* * *
Семья у нас ничем особо не выдающаяся, зато место, где мы живем, называется словно бы в нашу честь, потому что здесь живем только мы одни и название это указано только на одном из синих знаков, которые понатыканы по обочинам шоссе и на которые никто не обращает внимания, если не ищет их специально или пока не заблудится. Впрочем, первое, что обычно приходит на ум тем, кто видит наш знак, - это именно "Мы заблудились", потому что просто попасть в наши края с определенной точки зрения и значит заблудиться.
Многие же предпочитают называть наше место не по обозначению на знаке, а просто "дыра", причудливый излом земной коры, полный тупик, из которого только один выход - назад. Дыра.
Те, кто живут здесь, тоже говорят "дыра", но уже с некоторой гордостью, во всяком случае, с удовлетворением, будто жить в таком захолустье, на ферме, про которую вспоминают так редко, что даже почтальон вместо адреса использует только фамилию, особенно почетно. А так у нас самый обыкновенный дом, маленький домишко с шестью окнами, тремя на втором этаже и тремя на первом, одно из которых - дверь.
Несмотря на свою невзрачность, наш край - один из самых спокойных, здесь царят тишь и благодать, и нет ни вулкана, который грозил бы проснуться, ни моря, откуда мог бы налететь ураган. И куда ни посмотри, всюду коровы пасутся на склонах, хотя нельзя сказать, что у нас тут горы, - так, просто холмы, одни холмы до самого горизонта. Помимо того что с этих самых холмов открывается вид на округу, у них есть еще одно достоинство: они по-разному освещаются солнцем; на южных склонах лучше вызревает виноград, на восточных лучше растут цветы, а северо-восточные склоны, которые всегда в тени, отлично подходят тем, кто решится выращивать свеклу. А вообще солнце часто, особенно в полдень, жарит здесь так, что головы трещат, а земля превращается в пыль. Поговаривают даже, что кое-где на плато камни в такую жару начинают таять - они вдруг становятся жидкими, овцы проваливаются в них и пропадают. Говорят еще, что между камнями совсем мало земли, чтобы люди не гнули зря спину и не теряли времени, пытаясь что-то из нее выжать.
А еще все знают, что в свое время наш край сильно пострадал, хотя сейчас уже, кажется, нет ни малейшей опасности, ни малейшей угрозы, и если раньше были и филлоксера, и знаменитая резня во время одной из мировых войн, то последней войной на нашей памяти стала битва за помидоры, повлекшая за собой массовый исход в города.
Ну а тех, кто остался, еще долго будут воспринимать как фольклорных персонажей, застывших на фоне здешних пейзажей, будто на старинных фотографиях, и при взгляде на то, как они живут здесь, на свежем воздухе, краснолицые, в плотных вязаных свитерах, окруженные всей этой зеленью, которая так хорошо смотрится на стаканчиках с йогуртом, может показаться, что у них есть все. И, кстати, в последнее время живущие в городской суете даже начали им завидовать.
* * *
С самого детства мы знали, что умнее и хитрее других, да и сильнее тоже. Например, мы могли управлять тем, что считалось волей случая. Стоило нам скрестить пальцы, как возвращалась хорошая погода, или закрыть глаза - и неприятности проходили стороной, все магические существа и предметы - от падающих звезд до божьих коровок, от ромашек до лошадиных подков - исполняли любые наши желания. И только со сменой дня и ночи мы ничего не могли поделать.
Вот и с дерева мы слезли только под вечер, потому что проголодались, устали и все болело от долгого сидения в неудобных позах и удержания равновесия. Когда мы спустились, принимающая сторона церемониться не стала. Чтобы показать, кто в доме хозяин, отец влепил нам по паре подзатыльников. Каждому. Это был его любимый прием, довольно простой, но позволявший обходиться без лишних нотаций. Ну хоть для этого мы были ему нужны - по крайней мере, он мог вымещать на нас злобу, причем, чтобы облегчить ему задачу, мы выстраивались в ряд - не хватало только, чтобы он промахнулся на глазах у всех. Мы подходили к отцу по очереди, как к автомату для раздачи подзатыльников, сначала малыш Том с улыбкой до ушей, потому что папашины оплеухи почему-то всегда его забавляли, за ним Тотор-средний, прижимающий к груди свою тетрадь так, будто в ней было его отмщение, а потом я - я всегда шел последним, поскольку был уже в том возрасте, когда на такие вещи начинаешь реагировать болезненно.
И конечно, присутствовавшие при всем этом тетя и дядя, такие правильные, говорили отцу, что напрасно он так, что мы такой трепки не заслужили. Однако обычно он их почти не слушал. Как, впрочем, и мать, которая тоже считала своим долгом влепить нам затрещину, так что и она заносила руку, что-то там крича, - и все для того, чтобы показать, что в доме якобы существует порядок, который нельзя нарушать. Да ладно.
А бабка выражала свое негодование злобным сопением, не отрываясь от сериала. В принципе, именно она была в семье главной по брани и репрессиям. Наша бабуля была не из тех, что пахнут мармеладом и раздают похвалы направо и налево, - куда там, она была резкой и едкой, как старый уксус, и упрямой, как плавающие в нем мухи. Хотя, надо признать, бедняжка уж много лет была прикована к креслу, старому - чуть ли не времен Генриха III - креслу с подлокотниками, у которого даже не было колесиков. Этакая переносная бабулька, которую часто таскали с места на место, роняя порой, ну а сама она предпочитала находиться только в одном месте - перед телевизором. "Скоро ей стукнет второй полтинник, и уж чудес вам тогда больше не видать!.." - часто говорили люди (шутили, наверное).
Обычно у бабули, всегда разделявшей родительский гнев, тоже начинали чесаться руки, так что, получив от отца и матери, нужно было подставлять щеку еще и этой инвалидке, и главным было удержаться от смеха, иначе пришлось бы все этапы проходить заново.
В общем, бабулю мы любили не сильно, но были вынуждены подлизываться, потому что она была единственной и безраздельной властительницей пульта от телевизора. Именно на ее сбережения мы и купили телек, причем денег у нее оказалось немало, так что телевизор мы приобрели весьма навороченный. Подумать только, сколько веков наши предки вкалывали как каторжные, отказывая себе во всем, и лишь для того, чтобы однажды мы смогли купить телевизор с плоским экраном. А затяни мы ремень чуть потуже, осилили бы и видеомагнитофон. Хуже всего, что пращуры наши отошли в мир иной в полной уверенности, что оставляют потомкам сокровище, не сомневаясь, что их сбережениям уготовано светлое будущее и что потомки будут непрестанно преумножать сие богатство, пока оно не превратится в огромное состояние и не заполнит весь подвал.
Бабуля утверждала, что родилась в позапрошлом веке, в тысяча восемьсот каком-то году, но ее воротнички-блюдца, деревянный выговор, представления о жизни и совершенно ископаемые истории из ее прошлого наводили на мысль, что, возможно, она появилась на свет куда раньше. Мы даже подозревали, что от нее происходит вся наша семья, что она и есть воплощенное начало начал, первородная прародительница, рожденная вместе с этим миром, которая с тех самых пор жила, встречая и провожая каждое новое поколение. Можно подумать, наша бабуля всегда была старой, и, явившись откуда-то из тьмы времен, она словно бы олицетворяла нечистую совесть, которая отягощала нас испокон веков, заставляя непременно мыть руки перед едой.
В глубине души мы все мечтали от бабки избавиться, не признаваясь в этом даже самим себе и прекрасно понимая, что никто из нас на это не решится: вместо того чтобы подстроить ей какой-нибудь несчастный случай или случайно забыть пододвинуть ей кресло, ее усаживали за стол к обеду и неизменно убирали с прохода. Скорей бы уж бабульке перевалило за сто, скорей бы повязать ей на шляпку розовый бантик, скорей бы уж она шагнула в новый век, повторив знаменитый рекорд долголетия. В любом случае можно было не сомневаться: рекорд этот она побьет и наверняка попадет в Книгу Гиннесса, ведь для того мы ее и бережем, заботимся о ней, двигаем туда-сюда; давай старей, бабуля, старей как полагается, бабулечка наша, только поскорее, говорили мы ей.