- Рассказывала, говоришь?.. - Петрович немного помолчал - Свиста бомб, Витька, не перескажешь. Было мне в ту пору четырнадцать лет, а твоей матери пятнадцать. Из всех вещей, что мы с собой из дома захватили, остались к тому времени у нас только те, что на нас были надеты, чайник, меховой воротник от материнского пальто да черная кошка, которую я к груди прижимал. А во время одной из бомбежек приняла та кошка в себя осколочек, который мне предназначался. Крохотный осколочек да только что бы пацана жизни лишить и такого хватило. Как и мать, та кошка меня собой заслонила. Помню, вагоны горят, люди мечутся, а я иду вдоль состава и к груди уже мертвую кошку прижимаю… Плакал я сильно, потому что мать вспомнил. Похоронил я кошку возле железнодорожной насыпи. Стою, возле ее могилы и уйти не могу, будто незримая сила меня возле нее держит. Потом снова немецкие самолеты налетели… Только сестра, мать твоя, и солдат какой-то смогли меня от этой могилки оттащить да в окоп, от осколков спрятать. Вот с того самого времени, Витька, и приживаются у меня дома почему-то только черные кошки.
- Может быть, тогда и зародился этот… - неуверенно начал Витька и тут же замолчал.
- Что этот?
- Ну, сегодняшний страх твой, в общем?..
- Тогда? Нет. Самое страшное, Витька, для меня еще впереди было, - старик кивнул на бутылку. - Налей, что ли…
- Ничего себе! - удивился Витька - Ты ж не пьешь.
- С тоски чего не выпить? - старик взял наполовину наполненный стакан, немного подумал и заговорил снова. - Любой страх, Витька, он не за один день в душе человека рождается. Он ведь как дите малое, воспитывается и крепнет с годами. А, кроме того, заботы к себе требует и жалости. Жалости человека к самому себе.
- Что-то я не замечал, как ты себя жалеешь.
- Не замечал? - Петрович выпил водку и со стуком поставил стакан на стол. - Ну, не баба же я что бы такие вещи напоказ выставлять. Да и не все так просто, как кажется. Ты про войну в Корее слышал?
- Слышал. Только не от тебя. Из тебя же, дядь Коль, лишнего слова не вытянешь.
- Значит, нужных слов найти не мог, - Петрович встал и вышел в коридор. Вернулся он быстро. - На, кури, - старик поставил перед Витькой пепельницу. - Я хоть сам не балуюсь, а чужим дымом люблю подышать…
- Ты там про войну рассказывать начал, - напомнил Витька.
- Интересно? - Петрович улыбнулся - Ну, ладно, слушай… Давно это было, Витька, давно. Нас в то время учили и воспитывали по-другому и лишних вопросов мы не задавали. А приказ был коротким: в танк, ребята, и вперед! В восемь часов вечера пересекли мы корейскую границу, а в восемь утра уже мяли гусеницами чужие окопы…
- Страшно было?
- Отчего ж нет? Потом с американцами столкнулись… - старик беззлобно выругался. - Ох, и хитры же сволочи!.. Как только по радио русские матюки услышали, все подняли: и авиацию, и дальнобойную артиллерию. А когда все это на нас обрушилось, то вроде как легче нам стало. Чего же, спрашивается, бояться, если, один черт, все равно конец пришел?..
- Даже так? - удивился Витька.
- От разума эти мысли шли, Витька, от разума. Ну, а тот животный инстинкт, который внутри каждого человека прячется, он только притаился до поры.
- Понятно. Ну, вы, конечно, этим американцам дали…
- Там всем поровну дали, и нашим, и тем, кто в спальную полосочку. Под самую завязку мы друг другу отвесили. Брали мы с собой в танк два боекомплекта и уже через час достреливали последние снаряды. Пару раз попадали и в наш танк, но мелковаты были снаряды, не брали броню. Так что везло нам спервоначала… Ну, а под какой-то деревушкой, названия ее я уже не помню, садануло в наш танк так, что гусеницы отлетели. Водителя и стрелка-радиста на месте положило, не ворохнулись даже ребята. А мы с Вовкой, дружок это мой был, - за люки. Рванули их раз, рванули другой, - заклинило люки. А вокруг-то огонь и не какой-нибудь, а с зеленью и таким ядовитым дымом, что и мертвого наизнанку вывернет. Кричали мы страшно… Молодые, жить-то хочется и огонь… Кругом огонь! Как мы выбрались из танка, я уже смутно помню. Вроде как я Вовку из танка вытаскивал и пламя с него сбивал. Обгорели мы сильно…
Витька провел рукой по своему лицу.
- Это тебя на той войне обожгло?
- Ну, не в бане же! Взвалил я на себя своего дружка и пополз куда глаза глядят. Лишь бы подальше от этой каши, в которой кровь с железом напополам перемешалась. Потом задело меня осколком… В себя пришел, чувствую, а меня уже Вовка на себе тащит. Тут снова взрыв… Вовка матерится и кричит: "Колька, ползи дальше один, а я все!.." Ноги ему перебило. Вот так мы и ехали друг на дружке, пока не свалились в окоп к американцам…
- Ты, выходит, и в плену был?
- Был. Только меньше суток. Ну, а как освободили нас…
- Подожди, - перебил Витька. - А в плену-то что было. Допрашивали вас?
- Ну, а как же! Был там один американец-жирнячок, по-нашему хорошо говорил. Из русских он, вроде бы, был, из эмигрантов. Да ну их, Витьк, этих империалистов!
- Не спеши, дядь Коль. Спрашивали-то что?
- Что положено. Зачем вы, мол, русские воюете? Несправедливая это для вас война.
- А ты что?
- Ну, а я ему ответил, что он тоже здесь не за свою корейскую маму очередной слой сала наращивает.
- А он?
- А он мне про ООН и про мою маму. Поговорили, короче. Утром освободили нас китайцы. В атаку они пошли и пошли страшно - навалом… - старик немного помолчал. - Вот так и закончилась для меня та война, Витька. Дружок мой Вовка в госпитале умер, а меня самого - за шкирку и в следственный изолятор. Следователь мне попался куда как хуже того жирного американца. Американец хоть и в чужой форме был, а все-таки хоть воды нам дал напиться. Наш же, сволочь, дымит в лицо папироской и такие вопросы задает, что поневоле начнешь себя подонком чувствовать. Почему, мол, жив остался? Почему не застрелился? Вас же, мол, предупреждали, что бы ни одна живая душа не знала о том, что русские ребята в танках сидят. А каким же таким способом мне застрелиться можно было, если у меня пальцы почти до самых костей обгорели?!.. Про тюремные порядки ты и без меня слышал, там законы такие, что не пригнешь голову - снесут. Вот так в первый раз в жизни я и поклонился, блатарям, что на нарах в камере сидели и следователю, что в кабинете на моих глазах секретаршу лапал. Не убивайте, мол, меня, братцы, жить я очень хочу… Ты только правильно пойми меня, Витьк, я никого не предал, на брюхе не перед кем не ползал, но вот тут, - старик ткнул себя в грудь, - тут, у меня что-то сломалось и не как-нибудь, а с хрустом. Себя я жалеть начал и особенно после того, как блатные на моих глазах какого-то парнишку кончили. Не угодил он им чем-то, вот они его ножом и пырнули. Но сколько бы я не убеждал следователя, сколько не просил, получил я свой "червонец". А если бы не смерть Кормильца в пятьдесят третьем отсидел бы я тот срок от звонка до звонка…
Витька нетерпеливо заерзал на стуле.
- Дядь Коль, так это все еще когда было? Сталин - дело прошлое, а корейцы без нас разберутся. Плюнь ты и забудь все свои страхи!
Старик тяжело вздохнул.
- А ты думаешь, я иначе поступил, когда освободился? Женился, дом вот это построил. На работу мастером в ремесленное училище пошел… - старик посветлел лицом. - С детьми-то всегда весело… Хотя и не просто совсем. Слышь, Витьк, потом пацаны, ученики мои, дознались все-таки где и как мне лицо обожгло. И знаешь, шутку такую, идолята, удумали? Кто-нибудь на уроке возьмет, значит, да и крикнет: "Глухо как в танке!.." И веришь - нет, Витек, вокруг меня словно все разом вдруг вспыхнет: огонь, дым и стены уже не стены, а танковая броня. Я кричу: "Вовка, Вовка!.." и как слепой по стене руками шарю - люк ищу. Задыхаюсь, рубаху на себе рву, а пацанам смешно…
- Ты бы их, стервецов, за уши.
- Толку-то?.. Это же дети. Ушел я оттуда.
Старик замолчал.
- Ну, так чего же ты все-таки боишься? - спросил Витька - Войны, что ли?
- Нет, не войны. Повоевал и посидел чуток ни за что - это ладно. В Афганистане тоже кое-кто не в тут сторону в атаку ходил. Но потом садануло меня, как подраненную утку, из второго ствола…
- Тетя Люба?.. - тихо спросил Витька.