Герою-рассказчику повести, холостому шоферу, для поправки больного сердца рекомендовали отдохнуть на курорте. Есть у Черного моря такая станица - Белая Невеста…
Содержание:
1. Цвели вишни 1
2. Белая Невеста 2
3. Еще одна невеста и Белоневестинский 2
4. Дарованный шашлык 3
5. Белоневестинская мадонна 3
6. Княжеская ванна 4
7. Бетонный столбик 5
8. На Тещином языке 5
9. Сказка Золотого пляжа 5
10. Капризы судьбы 6
11. У винодела и безалкогольщика 7
12. Белоневестинский ищет 8
13. Кудряш и Милованов 8
14. Во сне и наяву 8
15. Казачка-морячка 9
16. Рассветное море 9
17. Удачное самоубийство 10
18. Неудачное бегство 10
19. Удивительная скала 10
20. Цвели розы 11
21. Отец-герой 11
22. Ясный камушек 11
Владимир Иванович Федоров
БЕЛАЯ НЕВЕСТА
Брату Борису
1. Цвели вишни
На месте нашей Белогорщины было море. Настоящее море с диковинными рыбами, водорослями, подводными скалами. Не верите? Ой, люди-человеки!..
Вы думаете, откуда эти меловые горы? Оттуда, со дна морского.
На карте все моря синие, а в жизни… Служил я у студеного Белого, мороз до костей пробирал. А вот на Черном не был. Некогда да и не с кем. Видно, не для Ивана Шурыгина щелкают и наши белогорские соловьи.
Не знаю, как вы, а я закоренелый холостяк. Веру в девчат потерял. Говорят, это страшно. А по мне - меньше беспокойства. Девчата уверяют: "У Ивана нет сердца!" Я и сам его не чувствовал. А на прошлой неделе возвращаюсь из рейса и как на гвоздь напоролся. Да не в скат железяка проклятая, а в грудь мне будто впилась и буравит.
"Ну, - думаю, - Иван Иваныч, крышка! У шофера путь длинный, а жизнь короткая. Проворонил цветущие годы. Кто же вишенку на могиле посадит? Эх, неприкаянная твоя душа!" И так себя жалко стало, что про боль позабыл.
Вдруг этот невидимый гвоздь как ширнет в самое сердце. А дальше не помню.
Открываю глаза: все белым-бело, как на нашем мелзаводе. Даже койка белая. Гляжу: знакомая медсестра Анна Васильевна. Обходительная женщина. Волосы темные, глаза спокойные. Посмотрела - вроде ветерок с речки дунул.
Сразу чуток полегчало.
Выйдешь на крылечко - выздоравливающие в палисаднике так в козла режутся, что стук по всему Козачьему Бору идет. Аж в Белом яру, где притихли высоченные меловые сосны, эхо перекатами гудит. Словом, от костяшек пока таблеток нет.
Оказалось: в нашей палате одни солдаты. Бурый плотник-усач дядя Миша - с гражданской. Рыжеватый, как лиса, тракторист Филимон - с Отечественной. А я так - послевоенный.
Вот и затосковали. Глядим в раскрытое окошко: в небе звезды, а на земле вишни зацветают. Одна такая ночь в мае. Ночь перед Победой.
Вон и костры у старого Рыбного шляха загорелись. Обычай у нас такой: стелят на траву одеяла, на одеяла - скатерти, а на скатерти - кто что положит. Варят вдовы в закоптелых ведрах солдатскую кашу, будто вот-вот придут с войны мужья и женихи.
И чуешь: вроде бы ты и вроде не ты. Сесть бы за невеселую скатерть-самобранку, поглядеть на седого баяниста с березовой ногой, на проясневшие лица солдаток…
А дядя Миша с подоконника на далекие звезды поглядывает:
- Вишь, как хитро устроено! - Кашлянул смущенно. - Все на свете крутится. Луна - вокруг Земли-матушки, Земля - вокруг Солнца… - Задумчиво помолчал. - А я так вам скажу: все на земле вокруг любови крутится!..
- Любови? Оно конечно… - хитровато протянул Филимон. - А наш ротный писарь, человек ученый, в очках, доказывал: "Будут денежки - будут и девушки!"
- Брехня! - Дядя Миша тряхнул седеющей головой. - Была у нас в эскадроне героическая девушка… санитарка… Ни за какие миллионы не купишь! Бывало, как зальется:
Мы рубали беляков
В море и на суше.
Залезали беляки
В грязь по самы уши!..
А рыжеватый Филимон, выглядывая из-за спины бурого плотника, не отрывал прищуренных глаз от полыхающих костров солдаток. Видно, до самой зорьки будут ждать тех, кто никогда не придет.
- Чудное дело! В войну в болотах никакая хворь не брала. Хоть бы захворать, думаешь, отоспаться в санчасти! Черта с два! А нынче в любую палату пальцем ткни - наш брат солдат!
- Время и железо рушит! - отозвался с подоконника дядя Миша. - Помню, мы с Марусей…
- С какой Марусей?
- Ну, с той… санитаркой. Вброд… по ночному Сивашу. Споткнулся. Думал, рука в тине. Чую: кровь. Разорвала Маруся мой рукав. "Терпи, Миша, до свадьбы заживет!" Да, видно, не судьба…
- Кого не терплю - так это всяких невест! - вырвалось у меня.
И рассказал, как солдатом на Крайнем Севере с одной заочницей переписывался. Все про алые паруса заливала. А самой, по уточненным данным, под сорок. Муж счетовод и трое детишек. А с другой рядом за партой сидел. Три года ждать обещала, а через месяц за морячка выскочила.
- Чтобы я им верил? Ни в жизнь!
- Врешь! Поверишь! - усмехается рыжий Филимон. - Попал я, братцы, на фронт необстрелянным телком. А наш ученый писарь-хохмач был въедливый, как пылюка. Особо любил насчет девчат в шинелях: "Знаете, как я их зову? Шалашовки. А почему? Любят с начальством в шалаше любовь крутить". А я: "Что-то шалашей не видать!" - "Лопух! - говорит. - Так они в земле. Бетонированные". Послал меня ротный в девичий снайперский взвод. Смотрю: у всех ордена на груди. Я и брякни: "За глазки и губки - орден Любке?" Ух! Что тут поднялось! Окружили, набросили мне на голову шинель и ну колошматить. Кто чем! Такую темную сыграли, что ай-яй-яй! "Ах ты, негодяй! - кричат. - У нас у каждой на счету по сорок - шестьдесят убитых фрицев! Мы, как святые, в пещерах живем! А он - глазки!" Еле я ноги унес. - Тракторист на миг зажмурил глаза не то от ужаса, не то от восхищения. - С тех пор я стал их звать взводом Катюш. - Филимон хитровато мне подмигнул: - Демобилизовался - привез в Козачий Бор одну Катюшу. А ты говоришь: ни в жизнь!
- Ни в жизнь, Филя! - вздыхая, твержу я.
- Мне бы грел очку! - не слушая моей клятвы, причмокнул тоскующий усач. - Для внутреннего согревания…
- Сгоришь, дед! Видно, любишь проклятую?
- Ненавижу я ее, Филя, похлеще, чем Иван невест…
В дверях качает головой Анна Васильевна:
- По койкам, полуночники! Сам вернулся.
В палату входит приземистый очкастый старичок. Голова гладкая, что сбитый скат. Мы, здоровенные мужики, боимся этих толстых роговых очков и жиденькой козлиной бороденки.
- С Победой, гвардейцы! - А сам хитро улыбается: - Никому тайком "Три соловья" не приносили? В окошечко? Молчите? Ну, ну!..
Клим Егорыч - человек решительный. В селе его зовут кто нашим Клинушком, а кто Козлом в очках. Привык, не сердится. "Я, - говорит, - любитель народного творчества".
Вот и сейчас он прицеливается к моей руке, что ближе к сердцу. Отказывает, подлая: мотор не тянет. Так бы и сказал. А то жует этот Козел в очках свою латынь, как капусту. Оттяпает руку, как пить дать оттяпает!
А Клим Егорыч пощупал мою руку, буркнул под нос:
- Ну, ну!..
И больше ни слова. Ушел.
Тут Анна Васильевна подсела ко мне на койку, посмотрела на меня своими спокойными глазами:
- Не волнуйся, орел!
- Не волнуйся! - загудел рыжий тракторист. - Зимой будет одна рукавица лишняя.
- Не слушай! - Анна Васильевна хитровато улыбнулась. - Тебе бы в теплые края! Поставят раскладушку у самого синего моря. Волна под нее подкатывает, камушки лижет. Так и спи целую ночь. Человек ты одинокий. Может, там и останешься. Есть у моря такая станица - Белая Невеста.
- Невеста? - я присвистнул. - Не хочу ни белых, ни чернявых, ни рыжих!
- Поезжай! - подмигнул мне огненный Филимон.
- Белая Невеста? - дядя Миша крякнул от удовольствия. - Как же! Штурмом брали. Кабы не моя Маруся - утонул бы я в подвале. Представляешь? Из бочки, что из душа, вино… Потоп! Маруся меня, как из-под огня, вынесла! Думаешь, крепко клюнул? Жажда мучила. Жарища! А вода соленая…
- Родниковую на соленую менять? - Я заерзал на койке. - Мне и своей Белогорщины хватает!..
Куда, скажите, я поеду? Тут, в Козачьем Бору, еще шпингалетом вертелся у верстака молчаливого деда Ерофея. Нырял, что в морскую пену, в пахучие березовые стружки. Научился тросточки ножом разрисовывать и такие дудочки вырезать - симфония! А то кусочек бересты к губам приложишь - куда там твоим соловьям!
А они, эти окаянные белогорские соловьи, легки на помине. В раскрытое окошко слышно: бьют в краснотале очередями. Щелк! Щелк! Кто всех перещелкает - того соловьихи любят. А мне-то что до них! Чтобы не слышать их проклятой любовной перестрелки, натянул я на голову казенное одеяло. Но чую: оно само с головы сползает.
Анна Васильевна терпеливая: как сидела, так и сидит.