- Чего ж ты, надолго? Аль погостить?
- Жените - останусь.
Бабы прыскали на манер молодых. А Семён, осмотрев работу, уходил согнувшись, чтобы дождь не попадал за шиворот.
- Чего бежишь-то? - неслось вслед. - Семён, не сутульсь, иди, погреем!..
Тётка Катерина по субботам и воскресеньям подавала постояльцам солёные грибки к картошке. Эти же студенты жили у неё и прошлой осенью, но она всё путала их.
- Ну помните, вы ещё сердились на Вовку, белый такой, он ещё чугунок разбил! - подсказывал кто-нибудь из студентов.
Хозяйка про чугунок знала хорошо, но кто разбил - не помнила.
Звали её студенты по имени и отчеству, и ей нравилось с ними разговаривать.
- А много трудодней у вас за это лето?
- Эво, трудодней! А что толку в них? Был бы толк, тогда и разговор другой…
- И всё босиком ходите, Екатерина Петровна?
- А отчего же? Так-то легче.
Перед сном Семён и студенты вели беседы. Тётка Катерина многого не успевала понять. Улучив минуту, бежала к бабам и сообщала:
- Собирается теперь Семён в район за своими пожитками… Вроде бы жить хочет у нас совсем. А одет-то бедно! Что солдат… Привёз чемодан да солдатскую сумку. В чемодане инструмент, и всё. Да книжки… И не пьёт…
- Вчерась председателя ругал, во как! - судачили, качали бабы головами и расходились.
Дни в Подлесах катились, как и всегда, тихо и неспешно… И вдруг случилось одно событие.
Однажды в воскресенье тётка Катерина, готовя завтрак, возилась у печи. Студенты спали в другой комнате. Спал и Семён. И вот с печи слезла заспанная Зина и по привычке, не одевшись, стала бродить и мурлыкать. Тётка Катерина хотела усовестить её, что, мол, люди проснутся и увидят её в открытую дверь, как вдруг охнула и даже села…
- Пухлая! Господи, Зинка, от кого это?
С испугом и изумлением она показала пальцем на Зинкин живот. Та сразу сгорбилась и стала быстро одеваться. Тётка зашипела и заплевалась. Если б не было в избе посторонних, она бы нашла, как выспросить, узнать.
Зина убежала.
Поспешно закончив стряпню, тётка Катерина поскакала к соседке. Там всё выложила, и уже в две головы стали гадать - кто виновник.
Сам факт её мало тревожил. Пришла Михайловна, прибежала, невесть откуда узнав новость, свинарка Пелагея. Зинку не ругали, известное слово - девка! Но кто он? Косой Серёга? Васька-тракторист?
- В январе ужо разродится, - говорила тётка Катерина, и глаза её, удивлённые и быстрые, беспомощно моргали.
Поохали бабы, повздыхали и наконец по одной отправились в избу Катерины.
Студенты уже ушли. Зина была дома, однако, как ни допытывались, как ни подъезжали к ней бабы, ничего она не сказала. Пришла крёстная и тоже просила и грозила, но всё напрасно. Зина сидела на лавке растолстевшая, держала на коленях свои маленькие руки и сонными глазами смотрела в пол. Кто соблазнил, кто чего обещал и теперь скрывается - ничего не сказала. Бились, бились вокруг неё бабы и разошлись.
К вечеру все на деревне знали о случившемся и гадали: кто повинен в этом деле? Но опять же
Зину не винили. Вспомнили, что весной ушёл в армию Зверякин Павка, а Новкин Алексей, Васькин брат, приезжал из части на побывку. Но тут же согласились, что никогда не видели их с Зинкой. Студенты же приехали позднее…
Так и остались подлесовцы в неведении. А Зина всё молчала. Её молчанию удивлялись и придавали ему какое-то особое значение. Молодые ребята похихикивали вслед. А Зине хоть бы что: ходила работать на скотный двор, вечерами у студентов пела песни - как будто сплетни и разговоры вовсе её не касались.
А бабам всё больше хотелось знать, кто отец ребёнка, чтобы выдать Зинку замуж. На Серёгу щурились, но тот только хохотал в лицо.
Васька в разговоры не встревал и думал: "Действительно, кто бы это мог?"
Но так как он был молчаливым, то некоторые бабы всё чаще обвиняли его. Однако доказательств не было, а Зинка всё молчала, как будто не знала ни лица, ни имени виновника.
Жена бригадира стала подозрительно посматривать на мужа и ночью старалась подслушать и понять, что он бормочет. Но тот кашлял во сне и шептал что-то о лошадях и трудоднях.
Так прошёл месяц, за ним второй. Студенты давно уехали, забыв три пары сапог, фуфайку да ещё новый ножик. У Екатерины остался один Семён Сыромятников. Он по-прежнему много работал и зачем-то начал часто бывать в сельсовете. Неизвестно, какими путями узнали подлесовцы, что Семён опять и очень сильно ругался с председателем. Ездил с ним даже в район.
Пелагея, свинарка, рассказывала:
Маруська-то Федькина говорит! "Он, Семён-то, как хватит кулаком по столу да как крикнет: я, мол, тоже книжицу такую имею, я приехал не кур щипать, а жить. Не мне, а бабам иди крутить мозги!"
- Чего ж это он?
- Электричество, свет хочет провести. Мастер он на все руки.
- И Васька с ним, какое-то дело затевают.
Парни что-то говорили, что-то решали. Ходили к Семёну на дом, оттуда к председателю.
Бабы не знали: ворчать им на Семёна и парней или хвалить. Может, намутят, намутят, потом Семён-то уедет и всё останется по-старому. Стали ждать.
Приезжали на машине важные люди, чего давно не было в Подлесах. Сыромятников с Васькой Новкиным водили их по деревне, по заболоченному полю…
А там побежали резвые дни. Морозец пристукнул грязь, снежок её прикрыл, и стало светлей и веселей на дворе и в избах. В ноябре снегу уже было много и сугробы росли до окон. В лесу тоже навалило снегу, и оттуда по ночам доносились волчьи голоса.
Однажды ночью, под песни волков, Зина родила мальчика. На другой день вся деревня прибежала смотреть - давно здесь не отмечали такого события. Ребёнок был здоровый, тяжёлый и кричал очень громко. Успокаивался он только тогда, когда Зина давала ему круглую белую грудь. Мальчик затихал, и мать смотрела на него как-то удивлённо и чуть виновато.
Когда Зина бывала дома, тётка Катерина не подходила к ребёнку; когда же оставалась с ним одна, подбегала к малютке, тянула к нему корявые пальцы, трогала пухленькое тельце и охала радостно и счастливо. После этого часто плакала, вспоминая своего сына Митю, умершего во время оккупации.
Семён Сыромятников привёз мальчику соску и игрушек на скорое будущее.
В деревне провели электричество. Васька с помощью ватаги подростков, под руководством старшего механика МТС, протянул провода по старым столбам, поставленным лет пять назад. А немного позже, с разрешения председателя, ставшего как - то добрей и вежливей, заняли под клуб избу, что числилась за скотным двором. В этой избе хранили раньше семенное зерно. Теперь зерно перетащили в амбар, который покрыли новой крышей. А баб всё не покидало желание найти ребёнку отца. Искали в своей деревне и в соседней парней и мужиков, на которых был бы похож мальчик. У Мити - так назвали малыша - были голубенькие глазки, вздёрнутый носик и ещё какие-то приметы, которые непременно перешли от отца. Всё напрасно: нигде не попадалось похожих глаз, а это решало всё. У Зины они были карие. Только Васька-тракторист походил глазами, но на него не очень метили: всё же молод ещё, а Зине какой годок? Здесь мужик должен быть!
Однажды тётка Катерина сидела у окна и чесала шерсть. Зашёл Васька, поздоровался и сел на лавку. Он последнее время часто заходил к Зине по клубной работе. Митя лежал на Зининой кровати, гукал и не моргая смотрел на тётку Катерину. Тётка подняла голову, посмотрела на
Ваську и чуть не вскрикнула: Митино лицо! И глаза такие же голубые, и нос такой же, с шишечкой…
Васька не дождался Зину и ушёл. Бабы сразу поверили тётке Катерине, а те, что раньше заметили сходство, стали даже хвастать. Быстро собрались шесть баб, договорились и в тот же вечер привалили к Ваське домой. Самого Васьки дома не оказалось, а мать сначала рассердилась:
- Да что вы, бабы, он малый ещё!
Но доводы подействовали, и она задумалась. Васька долго шатается, поздно приходит. А что, если он? Дождались Ваську.
Растерявшегося парнишку уговаривали сознаться и признать себя отцом. Хором хвалили, обещали просить председателя о новой избе. Васька сидел весь красный, утирал пот на лбу кулаком и не знал, куда деваться от стыда. Клялся и божился, что неповинен.
Тогда бабы перешли к угрозам. Вспомнили, что Васька комсомолец, и обещали куда нужно заявить.
- Да вы у неё спросите! - кричал Васька, уже совсем остервенев, не зная, что делать и куда деваться. Стыдно было глядеть в глаза матери.
- Я с ней ни разу и не гулял, у кого хотите спросите! Мам, не трогал я Зинку никогда.
Мать, может, и верила сыну, ко молчала. Остальные не отступали. Тогда Васька взял да и выгнал баб из избы.
Мать растерялась.
- Пошто так, Вася, они же по-хорошему… А может, это ты, а?…
Сын молча полез на печь.
- Васька, напишу братану, - пригрозила мать.
- Пишите хоть чёрту! - крикнул Васька с печи и затих.
Весь вечер он никуда не ходил. А когда мать ложилась слать, сказал ей, свесив с печки взлохмаченную голову:
- Мам, ты Лешке не лиши, я, честное комсомольское, не виноват ни в чём.
В ответ мать только вздохнула. Брата Васька уважал и боялся. Если мать напишет, тогда пропало обещанное ружьё. Брат имел над ним власть даже больше, чем мать, и, когда Васька шалил, она всегда грозила написать Алексею. Впрочем, плохого никогда не писала, потому как и нечего было: младший сын работал хорошо, её не обижал, ну баловался иногда, так кто ж не балует в его летах!