь решетку, как нарушители быстро скрываются меж деревьев. - Культурные люди напились, как извозчики!
Начался дождь. Лариса сразу затряслась в легоньком платье, когда упали первые капли. Терентьев накинул на нее пиджак, она закуталась и повеселела.
- Не понимаю этого безобразия! - сказала она с негодованием. - Останкинский парк не охраняется, потому что вход бесплатный, а за посещение выставки надо платить. Почему же нас хотели задержать, когда мы из платного перелезали в бесплатный? Если наоборот, я бы понимала!
- Скажите об этом милиционеру, Ларочка.
- Обязательно скажу, если он меня поймает.
- Очень жаль, если не поймает, - вы потеряете случай прочитать милиции лекцию по логике.