Как огня боялись водители Марсельезовых проверок. Придется потом помогать ей кого-нибудь скручивать, тащить в милицию, - не случалось еще такого, чтоб Евдокия Порфирьевна, если кто попался ей, того бы упустила.
- А чего мне в одиночку. Мне хоть в одиночку, хоть как, - перебила парня Евдокия Порфирьевна. - Ты только, гляди, заднюю дверь не открывай. - И объявила зычно, оборотясь к тесно набитому пассажирами автобусному нутру: - Приготовьте билетики, граждане! Отсутствие проездных абонементов от штрафа не освобождает!..
Наметанным глазом вырвала из спрессованной толпы боязливо метнувшиеся от нее глаза безбилетника и, принимая в руки абонементы, надрывая их, прямиком двинулась к этим глазам, и под ложечкой внутри с приятностью екало: счас дам, ох, сейчас дам!..
5
Рябая, перепуганная Марсельезой, вновь оказалась на родном огороде, сама Марсельеза скрылась в нужнике, громко хлопнув дверью, и Марья Трофимовна обрела, наконец, волю взнуздать своего старого. Господи помилуй, какого страху натерпелась ни за что ни про что… совсем ее старый умом свихнулся!
- Ты че это, ты че это, - с обычной своей приговоркой напустилась она на Игната Трофимыча, забирая у него топор и подталкивая к огородной калитке. - Ты это как это додумался? Раз - и на суп! А может, Рябая-то… - Тут она понизила голос, потянула Игната Трофимыча за рукав и произнесла ему в ухо: - Может, она и не Рябая вовсе? Понимаешь, нет? Может, эти яйца - нам знак какой?
- Какой знак? - непонятливо спросил Игнат Трофимыч.
- Какой! Такой. Не наше дело, не думай. Кто подает - тот и объяснит, надо будет. А ты - на суп ее!
- Так ты же сама говорила: на суп! - уязвленно воскликнул Игнат Трофимыч.
- Когда это я говорила? - вскинулась Марья Трофимовна. - Ополоумела я, че ли, чтоб такое сказать?
О Господи, воля твоя, только и оставалось произнести про себя Игнату Трофимычу.
- Ты мне, главное, под руку не лезь, - сказал он вслух. - Ясно? Я теперь понял, как их бить надо.
Яйца внутри были самые обыкновенные, самые обычные куриные яйца. И второе, и третье, и четвертое… И по-самому по-обыкновенному те из них, что были взяты раньше, стухли, а те, что посвежее - те сохранились. И когда Игнат Трофимыч, наловчившись раскокивать яйцо с одного удара, да еще так, чтобы не распустить желтка, разваливал скорлупу на две половины, ничего не происходило: ни гром не гремел, ни молния не блистала, не вырывался изнутри никто страхолюдный со струйкой дыма.
И только вдруг, когда Игнат Трофимыч примерился к очередному яйцу, занес уже руку, собираясь бросить нож с отмерянной силой вниз, раздался стук. Громкий и беспощадный.
Рука с яйцом у Игната Трофимыча так и подпрыгнула, а Марья Трофимовна издала непонятный звук, который при всем старании специально никогда бы произвести не смогла: вроде как мяукнула.
И только долгие секунды спустя дошло до них, что стук этот произошел не из яйца, и вообще он не внутри дома, а то постучал кто-то в стекло кухонного окна. Однако же страшен был и наружный стук, и Игнат Трофимыч тянул себя к окну глянуть, что там такое, будто на аркане.
А когда дотянул - увидел участкового Аборенкова, который в дом их отродясь не захаживал! И хорошо еще, что, взгромоздясь на забор палисадника, чтоб дотянуться до окна, Аборенков оказался в такой неловкой позе, что вынужден был смотреть в окно ухом, а ухо у него еще не научилось выполнять обязанности глаза.
- Да ну? - плаксиво проговорила Марья Трофимовна, когда, отпрянув от окна, Игнат Трофимыч сообщил ей шепотом, кто там стучит.
- Не "ну", а по лбу гну, - механически ответил ей Игнат Трофимыч. И вопросил с угрозой: - Ты языком никому не молола? Чего его принесло?
Марья Трофимовна взорвалась:
- Дура я, че ли? Сам если кому!
А стук между тем раздался вновь - громкий, требовательный, властный, - и теперь они даже увидели производящую его руку, большую, что булыжник, обросшую волосом, как зверья лапа.
- Ну что делать-то, что мыслишь? - рявкнул шепотом Игнат Трофимыч на свою старую.
- А затаимся, как нет нас! - тотчас, будто давно и заранее все решила, сказала Марья Трофимовна. Но тут же и отвергла свое решение: - Како затаимся! Полгода замок заменить не можешь, живем - от добрых людей запираемся. Дернуть покрепче - и вылетит твоя щеколда!
Верно, отозвалось в Игнате Трофимыче, щеколда слабая. Но не ответить на попрек своей старой было сверх его сил.
- А как его заменить, замок-то?! Их никаких ни в одном магазине!
- Был бы мужик хороший, давно бы добыл где! - не осталась в долгу Марья Трофимовна.
- Ты не лайся давай, а что делать соображай! - снова рявкнул Игнат Трофимыч, не замечая того, что сам он тоже то лишь и делает, что "лается", а время, между прочим, идет.
Только когда раздались в сенях тяжелые, могучие шаги Аборенкова, только тут и подхватились Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем по-настоящему. Откуда что и пришло к ним в голову, но, содрав с себя мигом фартук, расстелила его Марья Трофимовна на табурете, а Игнат Трофимыч, без всяких слов поняв ее, в тот же миг стряхнул туда с газеты всю скорлупу, покидал следом еще целые яйца, а Марья Трофимовна, будто заранее они договорились, кому какие обязанности, как он бросил последнее яйцо, сгребла фартук торбочкой и с маху обхватила ее под горло подвязками.
- Эй, есть кто?! А ну открывай! - постучал в дверь Аборенков и затряс ее с такой силой, что щеколда вместе с гнездом так и запрыгала.
- А полезай-ка! - пока Марья Трофимовна завязывала фартук, распахнул Игнат Трофимыч подпол под ногами, и спроси его, зачем он посылал туда свою старую, какой в этом смысл, он бы не ответил.
А Марья Трофимовна, в свою очередь, не поперечив ему даже взглядом, послушно полезла в подпол - не произнеся ни слова, а лишь тяжело отпыхиваясь от натуги.
- Эй, Трофимыч, ну, открывай! - грохнул в дверь кулаком Аборенков. - Знаю, что дома, не откроешь - дверь выломаю, хуже будет!
- Сиди там и ни гу-гу, - опуская крышку подпола прямо на голову своей старой, не дав ей и секунды устроиться там, погрозил голосом Игнат Трофимыч. - Что б ни было тут - ни гу-гу!
- А-ах! - протяжным ревом выдохнул из себя воздух Аборенков, с размаху, видно, кидаясь на дверь, и щеколда отскочила вместе с гнездом, брякнулась на пол, дверь отлетела в сторону, и Аборенков ввалился в дом. - Сто-ой! - закричал он Игнату Трофимычу, выставляя перед собой руку с оттопыренным указательным пальцем, будто тот был у него револьвером и мог стрелять. - Не двигаться!
Игнат Трофимыч, впрочем, если бы даже и захотел, двинуться бы не смог. Ноги у него как приварило к полу.
- А-а… что? Ч-что? - только и смог он выговорить, заикаясь.
- Что?! - устрашающе прогремел Аборенков, продолжая держать наведенным на него указательный палец, проходя вдоль печи и заглядывая в дверь комнаты. - Это я тебя сейчас спрашивать буду! Трофимовна где! Ну? Живо!
- Ж-живо… Н-ну. Г-где? - будто передразнивая Аборенкова, а на самом-то деле не в силах вымолвить ни единого собственного слова, пролепетал Игнат Трофимыч.
- Ты мне в дурачка не играй! Ты мне это брось! - Аборенков подошел к Игнату Трофимычу и взял его за грудки. - На нары на старости лет захотелось? Парашу выносить? Где Трофимовна, говорю? Куда топор дел?
Из всех слов, сказанных участковым, до впавшего в столбняк Игната Трофимыча дошли только эти: про нары и парашу. А дойдя и оглушив, выбили из него, как клин клином, и собственные слова:
- Так мы, так что же мы… мы сами ни сном ни духом… мы ни при чем тут, откуда что взялось… мы уж и хотели, да ведь страшно, пойди доказывай… - хоть и с трудом, трясущимися губами, но заговорил Игнат Трофимыч. - За что же тут… да обоих еще… чего ж мы, виноваты со старухой в том разве?
Ничего не понял старший лейтенант милиции, участковый Аборенков из этой несвязной, сбивчивой речи Трофимыча. Но одно уловил: виноват тот в чем-то и кается. А в таких случаях, было учено в свою пору участковым Аборенковым на занятиях в школе милиции, надо действовать решительно и быстро, тряхнуть преступника, пока он не в себе, так, чтобы вытряслось из него все до самого дна.
И потому Аборенков собрал рубаху на груди Игната Трофимыча своими могучими волосатыми лапами в горсть и в самом деле тряхнул его - аж затрещали нитки на швах.
- А ну не заговаривай зубы мне! Никому не удавалось еще! Крутить будешь - хуже будет. Трофимовна где, отвечай!
Во всем, во всем готов был признаться Игнат Трофимыч, все рассказать, с того самого первого дня, когда, вот так же, как нынче утром, вошел в курятник, стал собирать яйца, а одно яйцо вдруг оказалось… и потом в другой раз, и в третий… Виноваты, что не сообщили куда следует, не донесли, но боялись, что не поверят, кто будет разбираться… имеешь натуральное золото, хранишь его - ну так и полезай в самом деле на нары… Во всем, во всем готов был признаться Игнат Трофимыч, но выдать свою старую? Нет уж, пусть его одного, а старую чтоб не трогали!
- Трофимовна-то? - переспросил он поэтому, затягивая время, чтобы придумать что-нибудь понатуральнее. - Так где она… где ей быть… она никуда ничего…
Но тут, враз оборвав его нелепую речь, под полом загремело и задребезжало - как если бы упало и покатилось пустое ведро.
Долгое, ужасное, стовековое мгновение Аборенков молча глядел на Игната Трофимыча, с волчьей настороженностью прислуживаясь к наступившей внизу тишине, потом отпустил его, оттолкнул в сторону, поискал глазами крышку подпола, нашел и, втолкнув толстый палец в кольцо, рванул вверх.
И замечательная же картина открылась его взору.