Роман является итогом многолетних раздумий писателя о судьбах молодого поколения, его жизненных исканиях, о проблемах семейного и трудового воспитания, о нравственности и гражданском долге.
В центре романа - четверо друзей, молодых инженеров-строителей, стоящих на пороге самостоятельной жизни после окончания института. Автор показывает, что подлинная зрелость приходит не с получением диплома, а в непосредственном познании жизни, в практике трудовых будней.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 36
Примечания 72
Г. Ф. Шолохов-Синявский
Беспокойный возраст
Один из зачинателей советской литературы на Дону Георгий Филиппович Шолохов (псевдоним Синявский) родился 17 ноября 1901 года в селе Синявка под Таганрогом. Первое его произведение, рассказ "Преступление", было опубликовано в 1928 году в журнале "На подъеме". Первой значительной работой, которая привлекла внимание читателей и критики, явился сборник рассказов "Камень у моря", вышедший в 1934 году. В том же году Г. Ф. Шолохов-Синявский становится членом Союза писателей, избирается делегатом на I Всесоюзный съезд.
Одним из первых в советской литературе в романах "Крутии", "Суровая путина", "Братья", "Далекие огни" писатель делает попытку раскрыть сложный процесс пробуждения личности и масс в особых условиях жизни донского казачества.
Участник Великой Отечественной войны, Г. Ф. Шолохов-Синявский пишет книгу рассказов о человеке на войне "Змей Горыныч" и одно из наиболее крупных своих произведений - роман "Волгины". В послевоенные годы выходят в свет роман "Беспокойный возраст", автобиографическая повесть "Отец", положившая начало трилогии "Горький мед", повести "Домик у речки", "Казачья бурса" и другие.
Произведения Г. Ф. Шолохова-Синявского изданы в Польше, Чехословакии, Венгрии. Умер писатель в 1967 году.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Последняя минута натянутой до предела тишины, усталость во всем теле, тревожный холодок в груди при взгляде на непроницаемые лица членов экзаменационной комиссии… Просторный актовый зал, озаренный матово-белым светом, ожидающие своей очереди дипломанты. На возвышении две сизые от мела доски. На них развешаны листы проекта, вычерченные на ватмане сложные сооружения, под ними - бледная искусственная голубизна воды. Последний вопрос придирчивого экзаменатора - что-то о давлении воды на боковые стены шлюза, не совсем твердый ответ и внезапное безразличие ко всему: "Будь что будет! Не стану больше отвечать. Хватит!". Мгновение, когда защита проекта могла бы пойти насмарку.
И вдруг желанное "Довольно!" прозвучало в зале, как приговор о помиловании. Его произнес профессор, председатель комиссии. Скупой взмах большой узловатой руки - и дружные товарищеские хлопки прокатились по залу, засветились улыбки, и - конец мукам, чувство облегчения, свободы…
Максим Страхов сошел с возвышения и, не глядя в зал, вытирая платком влажный лоб, вышел в коридор. И тотчас же на его место встал следующий, бледный от волнения, дипломант. Двое студентов снимали с досок проект, над которым Максим трудился более трех месяцев, и прикалывали кнопками другой…
После торжественно освещенного актового зала коридор показался Страхову почти темным. Максим подошел к раскрытому окну, глубоко вдохнул свежий вечерний воздух. В конце мая вечера в Москве бывают мягкие, теплые, серебристые, они светятся чуть ли не до полуночи. Громады высотных зданий тонули в лиловой мгле, окна сверкали, как прямоугольные отрезки золотой фольги. Россыпи уличных огней переливались всеми цветами. Ровный спадающий гул города врывался в окно.
Мимо по коридору прошел в курилку один из членов комиссии. На ходу он ободряюще хлопнул Максима по плечу:
- Не робей, Страхов. Дед доволен.
"Дед" - старый профессор Чугунов, "гений гидравлики", как любовно называли его студенты. Это он и сказал "Довольно!" в ту минуту, когда Максим понял, что окончательно выдыхается и уже готов наговорить чепухи.
- Сколько поставил? - неуверенно спросил Максим.
- Результаты объявят сегодня, часа через два, - загадочно усмехнувшись, ответил член комиссии и зашагал по коридору.
"Четверку или пятерку? Не все ли равно теперь, - подумал Максим. - Только бы не тройку".
Он сразу почувствовал себя счастливым: завтра не надо рано вставать и спешить на лекции, часами склоняться над наскучившими чертежами, не выпуская из рук логарифмической линейки, корпеть над вычислениями; и - беда! - допустишь ошибку - все начинай сызнова, пиши и черти, пока не зарябит в глазах.
Максим негромко запел, уперся руками в подоконник, высунулся из окна до пояса, склонился над гудящей улицей и почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его за пояс и тянут назад.
За спиной послышался смех. Максим спрыгнул с подоконника, обернулся и увидел знакомые, улыбающиеся лица. Это были его друзья-сокурсники, защищавшие проекты в тот же вечер: долговязый, все время чудивший Саша Черемшанов, солидный, медлительный, с ранней плешинкой на беловолосой голове Славик Стрепетов и совсем юная жена его Галя, окончившая гидрометеорологический факультет, черноглазая хохотушка.
- Ребята! Макс решил выброситься из окна! - крикнул Саша. - Он уже уверен, что его срезали.
Максим старался придать лицу скептически-серьезное выражение, но губы его растягивала невольная улыбка.
- Не волнуйся, Сашка. Я предупрежден. Дед меньше тройки мне не поставит.
- Это уже неплохо. Тебя можно поздравить, - серьезно проговорил Славик и протянул руку.
- А я меньше чем на четверку не согласен, - сказал Черемшанов, но в карих глазах его таилась беспокойная надежда на большее.
- Не прибедняйся, - сказал Максим. - Все слышали, как ты защищал. Пятерка тебе обеспечена.
Черемшанов и в самом деле учился хорошо, защищал диплом блестяще, и это будило в Максиме затаенную зависть. Он и сам не знал почему: то ли он считал нескладного, шумливого Сашу более способным, то ли завидовал его умению быть всегда веселым и смешить всех - Черемшанова всегда приглашали на всякие студенческие вечеринки.
Черемшанов потупился:
- Не знаю, Макс. Буду рад, конечно, если поставят четверку.
- Каковы бы ни были результаты, радоваться еще рано, - заметил Стрепетов.
- Ой, сердечко замирает. За себя так не волновалась, как за своего коротышку, - дернув узкими худыми плечами, сказала Галя и озорно взглянула на мужа.
Славик нахмурил белесые брови.
Из актового зала донеслась трель звонка, вслед за этим послышались шум отодвигаемых стульев и топот множества ног.
- Перерыв, - оказал Черемшанов. - Комиссия пойдет совещаться. Оценки объявят не раньше как через час. Пошли во двор - подышим майским воздухом.
Выпускники гурьбой повалили со второго этажа в обсаженный тополями, липами и кустами черемухи институтский двор. Среди шуток и наигранного смеха немногих, делающих вид, что они не унывают, слышались сдержанные голоса выпускников, сочувствующих неудачникам.
- Бедная Люда Горелкина… как завалилась. И хорошие рецензии на проект не помогли, - сказала Галя.
- Можно завалиться и с отличными рецензиями, тут скидочки не помогут, - спокойно заметил Славик.
Максим расхаживал в стороне, курил. Он уже не волновался: брошенная на ходу членом комиссии фраза вселила в него уверенность - если Чугунов отнесся к его защите одобрительно, то успех, был почти обеспечен. "Верная четверка, а может быть, и пятерка", - подумал Максим.
Учился он не так уж хорошо, с ленцой и пропусками, практику проходил на ремонтных работах канала Москва - Волга, не вникая глубоко в производство, но отчеты готовил исправно. К своей будущей профессии относился довольно беспечно, на гидростроительный факультет попал случайно: товарищи по школе пошли, и он пошел. Толкнуло его на этот выбор еще и то, что профессия инженера-гидростроителя представлялась ему такой же романтичной, как, например, профессия геолога: сооружение каналов и шлюзов, по которым, плывут красавцы теплоходы, создание искусственных морей и слияние рек - все это окрашивалось в воображении Максима в празднично-розовые тона. На практике немного встревожила мысль, что за всем этим стоял большой труд, самостоятельный и, может быть, суровый, вдали от родительского дома; и все-таки практика была настолько короткой и необременительной, что больше походила на отдых, чем на работу, и Максим так и не изведал ее тяжести.
К защите проекта он готовился прилежно, старался не отстать от других. Днями он не выходил из дому или просиживал в институтской чертежной, накуриваясь до дурноты; похудел, стал раздражительным и угрюмым, под глазами залегли синеватые впадины.
Пожалуй, впервые в жизни он по-настоящему устал и теперь был рад, что все кончилось и что он, кажется, не остался в ряду троечников.
Горьковатый запах недавно распустившейся листвы молодых лип и тополей сгустился во дворе института. За высокой решетчатой оградой шумела Москва, а в сумеречном теплом небе медленно гасли палевые блики еще не потухшей вечерней зари.
Томящее, грустное и вместе с тем радостное чувство охватило Максима. Как будто его позвал нежный голос или опахнуло весенним теплом. Он и сам не мог понять, что это было - свет ли чьих-то увиденных накануне глаз, неясная девичья улыбка или звон прихлынувшей к голове разгоряченной крови.